Анна Книппер - Милая, обожаемая моя Анна Васильевна
Несколько последних лет своей московской жизни в Николиной Горе снимали дачу Кривошеины, и здесь Анна Васильевна была желанным гостем. В Николиной Горе, кстати, часто бывал в свое время сын Анны Васильевны, Володя Тимирев, со своей приятельницей Ириной Рогинской; среди его акварелей множество сумрачных зимних пейзажей, сделанных именно здесь.
Очень любила тетя Аня поездки в Киев, к Марии Ростиславовне Капнист, которая совершенно боготворила Анну Васильевну, называла ее "Аночка моя" и делала все возможное и невозможное, чтобы ей угодить. В течение некоторого времени тетя Аня, не приученная к такому откровенному обожествлению, наслаждалась и царствовала, но в конце концов не выдерживала роли кумира и сбегала. Однажды - дело было в 1969 г. - моя служебная командировка в Киев совпала с тети-Аниным приездом к Марии Ростиславовне. Шел конец мая, когда на каштанах горят свечки цветов, а из зелени сирени появляются тяжелые душистые грозди, - время, когда Киев несказанно прекрасен. Однажды, прогуливаясь, мы отправились к Бабьему Яру, в Кирилловскую церковь, знаменитую врубелевской росписью. Там в это время шли реставрационные работы и посетителей не пускали, однако Мария Ростиславовна подошла к кому-то, кто показался ей главным, и таинственно прошептала: "Ну что Вы, как же так, не пустить такого человека, как Аночка! Вы знаете, кто она - ведь она же племянница Врубеля!" Смущенный "главный" немедленно распорядился, чтобы "племянницу Врубеля" и сопровождающих ее лиц беспрепятственно пустили в церковь, а Мария Ростиславовна вошла в раж и продолжала гипнотизировать прораба продолжением небылиц, на которые она была б-а-а-льшущий мастер!
Среди бесчисленных друзей, знакомых, почитателей, покровителей и покровительствуемых в Киеве у Марии Ростиславовны числился и Виктор Платонович Некрасов, и Мария Ростиславовна не замедлила познакомить его и Анну Васильевну. Они не могли не понравиться друг другу, и Некрасов подарил Анне Васильевне свой большой фотографический портрет с надписью: "Милой Анне Васильевне на память о Киеве и кое о ком из киевлян. 1974". В том же году Некрасов вынужден был покинуть страну, и наметившаяся дружба не получила развития.
В первые годы своей московской жизни тетя Аня предпринимала дальние летние поездки - в Ригу, Крым и на Кавказ, однако они никоим образом не заменяли ей лес со всеми его чудесами. Возвратясь домой, она с наслаждением отправлялась куда угодно, где можно было побродить по лесу, помокнуть под дождичком и, пережидая его, выкурить сигаретку под еловыми лапами, домой же вернуться с корзиной, наполненной любимыми чернушками, лисичками, скрипухами, сыроежками, а в хороших лесах и беленькими. Все шло у тети Ани в дело: благородные грибы резались ломтиками и нанизывались на нитку с привязанной снизу спичкой; нитку вешали для просушки ни в коем случае не на солнце - для этого хороши чердаки с их нагретым сухим воздухом и легким не сквозняком даже, а так, ласковым дуновением; в одном из добытых, выпрошенных у хозяев, а то и привезенных с собою ведер вымачивались те грибы, которым это было положено перед засолкой (прошу прощения, названий я не запоминал, и напрасно), в другом - придавленные доской и камнем, уложенные слоями, разумеется, со смородиновым листом, чесноком, укропом, т.е. всем, что положено хорошей закуске, - засаливались хрусткие чернушки; бывали также и рыжики, лисички и прочее - все то, что хорошо поставить на покрытый белой скатертью стол в январе: под сметанной шапкой среди укропных метелок поблескивают черные слизистые тела, рядом - запотевший графин, на дне которого ждет спасения розовый петух... ох уж эти застольные видения!
Летом бывали хороши недели, когда все уже поразъехались из квартиры, а я застревал в Москве, как того требовала работа, - так нередко случалось в мои аспирантские времена, и тетя Аня еще не определилась: иногда накоротко выезжала к кому-нибудь на дачу, но в основном бывала в Москве. Мы жили, стараясь не обременять друг друга ни чрезмерными заботами, ни особыми делами и просьбами. Крупные мероприятия случались нечасто, они планировались, и потому их вполне можно было вынести за скобки этих неожиданных летних, как бы рабочих каникул. Говоря о крупных мероприятиях, я помню, например, что именно к этим летним временам часто приурочивалась очередная смертельная битва с тараканами, клопами или мышами - я разворачивался на воле, а тетя Аня с удовольствием ассистировала в надежде, что через некоторое время можно будет войти в кухню и обойтись без зрелища не слишком торопливо разбегающихся насекомых. И действительно, на месяц-другой, а бывало и на полгода, удавалось одержать над ними победу - квартира переставала раздражать своей излишней биологичностью.
С тетей Аней мы встречались по утрам за завтраком и вечерами, когда возвращались каждый после своих дневных дел и путешествий. За вечерней едой, которую тетя Аня с Тюлиной подачи называла "незатейливым сельским ужином", толковали о том, что удалось за ушедший день, представляли себе, что делают родственники, причем особенно удавались тете Ане воображаемые Тюлины реплики, вспоминали детей, обсуждали их достоинства и недостатки и т.д. А то, бывало, выбирались к кому-нибудь в гости. Словом, жизнь текла вольно, была необременительна, и оба мы получали от нее явное удовольствие. Иногда среди зимы тетя Аня вдруг с улыбкой вспоминала: "А хорошо нам с тобой жилось летом: все налегке, никакой тяжелой артиллерии - красота!"
Таков был распорядок жизни в соответствии с течением времен года и дня. Анну Васильевну не оставляли заботы о ведении дома, приготовлении еды и прочие домашне-хозяйственные дела, но среди всего этого она выкраивала время и для более высокоуровневых занятий - чтения, музыки, походов на заслуживающие внимания выставки, ее собственные стихи и записки, переписку с друзьями и т.п.
Было у Анны Васильевны твердое правило, неукоснительно выполнявшееся и для своих, и для чужих: сначала человека накормить и уж только потом с ним разговаривать. Каким бы непростым ни было состояние финансов и продовольственных запасов в доме, но уж на залитый яйцом и поджаренный хлеб, а также на чашку чая здесь всегда можно было рассчитывать. С заморившим червячка гостем заводилась беседа, причем Анна Васильевна умела его разговорить, находя темы, которые составляли сердцевину его тогдашних интересов, в том числе и чисто профессиональных, причем было не особенно важно, каких именно, - ведь в любом случае интересно, что человек делает и какой сам он видит в этом смысл. Так бывало с известным балетмейстером Василием Ивановичем Вайноненом и с моим другом Андреем Лифшицем - горным инженером, с ученым-экологом Сергеем Шипуновым и с театральным режиссером Юрием Мочаловым, да и со многими-многими другими.
Не так уж мало было на Плющихе и обязательных праздничных встреч: основанные писателем Борисом Степановичем Житковым и быстро вернувшие себе традиционный смысл дни солнцестояния и равноденствия, а также Новый год, Ольгин, Тюлин и мой дни рождения, Пасха - вот что сразу приходит на память. Таким образoм, за год получалось по крайней мере около десятка дней, когда устраивались званые торжественные ужины. День рождения самой Анны Васильевны - 18 июля - приходился на лето, когда ее-то чаще всего и не было в городе.
В особой чести у тети Ани был Новый год. К каждому его празднованию она готовилась черезвычайно тщательно: сочинялась эмблема праздника и готовились нагрудные значки для всех, кого ждали в этот вечер, - некоторые из них хранятся у нас и сейчас, например: раковинка с жемчужной бусинкой - на эту идею навела ее жемчужина, добытая отцом, В.И. Сафоновым, из вскрытой за ужином устрицы, - маленькие гномики и т.п. Елка украшалась любовно: например, я в детстве был обучен делать из ваты Деда Мороза, обмазанного крахмалом и нужными красками, делались также и кое-какие игрушки на елку звезда на верхушку (долго ее роль играло сложное сооружение из картона и фольги - Иваново изделие), позже появилась зверюшка-символ и т.д. Долгое время на елке присутствовали завидовские сувениры - помните, самоварчик; но время шло, и их становилось все меньше, пока и вовсе не стало.
Пасха была знаменита крашением яиц. Для этого использовались тряпичные лоскуты, обрывки ниток, акварель, гуашь, фломастеры, луковая шелуха - все, что могло окрасить скорлупу. Особенно волшебными бывали результаты, когда намоченные сырые яйца обкладывались луковой шелухой, разноцветными тряпками, ниточками, а затем заворачивались в тряпочку и плотно обматывались нитками, чтобы вся эта набивка вплотную прилегла к поверхности яйца. В таком виде яйца варились, остужались холодной водой, к которой добавляли немного уксуса для закрепления краски и придания ей большей свежести. Нитки разматывались, раскрывалась тряпичная укутка, и из недр мокрого мусора появлялся сверкающий яичный овал, по которому среди золотисто-коричневых луковых орнаментов причудливейшим образом бежали, например, малиновые прожилки, яркой зеленью или синевой манили туманные оазисы и т.п. Получившаяся красота несла в себе и естественную непринужденность, и следы некоторой идеи, которой руководствовался укладчик. Бывало интересно и неожиданно узнавать свой замысел пятнадцатиминутной давности: действительность часто оказывалась гораздо необычнее фантазий.
