Вся синева неба - Мелисса да Коста
Он бежит, оскальзываясь в лужах, выкрикивает ее имя. Он понятия не имеет, куда идти. Он знает только, что сегодня День Всех Святых, что Леон ходил на могилу Тома, но Жоанна никогда не верила, что ее малыш лежит под каменной стелой. Для нее он, наверно, улетел в море. Однажды, за партией в скрабл, она заявила: Я хочу, чтобы меня кремировали. Так я смогу улететь. Сегодня День Всех Святых, день поминовения. Пошла ли она искать Тома Блю в море? Решила ли присоединиться к нему? Сердце сжимается, на глазах выступают слезы. Она много рисовала в последние четыре дня… А что, если ей удалась идеальная синева? Если она сумела в конце концов воспроизвести эту совершенную синеву… Если она решила, что ее миссия выполнена и теперь она может присоединиться к Тому со своей картиной в руках… А что, если только поэтому она затеяла это путешествие? Чтобы посмотреть на сотни разных небес и сдержать обещание, данное самой себе. А что, если слишком поздно?
Эмиль бежит быстрее, чем когда-либо бегал. Вода стекает по его лицу. Его голос теряется в шуме ветра и грохоте дождя.
— ЖОАААААНННА!
Он бежит к пляжу с домиками. Здесь они на днях устроили пикник. По всей длине пляжа тянутся в ряд хижины на сваях. Жоанна объяснила, что рыбаки их отстроили — изначально они предназначались только для туризма — и превратили в рыбацкие хижины. Она прочла это на табличке на берегу моря. И подумать только, она никогда не казалась ему такой живой, как в эти последние дни… Такой легкой и улыбающейся. Была ли она счастлива от мысли, что встретится со своим маленьким Томом? Считала ли дни?
— ЖОААААНННА!
Пляж уже виднеется вдали. Ночь слишком темная, чтобы различить на нем силуэт. Порывы ветра метут песок. Он мчится во весь дух, запыхавшись. Вспоминает рассказ Леона, вспоминает реакции Жоанны на протяжении всего путешествия.
Он понимает ее внезапное волнение, когда она говорила о Томе. И ее «Не все прекрасно в моем мире…». Он понимает, какую боль она постоянно сдерживала за невозмутимым лицом, понимает ее полнейшее равнодушие, когда он подобрал ее на автостраде, как будто ей нечего было терять. И вот почему она всегда носит черное. Он вспоминает цитату, которая так тронула ее на днях, что она захотела написать ее над их головами: Если мы плачем, потому что скрылось солнце, слезы мешают нам видеть звезды.
Он бежит еще быстрее. Он промок до костей, но ему плевать. Господи, сделай так, чтобы она не захотела уйти к солнцу. Сделай так, чтобы я смог показать ей хоть несколько звезд.
— ЖОААААНННА!
Он спотыкается на песке, глотает песчинки, но встает, потому что, кажется, увидел вдали на пляже черную фигуру. «ЖОАННА!» — снова орет он.
Он кидается в ее направлении. Это она! Сердце готово взорваться в груди. Это она, закутанная в черную шаль, мокрая насквозь, дрожащая и озябшая, с красными опухшими глазами, с лиловыми губами. Пустой неподвижный взгляд устремлен в море.
— ЖОАННА!
Он падает рядом с ней на колени, переводя дыхание.
— Жоанна, что ты здесь делаешь?
Она странно смотрит на него. Глаза кажутся погасшими. У нее отсутствующий вид.
— Иди сюда.
Он обнимает ее, сжимает очень крепко. Она вся ледяная, ее трясет. Он еще не отдышался, сердце отчаянно колотится, вот-вот разорвется. От волнения у него дрожит голос:
— Жоанна… Я думал, что ты ушла. Ушла совсем.
Он сжимает ее еще крепче. Ледяной ветер и дождь хлещут их в полнейшей темноте, но они это едва замечают. Он растирает ее, гладит по волосам, качает взад-вперед. И шепчет ей на ухо, быстро, на выдохе, силясь подавить свою панику:
— Не убегай больше, Жоанна. Я думал, что умру. Я думал, ты улетела. Никогда больше так не делай. Я присмотрю за ним. За твоим маленьким Томом. Скоро мы с ним будем вместе. Ты же это знаешь, да? Обещаю тебе, я присмотрю за ним. Я скажу ему, что мы всё поняли про его рисунки… Про безбрежность…
Он чувствует, что она рыдает, прижавшись к нему.
— Здесь так холодно. Идем, нам надо домой. Ты простудишься. Я так испугался. Я думал…
Он умолкает, переводя дыхание.
— Пусть это были всего лишь бумажки и… и фальшивые кольца, но это ничего не меняет, Жоанна. Я полюбил тебя. Ты не можешь больше решить уйти. Мы с тобой заключили договор. Ты обязалась остаться со мной. А я обязуюсь позаботиться о Томе Блю, присмотреть за ним, когда встречусь с ним там, наверху.
Он чувствует, что она замерла в его объятиях, и продолжает быстро-быстро, он не хочет осознавать, что´ говорит, он боится потерять нить своих слов:
— Я обещаю тебе. Знаешь, может быть, судьба свела нас именно для этого.
Жоанна больше не двигается. Она застыла. Она шепчет посиневшими губами:
— Как ты узнал?..
Она поднимает голову. Она пришла в себя, вернулась в мир. Боль заливает ее лицо, и все же она никогда не казалась ему такой красивой.
— Ты видел картину? Ты догадался, увидев картину… да?
Он не знает, о чем она, но не хочет ей признаваться. Только неопределенно пожимает плечами.
— Это его я нарисовала у моря. В его синих шортиках.
Слезы струятся по ее лицу, смешиваясь с дождем. Она слабо улыбается дрожащей улыбкой и снова плачет.
— Он красивый, правда?
Эмиль кивает, тоже чувствуя подступающие слезы.
— Да. Самый красивый мальчик, которого я когда-либо встречал.
Он не лжет. Он не видел Тома Блю, но это же малыш Жоанны… Он абсолютно уверен, что сказал правду.
Позже они тихонько поднимаются, Эмиль поддерживает Жоанну, которая дрожит всем телом. Они идут под ледяным дождем и ноябрьским ветром. Два черных силуэта среди воды и песка, две зыбкие блуждающие тени. Но что-то новое загорелось в них. Слабый огонек, зажженный обещанием. Обещанием, касающимся маленького мальчика там, наверху, в небе.
Жоанна лежит на матрасе. Она еще дрожит. Теперь от жара. Она, должно быть, простудилась.
