Николай Гарин-Михайловский - Том 2. Студенты. Инженеры
Однако сохранился черновой автограф, свидетельствующий о том, что заготовки для будущей повести делались и ранее. Хранящаяся в ИРЛИ тетрадь с записями Гарина представляет собой, возможно, записную книжку писателя, дневник, о котором Гарин неоднократно, на, протяжении ряда лет, писал жене: в письмах от 19 июля 1891 года («Пишу маленький дневник»), 20 сентября 1892 года («Ах… какой богатый материал накопляется у меня… Пока веду дневник, а там видно будет») и 9 мая 1904 года («Очень интересно услышать твое мнение о моем дневнике». ИРЛИ). Предположение о дневниковом характере автографа подтверждается имеющимися здесь характерными для Гарина размышлениями о писательстве Николая Павловича, от имени которого ведется повествование:
«У каждого читающего есть свой любимый поэт, которого не ленятся они еще и еще перелистывать.
Но чаще других и своего любимого поэта перелистываем мы свою собственную книгу, которую жизнь страница за страницей выписывает нашей рукой.
Какая сила, какие краски в этой книге. Берн прямо как есть и выкладывай кому надо.
И скорей выкладывай — время не ждет!
В ту же минуту, быть может, другому, водя его бессознательную руку, вписывает она то же, что когда-то вписала тебе и что временем осветится светом истины, разгоняя мрак отчаянья и бездны.
Смертному не сыскать на своей палитре тех красок, тех теней и тех переливов, какими великий художник-жизнь разрисовывает свои картины. Его труд — более высокий, удачная копия, фотография, иногда очень неискусная и плохая, но, как всякая фотография, искупающая недостающее своею правдивостью и искренностью».
Вместе с тем эти записи о Николае Павловиче предваряют многое в образе Карташева из «Студентов». В печатный текст повести, однако, не вошел целый ряд эпизодов, например, близкие отношения Николая Павловича с квартирной хозяйкой и одновременно с ее племянницей; связь его с горничной Аннушкой (в повести героем романа с Аннушкой является Корнев).
Работая над повестью, Гарин часто уже в корректуре перерабатывал ее, принимая во внимание и замечания редакции, в частности Н. К. Михайловского, к которому он обращался с просьбой «быть строгим судьей».
В письме от 8 нюня 1895 года писатель сообщает Иванчину-Писареву об изменениях, связанных с образом Шурки Неукротимой: «Теперь Шурка — Шурка, а то раньше выходило их две: сначала Шурка, а потом какая-то Марья Ивановна» (ИРЛИ).
Учитывая возражения Михайловского, Гарин переработал эпизоды, связанные с образом фанатичной и ограниченной, щеголяющей революционными фразами Марьи Васильевны Колпиной.
«Я принял во внимание замечания Николая Константиновича, — писал он Иванчину-Писареву, — и сделал все, что мог, чтобы ослабить значение Марьи Васильевны, но без такого типа не будет ни правды, ни жизни. Если кто захочет придраться с куриными головками, то бог с ним. Но и не к чему: окончательно не к чему. Карташеву я прибавил три моих страницы… это очень важные страницы для Карташева. Я отнял у него решительный тон в разговоре с Корневым, и теперь это ближе к истине, что его оттолкнули нетерпимостью. Во всяком случае это сохранит некоторые* симпатии к Карташеву…» (письмо от 13 февраля 1895 года. ИРЛИ).
В этом направлении, стремясь «сохранить некоторые симпатии» к герою, переработал автор и эпизод, рисующий разрыв Карташева с Шацким, его стремление к новой, осмысленной жизни. В рукописи — подъем духа длится у Николая Павловича недолго, уже к вечеру наступает реакция: его тянет в оперетту, куда он ежевечерне ходил с Шацким, одиночество тяготит его. В журнальной публикации этот день является началом глубокого душевного перелома, Карташев полон надежд, он начал писать, жизнь его приобрела смысл.
Позднее, перерабатывая повесть для отдельного издания, автор исключает и историю взаимоотношений Карташева с Шуркой, отрицательно характеризующих героя.
«Студенты» были встречены критикой значительно более холодно, чем первые две книги тетралогии. Критическое отношение Гарина к системе высшего образования, острые сатирические портреты «белоподкладочника» Шацкого, опустившегося Ларио, наконец образ мечущегося и запутывающегося Карташева — все это вызывало возражения рецензентов. В одном из «Ежемесячных литературных приложений к „Ниве“» критик Семектковский, например, патетически восклицал: «…роман производит такое впечатление, как будто автор хотел написать пасквиль на студентов… если бы учащаяся молодежь… была такова, то пришлось бы поставить крест над всей будущностью России» (1896, № 2). Это обвинение предъявляется автору неоднократно. «„Студенты“ разочаровывают… не только в героях, — пишет рецензент в „Книжках Недели“, — в стремлении изобразить такие стороны в жизни молодежи, которые являются уродствами, извращениями нормальных общественных условий. Сцена в знаменитом некогда петербургском кафешантане Марцынкевича (заведение более не существует) — реальность изображения, служит… не в похвалу, а в осуждение. Автор относится ко всему этому… чересчур эпически… не все язвы. требуют обнажения, вовсе не у места юмор там, где нужна здоровая и внушительная проповедь. Болезненная волна захватывает всех молодых героев Гарина» (1895, апрель).
Аналогичную оценку «Студентам» дает и рецензент «Русской мысли» П. Николаев. «Гарин обладает замечательной способностью так сказать перерисовывать, накладывать на свои образы чересчур однообразные темные тени… пишет исключительно черными тонами… Тем же характером чрезмерной перерисовки… темноты тонов отличается и третья часть его трилогии. „Студенты“. Если бы мы поверили в описание студенческой жизни… было бы отчего в отчаяние прийти… мрачна и позорна эта жизнь… какие-то идиоты, животные и декаденты, Нигде и ни в чем, ни в семье, ни в школе, ни. в общественном мнении, ни, наконец, в университетской науке — ни малейшего просвета. Тем не менее, — неожиданно заключает рецензент, — трилогия будет представлять вклад в беллетристическую литературу. Вопрос о судьбах и настроениях, о развитии и направлении молодого поколения… вопрос о будущем общества. Среди сплошного мрака выделяются… меткие замечания и серьезные наблюдения» («Русская мысль», 1895, кн. 3, 6, 8).
В письме Иванчину-Писареву от 1 сентября 1895 года Гарин отвечает на предъявленные ему Николаевым обвинения: «Прочел в „Русской мысли“ отзыв о себе: много правды, но в общем он производит впечатление человека с расстроенными нервами, который сознательно или бессознательно валит с больной голозы на здоровую: разве трудно понять, к какой части общества относится „эгоизм наших дней“ [XXIV глава журнальной публикации, в которой автор говорит об „эгоизме наших дней“ в последующие издания не включена] и чем именно деморализовано это общество? Общество и общество: одному вечное проклятие, другому вечная слава. И Вильгельм Мейстер великого Гете и Карташев ничтожного Гарина они и гибнут, и находят свое обновление, конечно, не на луне и не вне общества. Мне кажется, что этот рецензент с такими отталкивающими ужимками ухватился за идею взять под свою опеку „бедного Макара“, что „книжники и фарисеи“ ему удобнее повернуть к своей расстроенной особи. А может быть, он просто вдруг. потерял свое миросозерцание, хватается за свою идею и кричит обществу, как один мой разорившийся подрядчик, оставив десятнику Зайчикову выворачиваться как ему угодно, на отчаянные телеграммы последнего прислал ответ: „Борись, Зайчиков, денег нет“» (ИРЛИ).
Однако и сам Гарин не был удовлетворен «Студентами», писавшимися в спешке, — в письме к Михайловскому от 7 февраля 1897 года он характеризует эту повесть как «самую плохую вещь» (имея в виду «Семейную хронику»). Эта самооценка Гарина отчасти совпадала с оценками критики, указывавшей на «нагромождение эффектов» в повести, отравляющих, «удовольствие чтения» («Ежемесячные литературные приложения к „Ниве“», 1896, № 2).
Перерабатывая повесть для отдельного издания 1898 года, Гарин исключает ряд эпизодов, перечисленных в рецензии Сементковского, например трагическую смерть Шурки Неукротимой, самоубийство ее возлюбленного Холмского. Существенные изменения внесены Гариным и в композицию повести. Многие главы перестроены, например: сцена в кафешантане Марцынкевича (X глава) перенесена в XII главу; приход Карташева с Шацким к Ларио (XII глава) — в XIII главу, — таким образом конфликт, который происходит между Ларио, Шуркой Неукротимой и Катей Тюремщицей, а также все связанные с этим последующие события сосредоточены в двух главах. Сокращены и объединены главы XIX и XX, ряд сокращений сделан автором в главах VII, VIII, XII, XVI. Сокращения эти связаны с исключением значительной группы персонажей, не участвовавших в первых двух томах «Семейной хроники», появляющихся в «Студентах» впервые, а следовательно и ряда событий, связанных с ними. В издании 1898 года отсутствуют фигурировавшие в журнальном тексте приятели соседа Карташева по квартире — Гонды, переименованного здесь в Сновидского: Либерман, Холмский, Скрашевский. Из текста повести исключены таким образом эпизоды — именины Гонды, чтение Либерманом своего рассказа «Ревекка», импровизация Холявы, работа на железной дороге Холмского и Скрашевского. Исключена автором последняя глава — возвращение Карташева в Петербург; повесть кончается похоронами Наташи.
