Бегство в Египет. Петербургские повести - Александр Васильевич Етоев
– А то нет! – сказала ему двугорбая и выдавила едкий смешок. – Ладно уж, отпирай, мудрило. Мы тоже не на каруселях катались.
Пахитосов с третьей попытки попал ключом в замочную скважину. Молча, по одному, крадучись, вся компания ступила в приёмную. Здесь царили тени и полумрак. От голубоватого плафона над дверью разливался холодный свет. Лица всех были серые и землистые, как у старых, пожухлых трупов.
Пахитосов притворил дверь и довольно посмотрел на горбатую:
– Сначала как договаривались. Десять тонн баксов мне, десять – Базильо. Правильно? – Он подмигнул коту.
– Без базара, – сказала ведьма и шепнула что-то фашисту на́ ухо.
Фашист вытащил огромный бумажник и, не глядя, выдавил из него две пачки очень зелёных. Одну протянул Пахитосову, другую, позеленее, – Базильо.
Пахитосов подозрительно посмотрел на пачку и взвесил долларьё на ладони; ноздри его раздулись, глаза превратились в щёлки, слезящиеся красным огнём.
– Значит, говоришь, без базара? – Голос его булькал от гнева. – За фраера меня держишь, старая? Тонну впендюриваешь за десять? Нет, я так не подписывался. – Он протянул ей доллары. – Ищите ло́ха где подешевле. Пойдём, Базильо, здесь пахнет угарным газом.
– Это пока аванс, – остановила его старуха. – Остальное, когда обстряпается.
– Ты что ж, блянманже старое, мне уже и не доверяешь? Кому?!! Это мне-то? – Он обиженно посмотрел на Андрея Т., словно искал у него сочувствия: – Вот она, молодой человек, плата за доброту! Я к ним с открытым сердцем – и то им, понимаешь, и это, и в город им увольнения, и праздничный спецпаёк, и тринадцатую зарплату после похмелья. А мне за это тонну аванса! – Пахитосов схватился за сердце. – Жестокий век! Рушатся идеалы! – Он снова нацелился на старуху. – Здесь только моего риску – на полтора лимона зелёных! Я же места могу лишиться. Плюс трёх городских квартир. Плюс кладбищенского участка, зафрахтованного на Аллее Героев. И вообще – или, бабка, бабки, или я умываю руки.
– Без пяти уже, – сказал кот. – Рекомендую поторопиться.
– Ладно, – сказала ведьма. – Две тонны баксов сейчас, остальное – после работы.
– Нет, – сказал Пахитосов. – У меня тоже принципы. Ты мне ещё скажи, что нынче не при бабла́х, что зарплату пятый месяц не плотют. Кто в Питере всех вокзальных нищих в кулаке держит, рэкет свой на них делает? Скажешь, не ты? А этот твой фашист недоклёпанный, скелетина эта вражья, он что, в своей «Русской правде» травку с газонов косит? Знаем мы, чего он там косит, какую такую травку. – Пахитосов обводил глазами толпу молодчиков, выбирал кого-нибудь одного и, тыча в него пальцем, изобличал. – А этот жирный, который к гуманитарной помощи присосался. Лопнет скоро, а всё сосёт и сосёт, паук…
– Три тысячи плюс одна. Итого – четыре, – сказала ведьма.
– Согласен, уговорила. – Пахитосов взмахнул рукой. – Четыре с половиной сейчас, остальное – когда закончим.
Получив и пересчитав аванс, он направился к директорской двери в дальнем конце приёмной. Перед тем как её открыть, он внимательно оглядел присутствующих, выбрал из толпы четверых, остальных оставил у двери.
В числе избранных оказались: естественно, двугорбая предводительница, естественно, Андрей Т., естественно, кот Базильо и почему-то человек-вешалка. Пятым был Пахитосов, лично.
Войдя в святая святых, избранники недоуменно заозирались. Слишком здесь было просто. Ни роскошных ковров по стенам, ни портретов в богатых рамах, ни бриллиантов, рассыпанных по углам. Какой-то убогий стол с зелёной лампой посередине, парочка колченогих стульев, щелястые жалюзи́ на окнах, пропускающие ночную луну. И железный сейф у стены.
Пахитосов подошёл к сейфу и ласково погладил его по дверце. Кот Базильо уселся на колченогий стул и стал со скрипом на нём раскачиваться. Во рту у него снова была цыгара, появившаяся непонятно откуда. Золотой её ободок, подсвеченный лунным светом, улыбался Андрею Т.; шёлковая ленточка дыма рисовала в воздухе знак вопроса.
Пахитосов посмотрел на собравшихся и вытащил часы-луковицу. Отщёлкнул двойную крышку, и заиграла музыка. Андрей Т. вздрогнул и посмотрел на часы. Он вспомнил эту мелодию, вспомнил и незваного гостя, точно так же отщёлкивавшего крышку часов в его городской квартире.
– До полуночи две минуты. – Пахитосов успокоил часы и взялся за дверцу сейфа. – Волнуюсь, как в Новый год. – Он слегка приоткрыл дверцу и подмигнул напрягшемуся Андрею. – Ты не бойся, это же пустая формальность, это же не под топор голову класть или под гильотину. Штампанёт она синий штампик, и все дела. И будешь ты с того момента натуральный Садко. Мысли будут Садковы, песни будут Садковы, только физиономия останется от тебя нынешнего. Жарко… – сказал он вдруг и вытер вспотевший лоб.
И тут произошло следующее. Его левый, косящий, глаз выпрыгнул из своей орбиты и стремглав покатился по́ полу. Пахитосов на него даже не посмотрел. Затем с лица сорвались усы и, по-вороньи махая крыльями, полетели догонять глаз. Через секунду перед Андреем Т. стоял никакой не господин Пахитосов, перед ним собственною персоной покачивался, выпятив брюхо, его бывший драгоценный сосед, владелец ста метров площади на проспекте Римского-Корсакова, Конь Кобылыч, чтоб ему ни дна ни покрышки. Он нисколько не постарел, даже, наоборот, выглядел спортивно и моложаво, несмотря на выпяченное брюшко и глянцевую шишковатую голову, качающуюся на лошадиной шее.
– Что, братец, не ожидал? – сказал он уже из сейфа, нырнув туда по самые плечи. – А как я тебя тогда, со шнурками-то? Это ж я специально, для жалости. Посмотрит, думаю, что человек без шнурков, сердце-то у него и ёкнет. Ведь ёкнуло, а, Андрюша?
Конь Кобылыч умолк, теперь ему было не до шнурков. Благоговейно, как подушечку с орденами, он держал Большую Печать, подставив под неё обе ладони и покусывая влажный язык.
В кабинете воцарилось молчание. Лишь стул с раскачивающимся котом скрипел тоскливо и нудно, да бледная ночная луна подвывала ему в ответ.
– Айн, цвай, драй, – не по-русски прошептал Конь Кобылыч и в испуге зажмурился.
Ничего не произошло.
Андрей Т. посмотрел на часы. На часах было две минуты первого.
– Извиняюсь. – Улыбочка на лице Кобылыча уж больно напоминала гримасу. Впрочем, он нисколько не растерялся. – Плюс-минус минута, стандартный допуск. Спокойствие, всё будет о’кей. – Он вознёс Печать над собой и опять зажмурился.
И снова никакого эффекта.
– Так-так, – нахмурилась двугорбая
