Анна Книппер - Милая, обожаемая моя Анна Васильевна
Регулярные доходы семьи ограничивались тогда пенсиями сестер: Тюлины 105 рублей плюс тети-Анины 45. В начале своей московской жизни Анна Васильевна пускалась в подработки, но со временем стала делать это все реже, хотя нужда в деньгах, к сожалению, не убавлялась. Некоторым подспорьем были приходившие время от времени посылки из США - там жила средняя из сестер Сафоновых, Муля (Мария). Прихода каждой такой посылки ждали как праздника, и он действительно не заставлял себя ждать: открывался картонный ящик, и вокруг распространялся незнакомый и прекрасный аромат далекой сказочной жизни, не побежденный даже таможенным сыском. За запахами следовал фейерверк рубашек, кофточек, носочков, платьиц, каких-то банок и коробочек, все это шумно рассматривалось, пробовалось, примерялось на себя и друг на друга праздничный гвалт утихал нескоро. В Анне Васильевне просыпалась женщина, знавшая толк в нарядах: она неторопливо выбирала одежку для немедленной примерки и выходила в ней к большому зеркалу, посерьезневшая и собранная. Все мы крутились вокруг, трогали, оправляли обновы и ждали ее оценок. "Ну что же, вот здесь немного убрать, тут добавить - и очень будет приличное платьице", - подводила черту тетя Аня под нашей восторженной разноголосицей. Галдеж вспыхивал с новой силой, строились планы нанесения чарующих ударов по самым неожиданным фигурам мужского пола, вроде, например, Тюлечкиного доктора из худфондовской поликлиники или лифтера Николая Васильевича и т.д. Но игра оставалась игрою, и рамки не переходились; и здесь какое-то излучение, исходившее от личности Анны Васильевны, удерживало всех от нарушения неких неписаных и неназванных правил, которые тем не менее как бы мгновенно создавались для любой сценки с ее участием.
Из полученных от тети Мули нарядов некоторые становились любимыми у тети Ани (не у нее одной, если уж быть точным); таков был дивной и простой красоты и изысканности серый костюм, явно праздничное платье - синее, с в меру открытым и украшенным белыми кружевами воротом. Но самой замечательной вещью была недорогая, но чрезвычайно изящная и даже, я бы сказал, щегольская синтетическая шубка под каракуль: она была у нас в новинку. Шубка была не Бог весть какая теплая, рассчитанная, наверное, на нью-йоркские максимум пятиградусные морозы, поэтому надевалась выборочно, в зависимости от погоды и цели выхода. Ее тетя Аня, как правило, эксплуатировала для таких поездок в гости, которые можно было бы обозначить словом "визит", т.е. когда нужно было произвести впечатление, или для поездки к кому-то из любимых друзей. После смерти тети Ани шубку мы вручили Марии Ростиславовне Капнист, и уж она ее донашивала до окончательной аннигиляции [От лат. annihilatio уничтожение, исчезновение.].
Чтобы иметь хотя бы небольшие личные средства и не допустить перехода достойной бедности в неприличное обнищание, Анна Васильевна, будучи уже очень пожилым человеком - в 60-х, да и в 70-х годах тоже - участвовала в съемках массовок на "Мосфильме"; например, в кинофильме "Война и мир" С. Бондарчука она мелькает в сцене первого бала Наташи Ростовой, снималась и еще где-то. В актерском отделе "Мосфильма" лежали ее фотографии, и иногда ей оттуда бывали звонки с предложениями. Сделанные для "Мосфильма" фото сохранились, но я их не люблю, так как тетя Аня на них выглядит слишком напряженно и неестественно; из ее фотографий мне гораздо больше по душе снимки более случайные, как бы выхваченные из потока событий, в которые она бывала погружена. К числу таких снимков относятся фото, мастерски сделанные Вадимом Борисовичем Шапошниковым (другом Оди Тимирева и отцом Наташи Шапошниковой) на последнем для Анны Васильевны праздновании зимнего солнцестояния в декабре 1974 г.: за ее спиной виден профиль М.Р. Капнист; а вот и я рядом...
Тюля добывала деньги более зависевшим от нее самой способом - она стала делать поразительно красивые бусы. Каждая бусинка вылепливалась из специально приготовленной массы, основу которой составлял мякиш рижского хлеба с добавками олифы, клея БФ и, возможно, еще чего-то. Скоро в это производство были вовлечены все: я покупал хлеб, тетя Аня, ведавшая технологией, делала сырье для приготовления массы, я прокручивал все это через мясорубку, добиваясь полной однородности, а полученный продукт заворачивался в полиэтиленовую пленку и вручался мастеру, т.е. Тюле. Вылепленные бусинки бывали разными по форме: плоские с узорчатыми краями, бочкообразные с горлышками и перевязочками и т.д. - все они делались с помощью случайного набора инструментов, среди которых были какие-то крючочки, ланцетики, портновские зубчатые колесики на деревянных ручках и т.п. Готовые бусинки нанизывались на спицы и клались на просушку, длившуюся довольно долго. По окончании сушки начинался самый главный процесс раскрашивание бусин. Поскольку бусы делались по заказу, реже - просто так, на кого придется, их цвет и форма долго вынашивались мастером, чтобы они наилучшим образом соответствовали стилю заказчицы. Вечерами Тюля выносила на всеобщее обозрение результаты своей дневной работы и домашний худсовет высказывал свои оценки, которые не всегда бывали положительными, что в свою очередь не обязательно "находило понимание со стороны автора". Однако гораздо чаще оценки помещались в диапазоне от "очень хорошо" до "превосходно", благосклонно принимались Тюлей, и назавтра происходила сборка изделия. Бусы нанизывались на капроновую нитку вперемежку с бисером, цвет и размеры которого тоже тщательно подбирались, а окончания нитки закреплялись в специальных замочках. В итоге появлялись изделия, среди которых многие были замечательно красивы: одни - фарфорово-белые с маленькими синими цветочками, другие - роскошные многоярусные, какие-нибудь розовые или малиновые, где узорчатыми были не только сами бусинки, даже их последовательности составляли некоторый узор. Цена одной нитки таких бус колебалась от 15 до 25 рублей, но тщательность выделки не позволяла существенно увеличить их производство, так что за месяц делалось не более двух-трех ниток. Вечерами, когда около круглого стола собиралось население нашей квартиры, все бывали заняты, кто чем: тетя Аня с серьезным видом раскладывала пасьянсы, Оля ей в этом ассистировала, я, например, пил чай и только одна Тюля занималась общественно полезным трудом - осуществляла ювелирную сборку очередной нитки бус. "Тяжек был труд бусельника в 60-е годы ХХ века: и вечерами при свете тусклой лампочки Ильича, а бывало, и глубокой ночью виднелся его силуэт, склоненный над очередным шедевром, который лишь немногие современники сумеют оценить по достоинству" - так шутливо и вместе с тем серьезно говорил я Тюле, а она вторила: "Ох тяжек!" Шутки шутками, а и действительно случалось, что над бусами Тюля засиживалась чуть не до утра не заработка ради, конечно, а просто из любви к искусству.
Какие-то деньги приносил и я, но что это были за деньги - так, ерунда. Да и откуда им было взяться у инженера во-первых, инженера-связиста во-вторых, к тому же демонстративно спасовавшего на поприще карьеры: бессмысленно было в те времена соваться куда бы то ни было, когда одна из теток жила в Штатах, другая была Анной Васильевной, в друзьях были бывшие, внутренние и будущие эмигранты, и вообще... Таким образом, наш быт всегда был окрашен более или менее заметным недостатком средств, но эта окраска отнюдь не определяла генеральную интонацию жизни - над этим, наоборот, чаще подшучивали.
Домашний быт включал в себя также элементы борьбы с некоторыми дефектами квартиры, вытекавшими из ее местоположения и первоначально запланированных функций, а именно: первый этаж старого, давно не ремонтированного дома, причудливая и не всегда удобная планировка, кустарно установленная ванна, дощатый пол, настланный поверх кафельного, который был рассчитан на размещение здесь магазина, конторы, ателье - чего угодно, но не жилья, фанерные стены, делившие неудобно просторное помещение на комнаты, и т.д. Не забудем также, что прямо под нашей квартирой, т.е. в подвальной части дома, в первые годы его существования располагалась котельная, питавшая нагретой водой систему отопления всех квартир; позже, когда дом был подключен к городской отопительной сети, в подвале оказались хитросплетения труб, приборы и вентили бойлерной. В результате такого соседства пол в нашей квартире всегда был подогрет. Особенно это неприятно летом: входишь в квартиру после уличного зноя и рассчитываешь на домашнюю прохладу, а там влажная духота.
Ясно, что все перечисленное составляло прекрасную питательную среду для мышей, тараканов и всякой другой живности. Во время одной из фрагментарных и потому безнадежных уборок я в отчаянии воскликнул: "Что мыши и тараканы! Звероящеры и птеродактили - вот какие твари должны выползать из углов этой квартиры!"
Дом наш не миновала судьба булгаковского дома No 13 или доходного дома из "Собачьего сердца". Пожара, к счастью, у нас не случилось, но разрушение дома шло неумолимо. Оно набирало силу в копошении густонаселенных коммуналок с их стирками, готовками, грязью и скандалами, а позже - это продолжается и по сей день - частой сменой случайных, чаще всего одиноких жильцов, основную массу которых составляют либо несомые ветром судьбы старики и старухи, ищущие приюта лимитчики или молодожены, попавшие сюда по цепи квартирных обменов. Почти все жильцы дома - временщики, ждущие какого-то другого, как они надеются, постоянного жилья; это же, приютившее их сегодня, они и домом-то своим не считают, а потому в нем не грешно и отломать, и плюнуть, и выбросить в окно или спустить в унитаз что угодно и т.д. Не буду вдаваться в анализ этого печального явления - корни его глубоки и разветвлены.
