Константин Станюкович - Равнодушные
— А Инна разве не здесь? Она не была здесь? — вдруг тревожно спросил Травинский, оглядывая гостиную.
— Она играет в карты.
— В карты? Удивительно!
И он пошел в кабинет.
Легкая складочка на лбу обнаружила неудовольствие Инны Николаевны, когда ее муж подошел к ней и, целуя ее руку, проговорил:
— Не думал, что ты в карты… А я от Иртеньевых… Не пускали…
— Мой муж! — проговорила она, обращаясь к Никодимцеву. — Никодимцев… Григорий Александрович.
Травинский поклонился особенно почтительно. Никодимцев привстал, подавая ему руку, и едва скрыл изумление при виде этого молодого человека — до того ничтожен казался он перед своей женой.
«Как могла она выйти за такого замуж?» — невольно пронеслось у него в голове.
— А ты давно здесь, Инна?..
— Из театра прямо!
— Я думал, ты каталась… Погода такая хорошая.
— Ты нам мешаешь! — мягко проговорила Инна Николаевна.
— Мужья всегда мешают женам! — смеясь, проговорил муж.
Партнеры переглянулись. Никодимцев опустил глаза.
— Особенно когда жены играют в карты, — шутливо заметила Инна Николаевна.
— Виноват… Я не буду мешать.
Травинский ушел.
Никодимцев взглянул на Инну Николаевну. Ни черточки неудовольствия в ее лице.
«Неужели она любит мужа?» — подумал Никодимцев.
Подобный вопрос невольно задавали себе все, видевшие Инну Николаевну и ее мужа.
Во втором часу позвали ужинать. Перед тем что садиться, Козельский сказал дочери:
— Я посажу около тебя Никодимцева.
Инна охотно согласилась и спросила:
— Кто он такой?
— Ты разве не знаешь? Директор департамента. Человек с блестящей будущностью. Говорят, его скоро назначат товарищем министра… Не дай ему скучать… Он застенчив, особенно в дамском обществе, и, кажется, избегает женщин…
— Будто?
— Говорят, живет схимником…
— Это интересно! — усмехнулась Инна Николаевна.
Она действительно не дала скучать своему застенчивому соседу. Он оживился, слушая ее остроумный пересказ новой пьесы, которую она видела в этот вечер, и почти не дотрогивался до форели, лежавшей у него на тарелке.
— А вы любите театр? — спросила она.
— Люблю, но редко бываю…
— Отчего?
— Во-первых, нечего смотреть.
— А во-вторых?
— Некогда. Я очень занят, Инна Николаевна.
— И вам не скучно все время проводить в работе?
— Работа, я думаю, и спасает от скуки… Чем наполнить иначе жизнь?
— А личное счастье?
— Оно трудно достижимо, Инна Николаевна, особенно теперь, в мои годы.
— Да разве вы старик?
— Сорок два года… Настоящий старый холостяк.
— Жениться еще не поздно…
— Поздно, Инна Николаевна… На такую глупость я не согласен.
— Отчего глупость?
— Я смотрю на брак очень серьезно… Потому-то и счел бы глупостью думать о нем теперь… Жениться, конечно, не трудно, но каково жить потом…
— А как же вы смотрите на брак, Григорий Александрович?
— Я думаю, что жениться можно только тогда, когда действительно любишь и когда уважаешь того, кого любишь… Когда оба правдивы настолько, чтобы могли честно расстаться, если, на несчастье, перестанут любить и уважать друг друга… Иначе это… это…
— Договаривайте…
— Безнравственный компромисс…
— Вы правы! — проговорила Инна Николаевна, и что-то скорбное мелькнуло в ее глазах.
Никодимцев заметил эту внезапную перемену. И с сердечною ноткой в голосе прибавил:
— Разумеется, во всех таких браках виноваты почти всегда мужчины, а не женщины. Для них часто нет выхода…
— И женщины виноваты! — сказала Инна Николаевна.
— Григорий Александрович! Шабли перед вами! — обратился хозяин к Никодимцеву.
— Благодарю вас.
Но он не налил себе вина.
— Что ж вы? Налейте мне и себе! — сказала Инна Николаевна.
— Я вообще не пью, но с удовольствием выпью за ваше здоровье и… счастье! — промолвил Никодимцев.
И, наполнив две рюмки, чокнулся с соседкой.
— А я пью за то, чтобы вы нашли тот идеал, о котором говорили… Ведь и одиночество тоскливо… Или честолюбие для вас выше всего?..
Никодимцев покраснел.
— Да, я честолюбив. А об идеале можно только мечтать…
— И стараться осуществить мечты… Полюбить…
— Чтоб нарушить тот покой, которым я теперь пользуюсь?.. Это недоброе пожелание, Инна Николаевна.
— Вы, верно, никогда не любили, если так заботитесь о своем покое… Верно, некогда было?..
— Почти что так…
К концу ужина между Никодимцевым и Инной Николаевной как-то сам собой установился задушевный тон, Никодимцев говорил с ней о своих путешествиях за границу, о своих литературных вкусах и ни разу не обмолвился ни одним комплиментом, которые обыкновенно говорят красивым женщинам. И это очень понравилось Инне Николаевне, до сих пор не встречавшей ни одного мужчины, который говорил бы с ней, как равный с равным, без тех игривых, более или менее остроумных любезностей, за которыми скрывается легкое отношение к женщине. Это было в диковинку молодой женщине и льстило ее самолюбию. И когда в три часа встали из-за стола, Никодимцев еще несколько времени разговаривал с Инной Николаевной.
Наконец он поднялся с дивана и, низко кланяясь, проговорил:
— Позвольте сердечно поблагодарить вас, Инна Николаевна. Я давно не проводил так приятно вечера, как сегодня.
— Надеюсь, мы видимся не последний раз?
— Я был бы несказанно рад.
— Быть может, вы когда-нибудь заглянете ко мне, если не боитесь разочароваться в моей способности беседовать с таким умным человеком. От трех я почти всегда дома. Моховая, десять.
Никодимцев вспыхнул от радости. Он горячо благодарил за приглашение и сказал, что сочтет за счастие воспользоваться им.
— И чем скорее, тем лучше. Не правда ли? — промолвила Инна Николаевна, протягивая свою красивую руку и ласково улыбаясь.
— Если позволите, я на днях буду у вас…
И, почтительно пожав руку, он пошел прощаться с хозяйкой и хозяином.
Козельский проводил гостя и в передней, поблагодарив за посещение, сказал:
— Не забывайте наших скромных вторников, Григорий Александрович, если сегодня не очень проскучали. Партия всегда будет.
Никодимцев обещал не забывать.
Когда все гости разъехались и Инна Николаевна собиралась уезжать с мужем, Козельский позвал ее на два слова в кабинет.
Инна Николаевна пошла за отцом, несколько смущенная, думая, что отец будет говорить с ней о недавней встрече.
— Я к тебе с большой просьбой, Инна.
— В чем дело, папа?
— Затевается одно большое коммерческое предприятие, и я в нем негласным участником. Если это предприятие осуществится, я могу иметь большие деньги… А они мне нужны, ох, как нужны. Долгов много, и вы не обеспечены… Так вот, видишь ли, голубушка, надо провести устав, а для этого нужно хлопотать… Мне самому неудобно, а если б ты поехала в департамент к Никодимцеву…
— Мне не надо и ездить в департамент… Никодимцев будет у меня на днях.
— Значит, еще лучше. Ты сделаешь большое одолжение, если попросишь об уставе… Он будет польщен твоей просьбой и не откажет такой хорошенькой женщине…
— Но, папа… Разве это возможно?.. Разве ты не понимаешь, о чем просишь?.. Нет, ты, верно, хуже обо мне думаешь, чем я на самом деле… Я не буду говорить с Никодимцевым, папа… И мне больно, что отец…
Слезы вдруг брызнули из глаз Инны. Николай Иванович растерялся и, полный стыда, виновато проговорил, целуя дочь:
— Инночка! Ты не так меня поняла… Я… я ничего дурного не имел в виду… И, наконец, Никодимцев порядочный человек… Он не обидел бы тебя оскорбительными подозрениями… Не надо… не надо… Не говори ничего… Я сам с ним поговорю… Не надо… Утри глаза, а то мама… увидит и будет тревожиться… Если спросит, то скажи, что я говорил с тобой о… твоих семейных делах. Ведь я вижу, ты несчастлива с твоим мужем.
Инне Николаевне стоило большого труда, чтобы не разрыдаться…
— Если хочешь, я переговорю с твоим мужем.
— Не нужно… К чему?
— Инночка!.. Но если в самом деле тебе невмоготу, то… можно наконец и развестись с ним… Конечно, это крайняя мера… Но знай, что ты всегда желанная гостья у нас в доме… Знай это! — проговорил отец, вытирая слезу.
Инна вытерла слезы и холодно простилась с отцом.
Антонина Сергеевна, обнимая дочь, спросила:
— О чем отец говорил?
— О моих семейных делах, мама… Он с чего-то взял, что я несчастлива…
— А разве нет?..
— В другой раз поговорим… А теперь перекрести меня, дорогая…
Антонина Сергеевна перекрестила дочь, и Инна Николаевна уехала.
III— Ну, что, подковали Никодимцева, а? — спрашивал на извозчике муж.