Он уже идет - Яков Шехтер
После смерти и до похорон каждая минута приносит душе умершего невыносимое страдание. Она мечется между телом и домом, возвращается в синагогу, к месту работы, пытается докричаться до жены. Откровение нового мира еще не открылось для нее, душа полна ушедшей жизнью, не осознает, что непоправимое свершилось, что она уже больше никогда не окажется на земле в прежнем теле, не сядет за стол рядом с женой, не улыбнется детям.
Но понимание с каждой минутой проникает все глубже и глубже, и душа переполняется горечью вечной разлуки. А вместе с горечью приходит страх перед судом, который начнется сразу после того, как над свежей могилой прочтут последний кадиш.
Похоронщики сгребли снег с места погребения, уложили принесенные дрова, развели костер. Когда дрова прогорели, заступами разрыхлили оттаявший слой земли, образовавшуюся яму снова набили поленьями и опять развели огонь. Работа и костер согрели похоронщиков, но все равно на таком морозе без водки не устоять. Только разлили ее по кружкам, только поднесли кружки ко ртам, как вдруг раздался пушечный выстрел. Один из похоронщиков чуть не поперхнулся набранной в рот водкой, другой уронил в снег кружку, и лишь третий не потерял самообладания.
– Что это еще за чудеса? – осторожно, чтобы не расплескать водку, вскричал он. – Сроду в Куруве из пушек не палили!
Стали искать, в чем дело, и быстро установили: от мороза треснул и раскололся валун на могиле Залмана-Шнеура.
Надгробие восстановили только в сиване, сразу после Швуеса, праздника дарования Торы. Оно простояло в целости и сохранности целых три месяца и развалилось безо всяких видимых причин прямо в Йом-Кипур. Разумеется, в это время никого на кладбище не было, все жители Курува постились, словно ангелы, и, сидя в синагогах, подобно ангелам, возносили молитвы Всевышнему, прося о снисхождении.
По злосчастному стечению обстоятельств, один из уважаемых членов общины умер сразу после исхода праздника. Он был изрядно стар, основательно дряхл и ждал ангела смерти со дня на день. Его кончина никого не удивила, смерть ведь составная часть жизни, особенно столь длинной, как у новопреставившегося, и когда похоронщики отправились рыть могилу, неподалеку от Залмана-Шнеура, они сразу заметили кучу обломков на месте валуна.
– Не знаю, чем это объяснить, – сказал ребе Михл после того, как реб Гейче поведал ему во всех подробностях историю жизни горбуна.
– Возможно, его душу все-таки взяли в демоны, – осторожно предположил реб Гейче, – и с Небес указывают на это вот таким образом?
– Ерунда, – решительно отрезал ребе Михл. – Мало ли что мог наговорить умирающий от горячки старый еврей. А вы все развесили уши и приняли его слова за чистую правду. Цена историям подобного рода – пшик. В них крошки истины замешаны на пудах вымысла.
– Вы хотите сказать, – так же осторожно уточнил реб Гейче, – что покойный Залман-Шнеур сочинил эти истории?
– Вовсе нет, – ответил раввин. – Вполне вероятно, что он искренне в них верил. Произошли они на самом деле или его глаза таким образом увидели события, на самом деле выглядевшие совсем по-иному, узнать невозможно. Но и полагаться на его россказни нельзя никоим образом. События подобного рода мы считаем достоверными лишь в том случае, если они произошли с праведником и были нам переданы верными свидетелями. Поэтому все истории, рассказанные Залманом-Шнеуром, я могу отнести только к разряду досужих домыслов.
Больше надгробную плиту не чинили. Реб Гейче заказал у столяра дощечку из мягкой сосны, а умелец, высекавший буквы на памятниках, вырезал имя и дату смерти. Приказчик Гирш отнес дощечку на кладбище, положил на могилу Залмана-Шнеура и крепко прижал обломками валуна.
От дождей, снега и солнца дощечка за несколько лет почернела, бороздки забились грязью, так что надпись стало невозможно разобрать. И вместе с очертаниями букв расплылась и пропала память о человеке, который хотел стать демоном.
Глава двенадцатая
На смертном одре
Лимонный свет луны постепенно наполнял комнату. Звуки дня один за другим сходили на нет. Сначала стихли выкрики уличных торговцев, затем перестук кованных железом колес товарных фур, потом вопли мальчишек. Когда свет заполнил комнату до самого потолка, словно чай стакан, Зуся понял, что умирает.
Нет, он не испугался. Это было правильно и закономерно. Всему на свете приходит конец, и хорошему, и плохому. Он прожил долгую жизнь, полную сладости и горечи. И вот пришла пора прощаться.
Неожиданно для самого себя Зуся тяжело вздохнул. Значит, больше не будет горячей бани перед субботой, а затем неспешного шествования в синагогу и наслаждения от ветерка, холодящего шею и распаренное лицо. И сладости от кубка с вином по возвращении домой, и обжигающего язык чолнта прямо из печки, и томного субботнего сна рядом с горячими бедрами жены.
– Какие еще горячие бедра?! – Зуся невольно усмехнулся. Все это осталось в прошлом. Но в его памяти ничего не изменилось. В ней он по-прежнему молод, полон сил и жаден до земных утех.
Зуся твердо верил в существование будущего мира и не сомневался, что попадет в него. Но в том блаженном мире души существуют без тел, и плотские радости, к которым он привык за долгое земное существование, недоступны. В раю души наслаждаются светом Торы, повторяя то, что успели выучить на земле, и Зуся приложил немало усилий, чтобы его душе было там чем заняться.
Сказать по правде, он никогда не получал удовольствия от учебы, просто тянул лямку, как вол, как ломовая лошадь, как каторжник. В будущем мире он – несомненно! – получит награду за эти усилия, но разве можно сравнить усладу от холодной рюмки водки и фаршированной щуки с чтением псалмов или разбором темы в Талмуде?
Да, воспоминания – это пища души в раю. Сделать уже ничего не сделаешь, остается лишь без конца возвращаться к тому, что было, и переживать прошлое заново, смакуя каждый вздох, аромат, вкус. Для того и дана человеку большая голова, дабы запомнить все-все, до малейшей черточки, и унести с собой в мир душ.
– А что вспомню я? – подумал Зуся и снова тяжело вздохнул. В его памяти горой вздымалась нескончаемая война с самим собой, противоборство с волнами бесчисленных искушений. Да, почти все он сумел преодолеть: где взлететь на вершину волны и скатиться с противоположной стороны, где поднырнуть и пропустить ее над головой. Ну а толку, толку от этого? Чего он добился изнурением и воздержанием?
Ох, как ему хотелось жену. Особенно
