Михаил Арцыбашев - Санин
- Ночь, день и очи Зинаиды Павловны, будьте столь великодушны: сообщите, не я ли сей счастливец! - вдруг возопил Иванов так громко и неожиданно и таким диким басом, что все вздрогнули.
- Это и я тебе могу сказать, отозвался Семенов, - не ты!
- Увы мне! - провыл Иванов.
Все смеялись.
- Плохи мои стихи? - спросила Карсавина Юрия.
Юрий подумал, что они очень не оригинальны и похожи на сотни подобных стихов, но Карсавина была так красива и так мило смотрела на него своими темными, застенчивыми глазами, что он сделал серьезное лицо и ответил:
- Мне показались звучными и красивыми. Карсавина улыбнулась ему и сама удивилась, что похвала его оказалась так приятна ей.
- Ты еще не знаешь мою Зиночку, - сказала Ляля с искренним восторгом, она вся звучная и красивая.
- Ишь ты! - удивился Иванов.
- Право, - точно оправдываясь, настаивала Ляля, - голос у нее звучный и красивый, сама она - красавица, стихи у нее звучные и красивые... и даже фамилия - красивая и звучная!
- Ух ты, боже мой! Шик, блеск и аромат, будем так говорить! восхитился Иванов. - А впрочем, я с этим совершенно согласен.
Карсавина смущенно краснела и смеялась, радуясь похвалам.
Пора домой! - резко сказала Лида, которой были неприятны похвалы Карсавиной. Она считала себя и красивее, и интереснее, и умнее ее.
- А ты не споешь? - спросил Санин.
- Нет, - сердито ответила Лида, - я не в голосе.
- И в самом деле - пора, - согласился Рязанцев, вспоминая, что завтра надо рано вставать, ехать в больницу и на вскрытие.
А всем остальным было жаль уезжать.
Когда ехали домой, все были молчаливы и чувствовали удовлетворенную томную усталость.
Опять, но теперь уже невидимая, щелкала по ногам степная трава, смутно белела позади поднятая колесами пыль и быстро ложилась на белую дорогу. Поля, голубоватые от лунной дымки, казались ровными, пустынными и бесконечными.
VII
Дня через три, поздно вечером, Лида вернулась домой усталая и несчастная. У нее была тоска, куда-то тянуло, и она не знала и знала - куда.
Войдя в свою комнату, она остановилась и, сжав руки, долго, бледнея, смотрела в пол.
Лида вдруг с ужасом поняла, как далеко зашла, отдавшись Зарудину. Она впервые почувствовала, что с того непоправимого и непонятного момента, в этом, очевидно, бесконечно ниже ее, глупом и пустом офицере появилась какая-то унизительная власть над нею. Она теперь не могла не прийти, если он потребует этого, уже не играла, по своему капризу, то отдаваясь ею поцелуям, то отстраняя и смеясь, а безвольно и покорно, как раба, отдавалась самым грубым его ласкам.
Как это случилось, она не могла понять: так же, как всегда, она владела им, и ласки его были подчинены ей, так же было приятно, жутко и забавно, и вдруг был один момент, когда огонь во всем теле ударил в голову каким-то беловатым туманом, в котором потонуло все, кроме жгучего, толкающего в бездну любопытного желания. Земля поплыла под ногами, тело стало бессильно и покорно, перед нею остались только темные, горящие, и страшные, и бесстыдные, и влекущие глаза, ее голые ноги бесстыдно и мучительно страстно вздрагивали от властного прикосновения обнажающих грубых рук, хотелось еще и еще этого любопытства, этого бесстыдства, боли и наслаждения.
Лида вся задрожала от этого воспоминания, повела плечами и закрыла лицо руками.
Она, пошатываясь, прошла через комнату, открыла окно, долго глядела на луну, стоявшую прямо над садом, и слушала, сама того не замечая, певшего где-то далеко, в соседних садах одинокого соловья. Тоска ее давила. В душе была странная и мучительная смесь смутного желания и тоскующей гордости, при мысли, что она испортила себе жизнь для пустого и глупого человека, что ее падение глупо, гадко и случайно. Что-то грозное начало вставать впереди. Она старалась разогнать набегающие тревожные предчувствия будущего упрямой и злой бравадой.
"Ну сошлась и сошлась! - сжимая брови и с каким-то болезненным наслаждением произнося это грубое слово, думала она. - Все это пустяки!.. Захотела и отдалась!.. А все-таки была счастлива, было так... - Лида вздрогнула и, вытянув вперед сжатые руки, потянулась. - И было бы глупо, если бы не отдалась!.. Не надо думать об этом... все равно не вернешь!"
Она с усилием отошла от окна и стала раздеваться, развязывая шнурки юбок и спуская их тут же на пол.
"Что ж... Жизнь дана только один раз, - думала она, вздрагивая от свежего воздуха, мягко касавшегося ее голых плеч и рук. - Что я выиграла бы, если бы дожидалась законного брака?.. Да и зачем он мне?.. Не все ли равно, неужели я настолько глупа, чтобы придавать этому значение... Глупости!.." Вдруг ей показалось, что и в самом деле все это пустяки, что с завтрашнего дня всему этому конец, что она взяла в этой игре то, что в ней было интересного, а теперь вольна, как птица, и впереди еще много жизни, интереса и счастья.
- Захочу - полюблю, захочу - разлюблю... - тихо пропела Лида и, прислушиваясь к звуку своего голоса, с удовольствием подумала, что у нее голос лучше, чем у Карсавиной.
- Да все глупости... Захочу, так и черту отдамся! - с грубым и внезапным для нее самой порывом ответила вдруг она своим смутным мыслям, и, закинув голые руки за голову, сильно и порывисто выпрямилась, так что грудь вздрогнула.
- Ты еще не спишь, Лида? - спросил голос Санина за окном.
Лида испуганно вздрогнула, но сейчас же улыбнулась, накинула на плечи большой платок и подошла к окну.
- Как ты меня испугал... - сказала она. Санин подошел и положил локоть на подоконник. Глаза у него блестели, и он улыбался.
- Вот это уже напрасно! - весело и тихо сказал он. Лида вопросительно повела головой.
- Без платка ты была гораздо лучше... - пояснил он так же тихо и выразительно.
Лида недоумевающе повернулась к нему и инстинктивно завернулась плотнее в платок.
Санин засмеялся. Лида смущенно облокотилась грудью на подоконник и выставила голову за окно. Санин дышал ей в щеку.
- Ты - красавица! - сказал он.
Лида быстро взглянула на него и испугалась того, что почудилось ей в выражении его лица. Она порывисто отвернулась в сад и всем телом почувствовала, что Санин смотрит на нее как-то особенно. И это показалось ей так ужасно и гадко, что у нее похолодело в груди и вздрогнуло сердце. Точно так же на нее смотрели все мужчины, и это нравилось ей. но с его стороны почему-то было невероятно, невозможно. Она сделала над собой усилие и улыбнулась.
- Я знаю...
Санин молчал и смотрел на нее. Когда она облокотилась на окно, рубашка и платок опустились и сбоку была видна верхняя часть освещенной луной белой и неуловимо нежной груди.
- Люди постоянно ограждают себя от счастья китайской стеной, - сказал Санин, и его дрожащий и тихий голос был странен и еще больше, почти до ужаса, испугал Лиду.
- Как? - беззвучно спросила она, не отрывая глаз от темного сада и боясь встретиться с ним взглядом. Ей казалось, что тогда произойдет то, чего даже возможности нельзя допустить.
И в то же время она уже не сомневалась и знала, и ей было страшно, гадко и интересно. Голова у нее горела, и она ничего не видела перед собой, с ужасом, омерзением и любопытством ощущая на щеке горячее и напряженное дыхание, от которого у нее шевелились волосы на виске и мурашки пробегали по голой спине под платком.
- Да так... - ответил Санин, и голос его сорвался.
Лида почувствовала, точно молния пробежала по всему ее телу, она быстро выпрямилась и, сама не замечая, что делает, нагнулась к столу и разом потушила лампу.
- Пора спать! - сказала она и потянула к себе окно.
Когда лампа потухла, на дворе стало светлее и отчетливо показалась фигура Санина и его лицо, освещенное синим светом луны. Он стоял в глубокой росистой траве и смеялся.
Лида отошла от окна и машинально опустилась на кровать. Все в ней дрожало и билось и мысли путались. Она слышала шаги Санина, уходившего по шуршащей траве, и прижимала рукой колотившееся сердце.
"Что я, с ума сошла, что ли? - с омерзением подумала она, какая гадость! Случайная фраза, а я уже... Что это, эротомания? Неужели я гадкая, испорченная!.. Как низко надо пасть, чтобы подумать..."
И вдруг Лида, уткнувшись головой в подушку, тихо и горько заплакала.
"Чего же я плачу?" - спрашивала она себя, не понимая причины своих слез и только чувствуя себя несчастной, жалкой и униженной. Она плакала о том, что отдалась Зарудину, и о том, что уже она не прежняя, гордая и чистая, и о том, что ей показалось страшного и обидного в глазах брата. Она подумала, что раньше он не мог бы смотреть на нее так, а это потому, что она пала.
Но одно чувство было сильнее, горче и понятнее ей: стало больно и обидно, что она - женщина и что всегда, пока она будет молода, сильна, здорова и красива, лучшие силы се пойдет на то, чтобы отдаваться мужчинам, доставлять им наслаждение и тем больше презираться ими, чем больше наслаждения она доставит им и себе.
"За что? Кто дал им это право... Ведь я такой же свободный человек... спрашивала Лида, напряженными глазами глядя в тусклую тьму комнаты. Неужели я никогда не увижу другой, лучшей жизни!"
