Даниил Гранин - Неизвестный человек
- Ничего общего, - ожесточенно сказал Усанков. - Не похож, не та порода. Какой из тебя гусар!
- Нет, ты сравни.
- Сравниваю. У тебя брюшко, у тебя плешь, сутулый, куда вы, папаша, лезете? А в те годы ты совсем был тюха-матюха. Это теперь поднабрался номенклатуры.
- Врешь ты все, - сказал Ильин. - А как по-вашему, Альберт Анисимович?
- Смотря какое сходство вы ищете, - помолчав, неохотно ответил старик. - Все люди, да всяк человек сам по себе.
- Вы, папаша, напрасно эту тему раздуваете, - сказал Усанков угрожающе. - С какой целью?
Альберт Анисимович слушал его, склонив голову, изображая робость и послушание, однако глазки его посматривали из-под бровей с насмешливым интересом.
- Ищет человек, спрашивает, вот я и осмелился дорогу показать. Хотя и предупреждал.
- Куда показываете? Куда? Да и почему берете на себя? Какой из вас указчик? - уже совсем грубо одернул его Усанков.
Тогда старик отступил в сторону, галантно махнул рукой, поклонился, как бы уступая путь.
- Не могу перечить вам, тем более вы лицезрели поручика самолично...
- ...Допустим, нарушали законы, - вдруг заговорил Ильин, - продолжая всматриваться в портрет. - Подлейшим образом проникли, враньем, обманом и прикончили. Все на лжи было. Позор. Согласен. Возникает другой вопрос: почему на Сталина ни одного покушения не было? Никого не нашлось. С собой кончали от ужаса, от стыда. Стрелялись. От страха. А на диктатора руку не осмеливались поднять. На царя, помазанника божьего не побоялись. Правда, скопом навалились. И то стыдно, и это опасно, - он говорил негромко, словно бы сам с собой. - Что ж это - ни одной души отчаянной, чтобы восстать...
- Дошло! Добралось! - воскликнул Альберт Анисимович. - Правильно. Всякому своя пора должна быть стыднее. Ведь и в Ленина несколько раз стреляли. А как же... Резонно. Война. Резон! Из гвардии в гарнизон! А потом дошли до рабства подлого.
- Извините, Альберт Анисимович, нам пора, - сказал Усанков. - У нас правительственная комиссия. Горячка.
- Разумеется. Какой может быть разговор.
- Вы мне позвоните, - сказал Ильин.
Альберт Анисимович поправил очки, слабо покачал головой.
- Вряд ли. Времени у меня не осталось.
- Как же так? - забеспокоился Ильин. - Мы с вами должны еще выяснить. У меня ведь прямых доказательств нет.
- Вы уж меня простите, - Альберт Анисимович подошел к Ильину, заговорил с ним тихо, почти шепотом и, поклонившись Усанкову, удалился в приоткрытую дверь собора.
- Надо мне дождаться его, - сказал Ильин.
Усанков посмотрел на часы.
- Невозможно.
- Это для меня очень важно.
- Что еще случилось?
- Мне надо узнать про свою мать, про себя.
- Шеф уже в гостинице, он рвет и мечет. Нам торопиться надо, пока он...
- ...от этого многое зависит, - продолжал, не слушая его, Ильин. - Если она была правнучкой...
- ...не стал вызывать твоих хлопцев и обрабатывать их, среди них быстро найдутся...
- Мне надо узнать, кто я такой.
- Могу сказать: ты мудак, ты идиот, если ты до сих пор не понял это.
- Мне наплевать на твоего шефа и на все его приготовления.
- Послушай, Серега, ты, конечно, герой, ты смельчак, но поехать надо, я тебя прошу.
- Зачем?
- А затем, что мы приедем и ты подпишешь бумагу, которую он сочинил, раздельно, чеканя каждое слово, проговорил Усанков. - И порядок. Все будет забыто.
- И потом? - спросил Ильин. - Что будет потом?
- Ты погонишь в шею всех этих иллюзионистов, артистов, священников, мошенников.
- Какие артисты, это не артисты, ты знаешь.
- Это были артисты, артисты, - упрямо повторил Усанков.
Ильин посмотрел на него с интересом.
- А ты боишься признать.
- Я за тебя боюсь.
- За меня?
- Ты помнишь, как сделали Алешу Курочкина?
Он не мог не помнить. Сперва Курочкину приписали склоку, потом клевету. Курочкин не унимался и доказывал, что министерские заправилы заключают невыгодные договора с австрийцами не случайно, они получают за это подарки... Однажды вызвали санитаров, тут же, в министерстве, связали его, вкатили укол и увезли. С тех пор он мыкается по психушкам.
- Думаешь, Клячко постесняется, он состыковал твою выходку и твои привидения и понял, что на этом можно сыграть. У него нет запретов.
Страх должен был вылезти. Сколько бы ни хорохориться, у каждого из них внутри укоренился страх, родимый, с которым они выросли. Тот самый, липкий, потный, что накинулся на Усанкова ночью в купе.
- Откуда он узнал про поручика и прочее?
- Я рассказал. Сидели, болтали в поезде. В порядке анекдота.
- Значит, я тебе обязан. Спасибо.
- Кто же знал.
- Ты его не разуверил? Чего ж постеснялся? Ты-то мог подтвердить.
- И что? Артистов принял за привидения - смешно. А дальше не смешно. Утром резвился, к обеду взбесился. Ты сам разбудил чертей. У него теперь одно объяснение - псих. И выход один - упечь тебя в больницу... Поступки нелогичные, нес чушь. Все это, конечно, если не пойдешь на мировую...
- Не упечет, - сказал Ильин спокойно.
- Почему же?
- Ты не позволишь.
- Я? Я ему не указ.
- Ничего, ты постараешься.
Усанков заложил руки за спину, крепко сцепил пальцы, тон Ильина удивил его нагловатостью, вроде никак не свойственной их отношениям, где всегда командовал Усанков.
- Ишь ты, как уверен.
Ильин похлопал себя по карману куртки.
- Забыл про свое свидетельство? Так что если в дурдом, то вместе отправимся.
Усанков от души расхохотался.
- Молодец, Серега! Отличный шантажист из тебя получился!
Разгадка удручала своей простотой и в то же время обрадовала Усанкова. Потому что страх не мог никуда деться, он сидел у Ильина в печенках, селезенках, в самом нутре, а вот то, что он, Усанков, недооценивал Ильина как противника, это факт. Никогда Ильин не был в противниках, и сейчас Усанков по-новому как бы просчитывал Ильина: доверчив, долго сопротивляться не может, умен, но душевно ленив, инертен...
Белые двери церкви скрипели и хлопали, когда приоткрывались, оттуда доносилось пение, волна нагретого свечного воздуха обдавала Усанкова сладковатым запахом.
- А тебе не надоело? - вдруг спросил Ильин.
Он сразу понял, о чем это, он не привык к таким вопросам, он вообще не любил отвечать, он предпочитал спрашивать. Он нахмурился. Ильин смотрел на него с участливостью.
- Надоело, - сказал он. - Еще как надоело, - и тотчас оборвал себя. Все равно надо возвращаться.
- Зачем тебе это?
- Не мне, а тебе.
- А тебе зачем?
- Мне? - Усанков подумал. - Иначе смысла не будет.
- Смысла в чем?
- Если отступить, смысла не будет во всей нашей борьбе, - ответил он скорее дежурно, чем уверенно, потому что объяснить это было невозможно.
В том-то и беда, что никому не объяснишь. Один лишь Клячко мог его понять. Потому что Клячко знал всю мерзость сделок, лжи, обманов. Все, в чем участвовал он, Усанков. И то Клячко не все знает. Потому что были и собственные интриги, сговоры, потому что надо было сохраниться. Не просто сохраниться, надо было добраться до ступени, с которой можно было начать действовать. Чем выше он поднимался, тем больше перед ним открывалось низости, тем больше приходилось в ней участвовать. Два года назад ему доверили поехать на юг заказать ковер с вытканным портретом супруги крупнейшего человека. Потом доверили докладывать про завод, который досрочно построен. Хотя его еще и в помине нет. И все получили за него награды. Когда-то он поклялся себе уничтожить всю эту кодлу во главе с Клячко. Теперь, когда они зашатались, когда еще немного и эта клика падет, нельзя отступиться. Чего ради? Чтобы дать уйти Клячко тихо, спокойно на союзную пенсию, с почетными проводами, с дачей в Жуковке, со всеми наградами? Не выйдет, он добьет Клячко, и все грехи будут отпущены. Лишь бы не промахнуться, ударить наверняка. Отказаться от этого удара? Тогда вся пакость, в которой он участвовал, не получит оправдания. Тогда действительно прощения ему не будет. Останется он, карьерист, хапуга, лжец, пособник Клячко, такой же преступник.
Ничего этого Усанков не мог изложить. Он не привык откровенничать, тем более разбираться в своих переживаниях. Не было в этом надобности. Со своими чувствами он умел справляться, они гасли внутри, надежно прикрытые его иронично- озабоченным видом. "Технарь!" - посмеивалась над ним жена. "Технарь" был удобный образ, имидж, как называют американцы. Технарь значит, поглощенный делами, проектами, никаких сомнений в себе. Его психика работала безупречно, на нее не влияли настроения, семья, погода, политика и тому подобные помехи. Он следил за своим организмом - теннис, бассейн, лыжи, не переедал, был в хорошей форме. Они с Ильиным одногодки, а выглядел Усанков всегда лучше.
...Тон Усанков выбрал сочувственный, произошла глупость, с кем не бывает, не сдержался, Клячко спровоцировал, все понятно, Ильин считал, что благородно поступает, признался, очистился и всякое такое. На самом же деле он подыграл Клячко, выручил его. С анонимкой бороться сложно, если же автор известен, тогда все проще, можно его оклеветать, мол, мстит, склочник, псих, распутник. Метод отработан. Станут заниматься не письмом Ильина, а самим Ильиным. Анонимщик, тот неуязвим, его не ухватишь, не опорочишь. Теперь, когда Ильин подставился, в ход пойдут самые подлые средства. Клячко бандит, он признает только силовые приемы...
