Он уже идет - Яков Шехтер
В дверь постучали неровно и нервно. На пороге стояла дрожащая Гжешка в запахнутом кое-как ночном халате, который не мог скрыть ее пышные формы.
– Спаси меня, хлопчик!
– Что случилось?
– Летучая мышь через форточку залетела, а я их боюсь до смерти. Выгони ее, умоляю.
Зуся про себя удивился, что такая резвая, рукастая баба боится летучей мыши, но удивления своего не выказал, а сразу отправился на помощь.
Большая комната была едва освещена единственной горящей свечой в большом бронзовом канделябре.
– А где же мышь?
– Она не здесь, она в спальне, – Гжешка указала на дверь, ведущую в смежную комнату.
Там было сумрачно, свет от оставшейся в большой комнате свечи еле освещал порог спальни, оставляя кровать в таинственном полумраке. Зуся завертел головой, пытаясь отыскать мышь, но ее нигде не было.
– А где же мышь? – удивленно произнес Зуся, оборачиваясь к Гжешке.
– Та вот она, – улыбнулась та, сбрасывая халат и задирая рубашку до шеи. – Хватай же ее, лови! – Гжешка указала подбородком на черный треугольник под животом.
Зуся впервые видел голую женщину и замер, с трудом удержавшись, чтобы от изумления не открыть рот.
– Что же ты медлишь, хлопчик? – удивилась Гжешка. – Спаси меня, спаси от тоски и одиночества! Не пожалеешь, обещаю!
Что-то сладкое стало твориться с телом Зуси, похожее на ночные сны, манящие и волнующие, всегда кончавшиеся липким восторгом. Он, словно зачарованный, сделал шаг навстречу – и тут краем глаза увидел, откуда в спальне свет. Темноту едва прорезали дрожащие лучи от лампады в углу перед образом какого-то польского святого.
«Иноверка! Икона! Лампада! – подумал Зуся. – Нет, это слишком много».
– Иди ко мне, мальчик! – Гжешка ловко стащила через голову рубашку и протянула к Зусе полные белые руки. Но тот, увернувшись, выскочил из спальни, прогрохотал по лестнице и бросился во двор.
Ночь он провел на конюшне, подложив под себя одну попону и укрывшись другой. Утром, расплачиваясь с Гжешкой, он изо всех сил делал вид, будто ничего не произошло, и она ловко подыгрывала ему в этом. Лишь на прощание улыбнулась и негромко произнесла, так что лишь он мог расслышать:
– Я буду ждать твоего возвращения.
Зуся ничего не ответил, но в Люблине, когда товар был продан, попросил главного возчика возвращаться в Курув другой дорогой.
Устав от воспоминаний, от тоски, от злой обиды на себя за бессмысленный отказ от наслаждений жизнью, Зуся откинулся на подушку и прикрыл глаза.
«Кому помешала бы эта кружка кваса? – думал он, часто и коротко дыша. – И Гжешка… мог подарить одинокой женщине радость и сам получить немало. Кому лучше от того, что все это не состоялось?»
Обида на самого себя походила на горячий камень, положенный на грудь. Дышать становилось все тяжелее, а от жара на лбу проступили капельки пота.
«Вот, значит, как заканчивается жизнь, – подумал Зуся. – Умираешь от сожаления по упущенным возможностям. О-хо-хо… Но где же ангел смерти, почему медлит?»
Зуся открыл глаза от голоса внучки. Комнату наполняло белое сияние нового дня. Внучка приоткрыла форточку:
– Доброе утро, дедушка. Давай свежим воздухом подышим. Все болезни от плохого воздуха.
Зуся едва заметно усмехнулся. Ишь, пигалица, все уже знает, всех уже учит.
Внучка присела к его постели, держа в руках дымящуюся чашку:
– Дедуль, свежий бульончик. Самое лучшее лекарство. Позволь, я тебя напою.
Зуся хотел ей ответить, что сначала надо омыть руки после сна, затем произнести утренние благословения, и лишь после этого что-то съесть перед молитвой, но тут дверь скрипнула и отворилась. В комнату вошел незнакомец. Вошел так, словно был здесь хозяином.
Зуся изумленно уставился на незваного гостя, рыжего, точно царь Довид. Рыжая, с полосами благородной проседи борода была тщательно расчесана, щеки покрывали мелкие рыжие веснушки, такие же были на кистях рук с длинными, чуть подрагивающими пальцами. Незнакомец перехватил удивленный взгляд Зуси, подкупающе улыбнулся и объяснил:
– Ты звал, голубчик, вот я и пришел.
– А ты кто? – выдохнул Зуся.
– Самуил, слуга Всевышнего.
– Не звал я никакого Самуила!
Зуся перевел глаза на внучку. Она сидела с таким видом, будто в комнате по-прежнему были только они вдвоем.
– Звал, еще как звал! – воскликнул Самуил, приближаясь к постели. – Твои вздохи и охи по поводу зря прожитой жизни и есть зов. Думаешь, мысли человеческие – пустой звук? Вовсе нет! Каждую мы слышим, видим, чувствуем и приходим на помощь.
– Да кто же это мы?
– Слуги Всевышнего! Самые верные, преданные слуги. Но давай к делу, времени у нас немного, – Самуил выразительно окинул взглядом Зусю. – Предлагаю тебе прожить жизнь еще раз, но уже так, как хочешь. Сможешь вернуться в любой миг и пройти по его дорогам, только теперь уже понимая, что к чему.
– В любой миг жизни? – недоверчиво спросил Зуся.
– Ну, не в любой, конечно, но в самые сладкие, смачные минуты, – Самуил облизнулся, – обещаю.
– А что за это?
– Ерунда, выполнишь одну мою просьбу. Небольшую, несложную. Если увидишь, что она тебе не подходит, – откажешься, и все вернется обратно.
– А какая просьба? – уточнил Зуся, уже понимая, кто стоит перед ним.
– Сейчас сказать не могу. Давай начнем, там все прояснится.
– Дай подумать.
– Думай. Только быстрее, голубчик, времени у тебя совсем ничего, – Самуил уселся на табурет и принялся раскуривать трубку.
«Вот она и пришла, последняя минута, – лихорадочно думал Зуся. – Ангел смерти собственной персоной. Совсем не такой, как его описывают. Не стоглазый, без меча с каплями яда на острие, и ужаса не внушает. Сидит на стуле, мирно трубочку покуривает. Запах от нее, правда, адский! Но ведь это он, он, кто же еще?
Что ему от меня надо? Глупости какие – прожить снова жизнь, испытать сладкие минуты… Куражится ангел со своей добычей, забавляется? А как по-другому объяснить его предложение?
С другой стороны, что я теряю? С этой постели мне уже не встать, почему не попробовать? Если плата окажется позором или нарушением закона, я всегда могу отказаться и вернуться назад».
– Очень правильное заключение, – воскликнул Самуил, выбивая трубку. – Ну, начнем прямо сейчас?
И Зуся в знак согласия опустил веки.
Там, в розовой полутьме, скрывался целый мир. Да-да, весь мир его жизни был там, и Зуся тут же очертя голову бросился по следам несостоявшихся удовольствий.
Начал с кваса. Того самого, сладкого и пахучего, наполнившего рот тягучей слюной. Память о мокрой тяжести кружки преследовала его с самого детства. Но сейчас, идя по следам, он не стал дожидаться, пока полька вынесет
