Виктор Нель - Звезда и шар
-- Гениально, -- прокричал Саша в ответ, но голос его потонул в реве экструдера и урчании раскрывающегося пресса.
28.
Из дневника Каменского
Удовольствие, получаемое в процессе исполнения долга - извращение, сродни мазохизму. Оно стойко ассоциируется с раздавливанием дождевых червей.
Когда за ними лязгнула металлическая дверь, Саша вдруг понял, как немного человеку надо: чтоб было тихо, светло и не воняло полусгоревшей пластмассой.
-- И ведь что особенно замечательно!
-- продолжал по инерции кричать Коробьев, -- процесс предельно простой, может быть реализован в любых малопригодных условиях. Вы наверное заметили, вся электроника с оборудования снята за ненадобностью.
-- Я заметил, кстати здесь я вас прекрасно слышу, -- Саша попытался успокоить изобретателя. -- А вы знаете, что вы, сами того не ведая, врезали нашему генеральному ниже пояса, прямо по гениталиям.
-- Это как так?
-- Да так, они в его диссертации доказали, что плиту толще сантиметра отформовать нельзя...
-- Тринадцать сантиметров достигаем! -- завелся опять Коробьев, -- Это вам не что нибудь! Тринадцать!
-- Ладно, не найдется ли у вас во что мне плиты завернуть?
-- А вот, старых синек полно. А поверх бечевкой перетянем. Даа, жаль конечно, что вы конфет с собой не захватили.
-- Каких конфет?
-- Ну там Красный Мак, или Белочку. Командированные всегда нам чего-нибудь сладенького привозят.
-- Господи, так вот вы о чем! А я думал вы меня про допуск спрашивали, -- рассмеялся Саша.
Коробьев вдруг затих на несколько секунд, потом неуверенно спросил:
-- Так вы что же, допуск не привезли?
-- Не привез.
-- Почему?
-- Нет у меня его, нету. Ни допуска, ни секретности.
-- Даже третьей формы? -- лицо Матвея Игнатьевича сразу как-то постарело и съежилось.
-- Даже третьей.
Воцарилось тяжелое молчание.
29.
Из дневника Каменского
"Да здравствует человек, который живет себе и живет, как будто бы он бессмертен".
Детство кончается там, где начинаешь ощущать давление смерти. Там, где осознаешь, что если не сделаешь чего-то сейчас, то что-то не успеешь наверняка. Когда понимаешь, что впереди уже не "все", а что-то вполне ограниченное. И можно не успеть исправить ошибку, бросить одно, начать другое, потом третье... Кончаются развилки и начинается Путь, с которого не свернуть. Eще какое-то время видны уходящие в дымку боковые дороги, но постепенно и они скрываются. Тогда - только вперед, а финиш уже виден.
Я, кажется, понял, чем отличаются взрослые от детей. В детском лице видна бесконечность окружающего времени и пространства. Бесконечная вера в возможность неограниченной экспансии вовне. Лицо взрослого затенено четким осознанием границ. Границ окружающего и, прежде всего, своих собственных. Именно по этой тени проходит водораздел между Детством и Жизнью.
Зал ожидания щигринского вокзала неожиданнo поразил роскошью месопотамского борделя. Простенки между гранитными колоннами были заполнены псевдозолотой вязью с хитроумно вплетенными в нее серпами и колосьями. На инкрустированном мраморном полу стояли монументальные дубовые скамьи. Саша сел на скамью и закрыл глаза...
Осколки дня начали постепенно терять остроту, оплывать и съеживаться, как сушеные грибы. Потом они медленно осели вниз, на поверхность темного моря. Зыбь успокоилась, море застыло в молчании.
Поле зрения очистилось. На ярко серебряном фоне начал проступать силуэт звезды. Она росла, медленно поворачиваясь и материализуясь все четче, отбрасывая блики и переливаясь. В какой-то момент он вдруг увидел, где должны пройти разрезы. По ребрам звезды побежали трещины, вершины лучей сдвинулись и вот уже вся она стала распадаться на остроугольные части, обнажая рубиновые грани, скрытые доселе.
... Назойливый шорох вмешался откуда-то справа. Звезда начала терять очертания, отступать в небытие. Саша открыл глаза. Рядом с плитами стоял давешний полярник в унтах, опробывая пальцами стягивающие их мохнатые бечевки.
-- Иконы, что-ли? -- спросил полярник монотонно.
-- Нет, броня, -- сказал Саша.
-- Иконы возят -- отозвался полярник вяло и ушел, разметая мехом влажные опилки по мраморному полу.
30.
Из дневника Каменского
Поразительно, как смерть или даже ее возможность, подступившая близко, глушит любую боль. Мгновенно вырастает шкала ценностей. Полюса ее - жизнь и смерть - так далеки, что все остальное скучивается на крохотном участке возле нуля.
Меня все чаще и чаще тянет на кладбища. Среди могил перестаешь понимать, как могло тебя волновать что-то, еще полчаса назад отравлявшее существование.
Освободиться от давления Будущего можно только одним способом - жить сегодня, планируя недалеко. Тогда жизнь становится фантасмагорией лиц и событий появляющихся ниоткуда и уходящих никуда. Счастливы старики, впавшие в детство...
-- Так у тебя ж транзит до Москвы! Чего ж ты в одиннадцатый вагон залез? -- проводник вернул билет, -- ты разве не знал, что первые два вагона в Курске перецепят. Тогда и пересаживаться не надо, напрямки в Москву пойдут.
Забрезживший вдруг луч надежды избегнуть ночевки на курском вокзале поднял его на ноги и заставил взяться ноющими ладонями за неумело скрученные из бечевки ручки. Рельсы, скорее всего, не ремонтировались в этом веке ни разу. Поезд мотало как рыболовецкий траулер в шторм. В переходных тамбурах плиты грохали о стены и двери, вызывая недовольство курящих. Дверь из пятого вагона оказалась заперта.
-- Почтовый вагон, -- подсказал гражданин с беломором, -- но пасаран, придется дальше по снежку.
Поезд притормозил на полустанке. Саша спрыгнул на снег. Во все стороны, на сколько хватало глаз, расстилалась девственная снежная равнина, искрящаяся под луной.
Набрав скорость, восемнадцатикилограммовые плиты зажили своею собственной аэродинамической жизнью. Они неостановимо неслись вперед, параллельно рельсам, слабо реагируя на рывки рук.
"Если провалюсь в снег ногой или зацеплю плитой за сугроб, найдут меня уже археологи", - подумал Саша, подбегая к началу третьего вагона, и сам удивился, что еще способен связно мыслить. В поезде оказалось два почтовых вагона.
Подряд.
31.
О троллейбусах, конях и физической механике.
Взять к примеру лошадь. Или коня. А еще лучше скакового рысака. Когда идет он на всем ходу галопом. Что, спрашивается, делать всаднику. Ну там красноармейцу с шашкой наголо или Арнольду Шварцнеггеру?
Выход один: привстать в стременах. И висеть в мировом пространстве над конем, как бы от него отдельно, на полусогнутых. Чтобы зад не отшибло напрочь. Правильный угол согнутия колен здесь чрезвычайно важен.
Если присесть слишком низко, получишь седлом.
Выпрямишь ноги - и того хуже. Каждая вертикальная эволюция коня в тазобедренном суставе отзовется. Умелый наездник как бы плавно плывет над землей, красиво и ровно, будто бы и не зная о дергающейся под ним лошади.
Так и троллейбус, груженый под завязку, парит, как ландо, над колдобинами Кондратьевского проспекта, не обращая внимания на обезумевшие колеса свои, выписывающие джигу по ямам и трамвайным рельсам. Если конечно, рессоры в порядке. Рессоры для троллейбуса - все равно что полусогнутые ноги для кавалериста. Артрита не допускается.
И старушка, бегущая за троллейбусом, никогда не выпрямит руки в локтях. Старушка научена опытом поколений, что авоськи с капустой должны двигаться по возможности горизонтально, в то время как сама она сигает через лужи и обломки асфальта. С точки зрения физической механики капуста тут играет роль жокея, старушка - роль коня, а старушкины верхние конечности - роль рессор.
Короче говоря, иностранец Исаак Ньютон продолжает царить, невзирая на постановления политбюро.
32.
Пусто в стратосфере. Ни птица ни насекомое не поднимется сюда, сдерживаемые разряжением воздуха. Самолеты тоже летают ниже. Лишь иногда чиркнет по белесому куполу небосвода одинокий метеорит, оставит за собой белую полоску и сгинет навсегда. Только перистые облака вокруг и тишь неземная. Сама Земля далеко внизу. Отсюда не видно ни огней городов, ни паутины дорог.
Если спуститься пониже, из голубизны проступит бескрайняя белая равнина, ровная как стол и нетронутая как моря Ганнимеда. С высоты километра уже можно различить рассекающую равнину пополам железнодорожную линию и поезд на ней, стоящий, казалось бы, без причин, поскольку никакого человечьего жилья нету вокруг в помине.
Но что это? Рядом с третьим вагоном движется маленькая человеческая фигурка. Отсюда, с высоты, она похожа на поднявшегося на задние лапки муравья, который упорно тащит к себе в муравейник сразу две куколки гусениц, каждую с него ростом.
И только если приблизится вплотную, можно увидеть несущегося дикими прыжками человека, держащего в каждой руке по огромному тяжелому плоскому предмету, завернутому в голубоватую бумагу. Бумага кое-где разодрана в клочья, на отвисшем лоскуте можно прочесть: Совершенно секретно.
