Анатолий Луначарский - Идеи в масках
Фидус (упрямо). Он хочет палочку, в ней истина и сила. Ради палочки все можно… Можно жить монахом… Можно не есть, не пить, не спать… Можно стать святым… Можно стать чортом, оклеветать, обворовать, убить… Потому что в палочке сила и истина, это знает и магистер… Без палочки все остальное не действует, а палочка действует и одна… Палочка…
Лаура. Прочь, ты мне надоел смертельно.
Фидус. А! Если бы хорошенький Лумен мог украсть палочку, он ушел бы из дому, даже не взглянув на тебя.
Лаура. Гном! Если бы Лумен хотел похитить палочку, — он давно бы мог это сделать.
Фидус. Ха — ха — ха! Он не знает, где она, — вот беда его.
Лаура. Он знает.
Фидус. Нет, нет… Он не подозревает… Лаура. Я двадцать раз давала ее ему по ночам, потому что отец прячет ее у меня. Вот тебе! Когда Лумен приходит ночью к моему окну и мы говорим с ним так задушевно, так тихо, так сладко, — он спрашивает иной раз у меня: «Дай мне палочку, я еще раз попробую прочесть эти письмена при свете нашей подруги — луны».
Фидус. О, хитрый вор!
Лаура. Если бы он был вор, — что стоило бы ему взять ее? Я при нем укладывала ее назад в мою шкатулку. Но она и так будет принадлежать ему, потому что я буду его женой, и это для него в миллион раз важнее, чем стать царем всего Вавилона.
Фидус (задумчиво). Что же, он прочитал письмена?
Лаура. Их никто не может прочесть, даже отец.
Фидус. Он спишет их, а в них-то и есть самая сила.
Лаура. Их нельзя ни запомнить, ни списать, они — как сумасбродное кружево.
Фидус. Почему же отец стал прятать у тебя палочку? Вот я и поймал тебя! Ты все лжешь! Отчего бы палочке быть у тебя?
Лаура. Отец прятал ее в тысяче мест, но ему приснился доктор Рожер, который подарил ему палочку, и указал на мою шкатулку как на самое безопасное место. Она у меня. Это все равно, как если бы она уже была у Лумена. Попроси он, — я бы отдала ему ее совсем. Видишь? (Надменно). Что ты понимаешь в любви! Молчишь? Пристыжен?
(Величественно проходит мимо нею налево. В то время как она почти подошла к калитке, последняя тихо открывается и на пороге показывается Лумен. Он белокур, волосы двумя волнами падают ему на плечи. Он похож на Рафаэля. На нем красивый колет с черными цветами по синему фону, его ноги стройны; на плечах плащ, на голове шляпа с шарфом, кониц которого падает на плечо, в руках длинная палка, через плечо кожаный мешок. Его желтые сапоги запылены. Увидя его, Фидус юркнул в дверь дома).
Лаура. Лумен!
Лумен (вяло). Я…
Лаура. Ты устал?
Лумен. Смертельно.
Лаура. Где?
Лумен (махнув рукой). Там…
(Подходит к авансцене и садится на кресло Порфирия. Сбрасывает мешок, плащ и шапку, бросает палку).
Лаура (На коленях около него). Поцелуй же меня.
Лумен (Целуя ее). Я устал, ненаглядная.
Лаура. Ты исцелил дочь Гамбакорты? (Он вяло кивает головой). Может быть, ты влюбился в нее? (Он тускло улыбается и гладит волосы Лауры). Нет?
Лумен (Нежно). Одну тебя, всегда!
Лаура (Целуя его руку). Милый… Всегда? Одну? Отчего же невесел?
Лумен. Отдохну — повеселею… Мысли бьются в моей голове… Чувства в сердце. Я так много узнал, обдумал, моя Лаура. Печалиться ли мне? Отчего мне как — будто тоскливо? Отчего мне почти страшно как — будто, моя дорогая? Разве догадка не осветила как молния мою голову? Разве эту молнию я не сумею остановить на моем небе, превратить в ласковое солнце на счастье себе и людям?.. И старому учителю тоже, уверяю тебя Лаура.
Лаура. О чем ты?
Лумен. Тс! Ты не поймешь этого, но учитель поймет, — он мудр.
Лаура. Что-то переменилось?!
Лумен. Что-то? Все, все! Сперва я испугался своей решимости… Самой мысли уже боялся, словно забеременел яйцом василиска. Тем более — дела, но сделал. И тогда страх мой ослепил меня на мгновение… На мгновение я почувствовал себя во тьме. И тут новый свет уже вечный. Тогда я опьянел от радости. Но теперь я устал. Однако радость бьется во всех моих жилах и скоро осилит усталость. Бьется и сомнение… Не в истине, но в учителе: в силе его духа.
Лаура. Но меня-то ты любишь?
Лумен. Больше жизни… Вас двух я люблю больше жизни, двух сверхчеловечески прекрасных дев, и я буду вашим мужем.
Лаура (Вскочив). Двух дев?
Лумен. Тебя и истину.
Лаура (Успокаиваясь). А, ну с нею я еще готова делить тебя, Лумен. Однако меня ты должен любит немножко больше.
Лумен улыбается, целует ее в лоб, молчит.
(За сценой крики пение, музыка).
Лаура. Бежим туда!
Лумен. О, нет! Они надоели мне. Иди ты, помоги отцу вернуться. С ним ли Меркурий?
Лаура. Я думаю… Но мне хочется видеть пизанцев, которые провожали тебя (Набрасывает вуаль на юлову). Пойду… Еще поцелую тебя!.. (Целует его). У тебя горит лоб?.. Не заболей, милый… Это противная истина воспламенила тебя так своими ласками. Я освежу твой лоб (Машет над ним концами своего покрывала). Вот так! Так… Иду, прощай… Все-таки ты — странный сегодня (уходит).
(Справа входит Фидус, крадущимися медленными шагами подходит к Лумену и кладет ему руку на плечо).
Фидус. Лумен!
Лумен. А, друг Фидус… Здорово!.. Фидус (Сдерживая какую-то радость). Лумен, только мудрые могут овладеть истиной?
Лумен. Конечно.
Фидус. Ну, апостол Павел был иного мнения и говорил, что истина достанется юродивым или что-то в этом роде.
Лумен. Это сказано об истине сердца.
Фидус. Разве истин много?
Лумен. Их две: истина разума и истина сердца.
Фидус. Есть третья сестра, гораздо прекраснейшая.
Лумен. Какая же?
Фидус. Истина — мощь. Мочь значит знать. Самый сильный волшебник обладает этой истиной, и не благодаря знанию только, и не благодаря добродетели… но благодаря талисманам, не так ли?
Лумен. Я не думаю этого.
Фидус. Ты лжешь, Лумен! Ты исцелил немую принцессу не знанием, а панацеей (Лумен улыбается).
Фидус. Может ли истина — мощь стать уделом малоумного?
Лумен. В мощи нет еще истины.
Фидус. Она вся в ней! Кто может, — тот прав, кто не может, — тот ничто. Она вся в мощи! И когда мощь принадлежит глупцу, он мудрее мудрейших. Давид победил Голиафа. Это потому, что у него была праща, разившая издали. Вы — Голиафы ума, а я — тщедушный Давид. Попробуйте сражаться без пращи. ибо пращу вашу Бог отдал неразумному. Раскуси-ка эту загадку. Прощай.
(Хитро и зло улыбаясь, уходит. Лумен равнодушно пожимает плечами и вновь погружается в задумчивость. Из дома выходит Меркурий).
Лумен (Встает и быстро идет к нему с протянутой рукой). Друг Меркурий! О, как я рад, что вижу тебя, прежде учителя! Мне так много надо рассказать тебе.
Меркурий (Улыбаясь). Да, ты хочешь похвастать твоими чудесами. Ты хочешь лишний раз во всех подробностях рассказать, как ты исцелил прекрасную Джулию Гамбакорта, онемевшую два года тому назад. Отчаяние отца, недоумение величайших врачей. Твой триумф.
Лумен. Ах, если бы ты знал, что кроется. подо всем этим! У меня кружится голова, когда я вновь думаю об этом. Что я испытал, что я узнал!.. Умоляю тебя, выслушай меня. Сотри с лица твою вечную улыбку: верь, — то, что я поведаю тебе, есть нечто торжественное и почти страшное.
Меркурий. Садись (Показывает ему на кресло, сам садится на свою скамью). Я слушаю.
Лумен (Садясь). С самого начала — первое и уже страшное признание. Когда я наблюдал применение панацеи учителем, я обратил внимание на крайнюю настойчивость, с какой он требовал абсолютной веры в ее силу, как божественную. Ты помнишь, во всех неудачах, — а их было немало, — учитель неизменно ссылался на маловерие пациентов. И ты отчетливо вспоминаешь, вероятно, процедуру внушения веры. Старец готовится к ней долгим постом и усердной молитвой. Он преображается, когда приступает к пациенту. Он выпрямляется, молодеет, глаза наполняются огнем, его походка приобретает царственную важность, голос звучит глубоко и властно: весь он — воплощение веры в себя, и когда он трижды говорит: «Верь. Веришь ли?» — коленопреклоненный больной дрожит от волнения.
