Алексей Писемский - Виновата ли она

Лидия Николаевна сидела одна в гостиной. Я прошел к ней. На глазах ее видны были заметные следы недавних слез.

- Что вы у нас так давно не были? Бог с вами. - сказала она.

- Я был не так здоров, - отвечал я.

Вошел лакей.

- Водку прикажете подавать? - спросил он Лидию Николаевну.

- Еще девятый час, - возразила она.

- Спрашивают-с.

- Всего девятого половина.

Лакей ушел.

- Я тоже больна, - продолжала Лидия Николаевна, обратившись ко мне, голова все болит, хочу пройтись, да не с кем; Надина уехала к знакомым. Пойдемте!

- Очень рад, - отвечал я.

Лидия Николаевна надела шляпку, бурнус, и мы никем не замеченные вышли задним крыльцом. Она попросила мою руку и оперлась на нее. Дойдя до большой дорожки, Лидия Николаевна остановилась, и мы сели на ближайшую скамейку.

- Что это у вас за вечер сегодня? - начал я.

- Муж затеял! Так мне это неприятно!.. Ничего меня не слушает, отвечала Лидия Николаевна.

- А давно ли у вас такие вечеринки? - спросил я.

- С нынешнего лета. Он гораздо хуже стал, как уехал брат и маменька. Если бы вы знали, что я переношу!

- Знаю и даже ожидал этого, когда вы еще выходили замуж.

Лидия Николаевна закрыла лицо руками и несколько времени пробыла в таком положении, потом вдруг взяла мою руку.

- Вам жаль меня? - спросила она.

- Неужели же вы сомневаетесь?

- Нет, я верю вам. Скажите мне, научите меня, что делать? Я так поглупела, так растерялась, что ничего не могу сообразить.

- Что мне вам посоветовать? - возразил я. - Советовать или очень легко, если хочешь отделаться одною фразою, или уж очень трудно... Как можно было выходить за подобного человека?

- Нет, я должна была выйти за него. Послушайте, теперь я с вами могу говорить откровенно. Знаете ли, что мы ему до свадьбы были должны сто тысяч, и если бы ему отказали, он хотел этот долг передать одному своему знакомому, а тот обещал посадить мать в тюрьму. Неужели же я не должна была пожертвовать для этого своею судьбою? Я бы стала после этого презирать себя.

- Но кто же вам говорил об этом долге и обо всем?

- Мне говорила это Пионова.

- И вам не совестно было верить этой женщине?

- Этому нельзя было не верить... Она ко мне точно не расположена, но мать она любит и говорила мне об этом с горькими слезами; наконец, сама мать говорила об этом.

Я только пожал плечами.

- Об этом что уж говорить, - продолжала Лидия Николаевна, - теперь уж этого изменить нельзя, все кончено.

"Конечно, уж кончено", - согласился я мысленно.

- Добр ли по крайней мере Иван Кузьмич по характеру? И любит ли вас? спросил я, помолчав.

- Добр и любит, когда этого мерзкого вина не пьет, а как закутит, совсем другой человек. Ко мне теряет всякое уважение, начинает за все сердиться... особенно последнее время, приезжая из Москвы... там кто-нибудь его против меня вооружает.

- Я думаю, те же Пионовы.

- Да, и Пионовы, но они не столько: тут есть, говорят, другая дрянная женщина - старинная его привязанность. Я бы и не знала, да мне Аннушка показала ее раз здесь на гулянье.

- Кто же она такая?

- Не знаю, магазинщица какая-то.

- Высокая, прямая?

- Да.

Это была не кто иная, как названная кума, которая у Ивана Кузьмича была на вечере. Лидия Николаевна это забыла, а напоминать ей я не счел за нужное.

- Самое лучшее: не давайте ему пить, - сказал я.

- Дома я ему не даю, так старается как-нибудь потихоньку; наскучит быть вечно на страже, а не то уедет в Москву.

- Не отпускайте.

- Как его не отпустишь, не маленький ребенок. Я и то стараюсь всегда с ним ездить, так не берет. Говорит, что ему надобно в присутственные места. Как же удержать человека, когда он хочет что-нибудь сделать! Сначала я тосковала, плакала, а теперь и слез недостает. Я его очень боюсь пьяного, особенно когда он ночью приезжает, начнет шуметь, кричать на людей, на меня: ревнив и жаден делается до невероятности. Теперь все укоряет, что потерял для меня сто тысяч.

- Злой и низкий человек, больше ничего.

- Нет, когда не пьян, совсем другой; просит, чтобы все забыла, целует руки, часа по два на коленях стоит, так что неприятно видеть.

- Вы бы его больше бранили, что делать? Против подобных людей надобно употреблять грубые средства.

- Я не в состоянии. Сестра Надина в этом случае мне помогает. Она читает ему нотации по целым дням. Первое время это была решительно моя спасительница; он ее как-то побаивался, а теперь и на ту не смотрит; как попадет в голову, сейчас начнет смеяться и бранить ее почти в глаза; она, бедная, все терпит.

- А вы с нею дружны?

- Да, я люблю ее. Она меня тоже очень полюбила. Прежде она никогда не жила с братом вместе, а теперь живет для меня.

- Полно, так ли, Лидия Николаевна?.. Вы слишком доверчивы! Вы готовы верить в любовь каждого, кто хоть немного вас приласкает. Я думаю, Надина имеет другую, более эгоистическую цель.

- Может быть, ей хочется и в Москве пожить!

- Именно в Москве жить, и жить затем, чтобы победить сердце Курдюмова.

- А вы разве уж заметили?

- Еще бы! Для этого надобно иметь не большую проницательность.

- Странная, я ее не понимаю; она очень умная девушка, но в этом отношении смешна: она влюбилась в него на другой же день, как увидела его.

- Это не мудрено; он так хорош собою и имеет столько других достоинств, что может и не Надину увлечь.

- Но как бы ни был хорош мужчина, все-таки надобно узнать его сколько-нибудь, чтобы полюбить.

- А вы сами лично знаете Курдюмова?

- Да, я его знаю; он человек очень благородный, и у него прекрасное сердце.

- Вот как! Даже и сердце прекрасное! Кто же об этом вам сказал? Не сам ли он?

- Ну, нет; что вы смеетесь! Он, право, хороший человек, немного светский, но не похож на других. Посмотрите, сколько у него души в пении!

- Нисколько; счастливый голос и рутина.

- Полноте, вы несправедливы к нему! За что вы его не любите?

- Я его не люблю за то, что его не любит ваш брат, и я в этом случае Леониду верю безусловно.

- Нет, Леониду нельзя верить; он чудный человек, но капризный. Из всех знакомых он любит только одного вас, а прочих никого.

- Если Леонид Николаич чересчур исключителен в своих привязанностях, то вы совершенно противоположны ему в этом отношении. Любить и быть дружным надобно осторожно, особенно женщинам, чтобы не испытать потом позднего и тяжелого разочарования.

- Но зачем же видеть людей в таком черном цвете, и без того в жизни много горького, а что ж будет, если никому не станешь верить и никого не будешь любить? Это ужасно! - отвечала Лида, встала и подала мне руку.

Мы пошли; я видел, что ей не хотелось продолжать наш разговор.

У женщин мыслящих и чувствующих есть своего рода ложные сердечные убеждения, изменить которые так же трудно, как и изменить натуру их сердца, и противоречия которым горьки и обидны для них. Так было и с Лидою; но я не стеснился этим и решился высказать ей самую горькую правду.

- Не знаю, Лидия Николаевна, - начал я, - с чего вы предполагаете в Курдюмове прекрасное сердце! По-моему, он человек светский, то есть человек внешних достоинств. Приезжая к вам, он насилует себя; ему нужен иной круг, ему неловко в вашей маленькой гостиной, и всем этим, вы, конечно, понимаете, он жертвует не для Ивана Кузьмича, на которого не обращает никакого внимания, и не для Надины, от которой отыгрывается словами, а для вас.

Когда я говорил последние слова, то чувствовал, что рука Лидии дрожала, но я не остановился и продолжал:

- Вы в самом удобном положении, чтобы за вами ухаживать; вы женщина умная, вы несчастливы, быть вашим утешителем приятно, и незаметно можно достигнуть своей цели.

- Довольно, будет, - перебила Лидия Николаевна, - вы безжалостны и несправедливы. Я к нему чувствую только дружбу и была бы очень довольна, если бы он женился на Надине.

- Вы знаете, что этого никогда не случится. Будьте к себе строже, Лидия Николаевна, поверьте свои чувства и остерегитесь, когда еще можно.

- Неужели же вы обвиняете меня и за дружбу? Я и с вами дружна, но не влюблена же в вас, - возразила она с достоинством.

Мне это сравнение показалось несколько обидно.

- Дай бог, чтобы вы питали к этому человеку то же чувство, как и ко мне, но что наши чувствования в отношении вас совершенно различны, в том я готов дать клятву. Не скрою, что первое время нашего знакомства и я смотрел на вас иными глазами, но с той минуты, когда узнал, что вы выходите замуж, я овладел собою, с той минуты вы сделались для меня родною сестрою, и только. Курдюмов действовал, кажется, совершенно иначе: на вас - девушку, он вряд ли обращал какое-нибудь внимание, а заинтересовался вами, когда вы сделались дамою.

- Довольно, кончимте этот разговор. Вы безжалостны, с вами иногда страшно говорить; вы способны убить в женщине веру и в самое себя и в других.

- Я сказал только правду, как я ее понимаю.

Говоря это, мы подошли к дому и опять с заднего крыльца прошли в гостиную, там нашли Курдюмова. Лидия взглянула на меня и потупилась.