Заповедное изведанное - Дмитрий Владимирович Чёрный
Историк уже отказывался ходить к Прошутинской в массовки, считая это ниже кандидатского достоинства, зато Репка, не слишком перегретый эфирными софитами, соглашался. летом мы посидели на съёмках «Народа», а затем – в пивном шалмане перед «Молодой гвардией». разговорились о том, о сём, о женщинах, о схимниках: Репка хвастался недавним переспанием с двумя одновременно, а я сокрушался о отшествии Историка от сих утех…
– Так может, это из-за болезни?
– Какой?
– Он недавно прямо на занятии своём бухнулся, едва откачали, и едва потом уговорили в деканате не увольнять – вообще с такими диагнозами не работают в вузах…
– А что это – не обморок?
– Увы, слишком похоже на эпилепсию…
чёрт! я столько лет не догадывался, а он искусно скрывал: конечно, этот странный, отёчный голос по телефону, словно с похмелья сурового… и попытки рассказать, что было: «чуть не помер ночью»… всегда пытался перевести эти исповеди в шутку, но внутри звучала серьёзность. точно: болезнь Достоевского, только приобретённая, из-за всех его самоограничений, из-за обозлённости на первую любовь, на общество, как следствие социопатии… многими отмеченные безумные глаза, слишком большие зрачки. и частое упоминание врача, и запрет его на водку: «водярочку – нее». ведь водка эпилептикам и вообще шизофреникам, девиантам противопоказана, опасна, воздействует как раз на больные, возбудимые зоны коры. и ухватка за сигарету, словно за соломинку жизни – действительно, после таких приступов ценность простейших допингов возрастает. и самое главное – боязнь женщин. ведь таким нельзя заводить детей, это уже гены!.. вот и сжигает себя допустимым табаком, занимается самокремацией – «Россия, я твой порожний рейс».
конечно, не порожний: научную пользу может принести, и старается. позвал в родной институт, как до этого в Тропарёво, где мы в беседке в снегопадном ноябре под перцовочку оплакивали мою ушедшую блондУ. и шутили: «русский марш – русский вальс», а потом ели у «Юго-западной» борщ и смотрели «Турецкий гамбит»… на этот раз поближе, в Пед им. Ленина позвал на свой доклад – о Ленине. вот только собрание-то было по поводу Ключевского, «Ключевские чтения», благолепие и раболепие дореволюционности – и свой доклад Историк так выстроил, что вроде бы оправдывал Ильича перед монархистами.
ах, он очень любил поэзию К.Р. ах, он так любил русскую культуру и вовсе был чужд троцкистского авангарда!.. слушать сие было стыдно – зато дамы, каким-то образом представляющие в президиуме Фонд Романовых (или нечто подобное), расчувствовались и заново открыли для себя вождя мирового пролетариата. вероятно, раздумали выносить его тело из мавзолея. это была уже самая нижняя точка реверанса социализма перед монархизмом, обслуживание тенденции – мерзкой дуги от революции к реакции, которая прорисовалась от первой пятилетки нулевых ко второй…
я заглянул в «Наш Собутыльник» без Историка – в отдел прозы. надеялся, что по старой и ещё доброй памяти возьмут мою сибирскую прозу, прижитую в семейных условиях. брошенная Воронцовым на Шишкина комната встретила обязательным чайником и водой «Шишкин лес», которую в шутку покупал сотрудник-гермафродит. нет, это был не Шишкин, а его подручный. сам Шишкин глянул из-под силуэтных изображений церквей и сразу проникновенно ускорил диалог: «Ты своё, своё давай».
(«ты печёнку, печёнку бери» – вспомнилось учительско-воронцовское, для него)
а принёс я помимо своих проз воспоминания маминого однокурсника Трумикальна – весьма исторически ценные. как они случайно перешли границу с КНР в маршруте, и как тепло были приняты братьями-китайцами – мокрые, замёрзшие, как глядел на них со всех бревенчатых стен великий кормчий… но это было мало интересно оставшемуся «Собутыльнику»:
– Понимаешь, Дим, мне тут кипы приходят таких воспоминаний – как жилось да как эблось…
выражение лица Жени Шишкина напоминало из «Андрея Рублёва» фразу Ролана Быкова: «а мы не пьём… и баб не э-ём…»
мою прозку он тоже никуда не пустил, в итоге – а на прощание показал шкаф, забитый уже обветшалыми, перевязанными рукописями. вероятно, по нитке из-под этих верёвок он и набрал себе на роман – в котором и жилось, и лындилось, и антисоветско пилось из баночек в кировской пивной… но «Наш Собутыльник» окончательно обмелел кадрами, я вышел из практически пустого здания: на столе на бесплатной раздаче лежали номера времён разгара нашей деятельности. некоторые я прихватил.
Идём в процесс
почтовый ящик выгребаю редко. обилие безличного рекламного мусора, календариков, каталогов – вызывает отчуждение самим своим количеством. ощущаешь себя уборщицей. леса перестают существовать ради этих листочков с лейблами и обещаниями всевозможных выгод, комфорта, счастливого домашнего будущего за счёт дивидендов – в том числе и если вы сдадите квартиру очень солидным господам, сотрудникам иностранной, респектабельной, всемирно известной, непогрешимой фирмы…
думают, что здесь, в центре «демократической державы» живут одни только причастные к этой державности, к элитности – богачи, одним словом. а если не богачи – то «сдавайте», то есть сдавайтесь-выселяйтесь. но уже все кто мог – сдался. остались вроде бы одни плавучие в центре океана Россиянии. посему и кладут предполагаемым господам каталоги с такими слащавыми глянцевитостями, товарами, и цены их сразу напоминают о классовой моей принадлежности… я чужой среди «своих» для нынешнего капрежимчика. товарищ среди господ. однако почтовый ящик работает и по-старинке, не только как накопитель реклам и каталогизированных соблазнов, но и как собирающий персональные сообщения: квитанции квартплаты, письма личные и казённые. вот как раз одно из казённых и получил.
День нулевой
17 марта утром, до этого месяц или более к ящику не подходил, а тут сразу: письмо с красным штемпелем Мосгорсуда. «Путём случайного отбора вы попали в список кандидатов в присяжные заседатели…». помню-помню – год назад уже по телефону, после более мягкого извещения, сообщил что всегда готов… вот и пришла пора. явиться именно 17-го к 15:00. странное для оппозиционера послушание – скорее, авантюризм, но иду.
Преображенская площадь. «Соображенка». весна над площадью, где шире видно небо, проглядывает сквозь хмурь ещё зимней толщи облаков, и лучи начинают греть промёрзшие белокаменные восьмиэтажки… идти уже знаю куда – в ту же сторону, что и до сих пор от этой станции метро двигался. то в начале 90-х – в какую-то библиотеку на Краснобогатырской, за книгами или с книгами, когда был абитуриентом-книгоношей, то уже в конце
