Через розовые очки - Нина Матвеевна Соротокина
— Простите меня, бабуленька, что я без вашего спроса вышла воздухом подышать.
Старушка так и обмерла. Отродясь ее Варя бабуленькой не называла. И какой–такой ей воздух нужен, если дождь на дворе. И вид‑то у внучки был такой, словно она все замечательно понимает и все до последней точки вспомнила, но зачем‑то всех морочит.
Вечером, когда Марина и Виктор все "Новости" просмотрели и угомонились в своей комнате, Наталья Мироновна подошла к комнате внучки и тихонько приоткрыла дверь.
— Можно я с тобой посижу?
— Угу…
— Варь, скажи мне как на духу, это ты или не ты? Странная ты стала, на себя не похожая. И опять же, потеря памяти. Не может быть, чтоб ты ничегошеньки не помнила. И куда ты ходила сегодня? Скажи правду. А хочешь, давай вместе будем вспоминать.
Даша слушала старушку, закрыв глаза. Потом сказала негромко:
— Ба, расскажи мне про столовую… про фабрику–кухню на твоем заводе.
— На каком заводе? — опешила старушка.
— Ну там… где алюминий производили. На фабрике–кухне было чисто и все залито солнцем. Ты мне в детстве рассказывала.
— А… вспомнила, — Наталья Мироновна достала платок и долго сморкалась, потом взяла Дашину руку и поцеловала ее в ладонь. Я знала, что ты вспомнишь, но как странно, что именно это. Ты же там не была никогда. Я сама тогда была еще девочкой.
— Расскажи…
— А что рассказывать‑то? Там были высокие стеклянные стены, зал огромный, а внутри блестящий металлический круг, — лицо у старушки разгладилось, помолодело, — и по этому кругу движутся блюда, еда, то есть.
— Как у Замятина, — пошептала Даша.
— Какого еще Замятина? Ты мне голову‑то не морочь.
— Это писатель такой, ба, — тихо засмеялась Даша.
— А дальше посудомоечная машина. Красавица! Ячеечки… можешь в них сам поставить использованную тарелку. Ячейки движутся к корыту с содовым раствором. Девушки в белых халатах, все красавицы, мытую посуду вынимают и стопочкой складывают Все очень нарядно и гигиенично.
— Знаешь, баб, я у тебя из кармана пальто деньги взяла. Очень мороженого захотелось. Я выздоровлю и отдам.
— Ах ты, хорошая моя… Отдам, да будет тебе. Вспомнила, значит. А кто тебя по голове ударил тоже вспомнила?
— Нет, ба, я только из детства кое‑что помню.
— Ну и ладно. Пока и этого достаточно. Дай я тебя поцелую.
Наталья Мироновна направилась к дочери, надо же ей сообщить радостную весть, но у закрытой двери задержалась. Зачем их будить? Можно и до утра погодить. Она явно длила удовольствие, гордясь, что подробности именно ее заводской жизни вернули внучку на путь сознания.
А Даша перевела дух и неожиданно для себя перекрестилась. Ну вот, главное дело она сделала, телеграмма отцу отправлена. И ничего лишнего. Жива, здорова. Хорошо было бы еще попросить отца сообщить адрес. Но куда он будет его сообщать? Как, куда? Москва, Главпочтамт, до востребования… Но об этом сейчас поздно думать. Все равно бы у нее на такой длинный текст денег бы хватило. А позвонить в Пригов переулок хватило. И в институт удалось позвонить. Она в академическом отпуске, и все дела!
А какая славная старуха, эта Наталья Мироновна. Как замечательно, что Варе пришло в голову рассказать про ее алюминиевый завод. Вот и влезла она в доверие к Соткиным. Но как противно вести двойную игру. Ладно, дайте срок, и все встанет на свои места.
И первый раз с тех пор, как отец уехал и оставил ее одну в ставшей вдруг чужой и непонятной Москве, у нее появилось чувство покоя и обретенного вдруг дома.
7
А потом появился Он. Его приходу предшествовал длинный, рваный разговор в коридоре, который Даша толком не расслышала, но поняла, что дело касается ее и некого гостя, которого она, скорее всего, не захочет видеть. Даша ожидала сообщения от Марины, мол, сегодня придет такой‑то или такая‑то. Все Соткины играли в игру, разговаривая с дочерью так, словно она все помнила. Однако на этот раз ни о каком визите сказано не было, а вечером того же дня, когда Даша вздремнула под бормот телевизора, а потом внезапно и тяжело пробудилась, она увидела склоненное с выражением участия незнакомое мужское лицо. Она вжалась в подушку и, ничего не соображая со сна, испуганно прошептала одними губами:
— Ты кто?
Незнакомец отшатнулся с резвостью марионетки, лицо его смяла секундная судорога, а около резко очерченных губ ясно обозначился короткий, неровный шрам. Услужливая память выудила из прежних разговоров имя и, не раздумывая, стоит ли его обнародовать или лучше повременить, Даша вполне внятно произнесла:
— Антон…
Реакция его была неожиданной. Он разом обмяк, уткнулся головой в Дашин живот, потом ощупью отыскал ее руку и, что называется, покрыл поцелуями.
— Да подожди ты, — беспомощно прошептала Даша. — Дай я посмотрю на тебя.
Он оставил в покое Дашину руку и выпрямился на стуле, словно позировал перед объективом, смотри, дорогая, вот он я — весь твой. Пауза затягивалась. Не выдержав ее пристального взгляда и напряженности, заполнившей комнату, как дым, он вскочил и отошел к окну.
Высокий, прямой, как линейка. Почему Варя не сказала, что он такой длинный. Глаза, как чистая вода в стекле, красивые, и очень мужские скулы, кожа на них так туго натянута, что казалось, тронь подбородок пальцем, и он загудит, как африканский барабан. Что же о нем еще рассказывала Варя? Брошенный жених… батюшки мои. Ну еще, еще… Квартиру купил, чем‑то там торговал вполне успешно.
Накаленная до предела атмосфера требовала разряжения. Даша явно не собиралась это делать, но Антон сам вернулся в сидячее положение, сцепил руки перед грудью, хрустнул суставами и заговорил. Ему не нужен был разбег, он сразу нашел нужную тональность, речь его была страстной, и в то же время чувствовалось, что он настороже, а потому при неблагоприятных обстоятельствах сможет в любом месте поставить точку или, в зависимости
