Мирза Ибрагимов - Слияние вод
- Что тут стряслось? - обратился он к измазанному, взлохмаченному трактористу, на которого наступала звеньевая Гызетар.
Тракторист, не слушая Рустама, продолжал перебраниваться с девушкой.
- Не имеешь права с поля сгонять!
- Имею! - говорила Гызетар. - Хочешь работать как следует - работай, а пахать кое-как не позволю, так и знай! Скатертью дорога, прощай, голубчик! - И повернулась спиною к возмущенному парню.
Рустаму достаточно было краем глаза посмотреть на пахоту, чтобы заметить, что борозда мелкая - на четырнадцать сантиметров, не глубже, а по договору с МТС обязаны пахать на двадцать - двадцать два...
- Не маши руками! - кричал парень. - Вообразила о себе черт знает что!
Тяжелая рука Рустама ухватила его за ворот рубахи.
- Приказ звеньевой - закон! Перепахивай, как тебе велят, - негромко сказал председатель, но так грозно прозвучал его голос, что парня оторопь взяла. Он молча побежал к стоявшему в отдалении трактору.
Рустама почему-то не покидало светлое настроение. Ему понравилось, что звеньевая - добродушная, полная, на вид совсем не строгая, подружка Першан, - знала свое дело и не уступила ленивому, беспечному трактористу. Гызетар совсем недавно вместе с Першан кончила школу, она застряла на второй год в пятом классе. В учении Першан догнала ее, а в работе отстала: уже с седьмого класса подружка работала на хлопке, меньше двухсот трудодней не зарабатывала. Отстала от нее Першан и еще кое в чем; Гызетар уже вышла замуж за Наджафа, а у дочки Рустама даже нареченного как будто не намечалось...
Поблагодарив звеньевую взглядом, Рустам поскакал на ферму. И там его ждали радостные вести: зоотехник, заведующий фермой Керем, чабаны - все в один голос заверили председателя, что падеж прекратился, опасность миновала.
2
Поздно вечером Рустам вернулся домой; с усталым, но довольным лицом, поцеловал смутившуюся Майю в лоб, потрепал сына по плечу, прикоснулся губами к косам примчавшейся дочки.
- Ну, жена, неси угощение - фрукты, чай, вино! - с радушием гостеприимного хозяина воскликнул он.
- Обедать разве не будешь? Хороший плов приготовила.
- Неужели не обедали? Смотри, невестку голодом заморишь, сбежит, пошутил Рустам.
Сакина никогда не обедала без мужа, и теперь она с виноватым видом объяснила:
- Я тоже с детьми пообедала. Долго ждали тебя. Гараш в правление зашел, а Салман говорит, ты на тот берег Куры уехал...
- Я с чабанами пообедал, - сказал Рустам. - Прямо из пасти волка спасли барана, но проклятый все-таки успел вырвать курдюк. Что поделаешь? Разрешил чабанам прирезать, готовить бозартму. Чаю неси... Ну, а у вас что хорошего?
Он спрашивал всех, но Майе казалось, что Рустам-киши только ее спрашивает, к ней присматривается. И она снова сконфузилась.
От степного студеного воздуха щеки Рустама раскраснелись, морщины разгладились, он помолодел и улыбался добродушно, раскуривая трубку, а Майе свекор по-прежнему представлялся грозным, и она отвечала осторожно, обдуманно, деликатно, как будто разговаривала с тяжелобольным... Сейчас-то улыбается и шутит, а бог весть, каким будет через минуту, - всего можно ожидать.
Рустам заметил настороженность невестки, но не придал этому значения.
- Не соскучилась на новом месте?
- Да что вы!
- Чем же у нас думаешь заняться?
- Я же инженер, мне работать надо. Гидротехники ведь нужны Мугани...
- Ого, еще как! Ну, работай, работай, - снисходительно сказал Рустам. Так же точно еще недавно он говорил наряжавшей куклу Першан: "Ну, играй, играй!" - Боюсь, как бы тебя, невестушка, в дальний колхоз не послали. У нас ведь так бывает: муж здесь работает, а жену пошлют на край света... Поговорю в МТС, к нам назначат, в наш колхоз, - уверенно закончил он.
- Не беспокойтесь, пожалуйста, ведь есть указание министерства, я в Баку договорилась.
- Ну, министерство - министерством, а район - районом. Только, невестушка, имей в виду: Мугань изнеженных не любит. Зима и осень здесь хороши, слов нет. Ну, грязь немножечко настроение портит. А вот летняя жара начнется, - он покрутил головой, - не всякий вынесет.
Першан показалось, что в словах отца запрятан какой-то колкий намек, и она с досадой воскликнула:
- Не пугай ты Майю! Лето как лето, яйлаги есть, в садах прохладно. Мы-то живем? И она привыкнет.
Боясь, что отец с дочкой опять поссорятся из-за нее, Майя примирительно сказала:
- Не переношу жары, лютый мороз лучше. Но ведь в книгах пишут, что у вас и летние вечера прохладные.
- Книги! - хмыкнул Рустам. - А много ли книг о нашей Мугани?
- Не так много, а все-таки есть. Да вот одна у меня под рукой...
И протянула свекру книгу в белом переплете.
Рустам прочитал название, прикинул на руке вес книги, желая убедиться, солидная ли, заслуживает ли уважения, и глубокомысленно протянул:
- Порядком написали. Наука! - Перелистал, задержавшись взглядом на пометках, сделанных рукою Майи, и, вернув невестке книгу, попросил: Почитай вслух! Люблю слушать.
Майя открыла книгу, но буквы сливались, рябили, и как она ни напрягала зрение, не смогла прочитать ни слова: большая комната освещалась подслеповатой керосиновой лампой. Метнув на Гараша удивленный взгляд, Майя смиренно вздохнула: не стоит, мол, на это обращать внимания, и пересела поближе к столу.
Приготовившись слушать, Рустам поплотнее набил трубку, посмотрел на маленькие белые руки невестки, изящные, словно выточенные из самшита, пальчики с ярко-красными ноготками и, вздохнув, подумал: "Хорошую женку выбрал сынок. По рукам судя, ни одной миски в жизни не вымыла, ни одной рубахи не выстирала..."
Майя заметила и этот оценивающий взгляд, услышала и огорченный вздох свекра, но сдержалась, и лишь болезненно вздрагивающий голосок выдавал ее состояние.
- "Еще за триста лет до нашей эры греческий ученый..."
Рустам прервал невестку:
- Обожди. Триста лет? Когда же это было?
- Ай, папа, сколько раз объясняла, - вмешалась Першан. - Вот мы говорим: год тысяча девятьсот пятьдесят шестой. Это наше летосчисление, наша эра, а ведь и до этого на земле жили люди. Уже книги ученые писали. Те времена в науке называют старой эрой. А у христиан говорят: до рождества Христова...
- Э, дочка, это мы понимаем, - по-озорному улыбнулся отец, поглаживая усы. - Хоть деревенские, а понимаем. Я спрашиваю, сколько лет в общей сложности составит? - И, не дав ни ей, ни Майе времени подсчитать, самодовольно произнес: - Две тысячи двести пятьдесят шесть. Вот как!... Ты моего вопроса не поняла, а меня уму-разуму учишь. Непристойно девушке быть такой... узкозубой!
Узкозубой? Майя подумала и догадалась, что это на языке народных поговорок, видимо, значит - быть ограниченной, мелко схватывать...
- Да, приблизительно две тысячи двести пятьдесят шесть лет назад, кивнула Майя, - в Греции жил историк Страбон. Вот что писал он о Мугани...
- Ого! Уж тогда о Мугани во всем мире знали! - восхитился Рустам.
- Да. Земля Мугани, писал Страбон, однажды засеянная, дает в год два-три урожая. Оросительная система здесь была лучше, чем в Египте и Вавилоне... Прекрасные пастбища. Страбон так и называет Мугань: "Зеленая". Виноградные лозы вырезали один раз в пятилетие. Вновь посаженные лозы уже на следующий год плодоносили, а на третий год ложились на землю от тяжести гроздьев...
Сейчас Рустам увидел, что Майя рассказывала, не заглядывая в книжку. Она только загораживалась ею от смущавшего ее взгляда свекра. Голосок ее звучал звонко, в глазах сверкали огоньки, и речь ее казалась Рустаму похожей на красивое узорчатое покрывало, связанное Сакиной.
У Рустама погасла трубка.
Майя остановилась, придвинула Гарашу спичечный коробок и ласково напомнила:
- Поднеси-ка отцу огонька.
- Раз папа не заметил, что трубка погасла, значит, беседа ему понравилась! - рассмеялась Першан.
Рустам словно очнулся от дремоты, взял из рук сына спички, но не закурил, а, выйдя из-за стола, начал расхаживать по комнате. И прежние глубокие морщины пролегли на его нахмуренном лице.
- Папа, о чем ты? - встревожилась дочь, бросилась к нему и прошептала на ухо: - А пировать когда будем?
Отец качнул головой.
- После свадьбы музыка - как после обеда горчица. Отложим до твоего замужества.
Майя, наклонившись, вполголоса разговаривала с Гарашом и не расслышала слов свекра.
- Ой, ты и скажешь, папа! - И девушка закрыла лицо руками.
Гараш, весь вечер любовавшийся Майей, тоже ничего не услышал из этого короткого разговора отца с сестрой. И когда Рустам глянул на сына и увидел его восторженное, обращенное к Майе лицо, сердце отца дрогнуло... За что, в самом деле, упрекать Майю? Ведь она принесла счастье его единственному сыну. Что ж, она приехала с ним сюда без сватов, нарушив стародавние обычаи, - им, вероятно, не две тысячи двести пятьдесят шесть лет, как книге Страбона, а куда больше, - но взгляни-ка, старый, в лицо сыну: разве ж не все сокровища мира принадлежат сейчас Гарашу?... И верно, лицо сына смеялось: глаза смеялись, крутые брови смеялись, щегольские, тоненькие в ниточку - усики смеялись. Гараш стал красивее, привлекательнее и, пожалуй, серьезнее.
