Александр Солженицын - Двести лет вместе (Часть 1 - В дореволюционной России)
Другой автор с горечью заключал, в 1924, что в предреволюционные десятилетия не только "русское правительство... окончательно зачислило еврейский народ во враги отечества", но "хуже того было, что многие еврейские политики зачислили и самих себя в такие враги, ожесточив свои сердца и перестав различать между "правительством" и отечеством - Россией... Равнодушие еврейских масс и еврейских лидеров к судьбам Великой России было роковой политической ошибкой"5.
Разумеется, как и всякий социальный процесс, этот - ещё в такой разнообразной и динамичной среде как еврейская - шёл не однозначно, двоился; во многих грудях образованных евреев - и щепился. С одной стороны "принадлежность к еврейскому племени придаёт человеку какую-то специфическую позицию в общероссийской среде"6. Но и тут же "замечательная двойственность: привычная эмоциональная привязанность у весьма многих [евреев] к окружающему [русскому миру], врощённость в него, и вместе с тем - рациональное отвержение, отталкивание его по всей линии. Влюблённость в ненавидимую среду"7.
Такая мучительная двойственность подхода не могла не приводить и к мучительной двойственности результата. И когда И. В. Гессен во 2-й Государственной Думе, в марте 1907, отрицая, что революция всё ещё в кровавом разгоне, и тем отрицая за правыми позицию защитников культуры от анархии, воскликнул: "Мы, учителя, врачи, адвокаты, статистики, литераторы... мы враги культуры? Кто вам поверит, господа?" - справа ему крикнули: "Русской культуры, а не еврейской!"8. Не враги, нет, зачем же такая крайность, но - указывала русская сторона - безраздельные ли друзья? Трудность сближения и была та, что этим блистательным адвокатам, профессорам и врачам - как было не иметь преимущественных глубинных еврейских симпатий? могли ли они чувствовать себя вполне, без остатка русскими по духу? Из этого же истекал более сложный вопрос: могли ли интересы государственной России в полном объёме и глубине стать для них сердечно близки?
В одни и те же десятилетия: еврейский средний класс решительно переходил к секулярному образованию своих детей, и именно на русском языке, - и одновременно же: сильно развилась печатная культура на идише, которой раньше не было, и утвердился термин "идишизм": оставлять евреев евреями, а не ассимилироваться.
Ещё был особый, совсем не массовый, но и не пренебрежимый путь ассимиляции - через смешанные браки. И ещё такая поверхностная струя ассимилянтства как переимка искусственных псевдонимов на русский лад. (Чаще всего - кем?! Киевские сахарозаводчики "Добрый", "Бабушкин", в войну попавшие под суд за сделки с воюющим противником. Издатель "Ясный", о котором даже кадетская "Речь" написала: "алчный спекулянт", "акула беззастенчивой наживы"9. Или будущий большевик Д. Гольдендах, считавший "всю Россию несамобытной", но подладился под ржаного "Рязанова", и так, в качестве безотвязного марксистского теоретика, морочил мозги читателям до самой своей посадки в 1937.)
И именно в эти же десятилетия, и настойчивее всего в России, - развился сионизм. Сионисты жестоко высмеивали ассимилянтов, возомнивших, что судьбы российского еврейства неразрывно связаны с судьбами России.
И тут мы прежде всего должны обратиться к яркому, весьма рельефному публицисту Вл. Жаботинскому, которому в предреволюционные годы досталось высказать слова не только отталкивания от России, но и - слова отчаяния. Жаботинский так понимал, что Россия для евреев - не более как заезжий двор на их историческом пути, а надо двигаться в дальнейший путь, в Палестину.
Он страстно писал: ведь мы соприкасаемся не с русским народом, но узнаём его по культуре, "главным образом, по его писателям... высшим, чистейшим проявлениям русского духа", - и это суждение переносим на весь русский мир. "Многие из нас, детей еврейского интеллигентского круга, безумно и унизительно влюблены в русскую культуру... унизительной любовью свинопаса к царевне". А еврейство узнаём - в обыденщине, в обывательщине10.
К ассимилянтам он безжалостен. "Множеств[о] рабских привычек, развившихся в нашей психологии за время обрусения нашей интеллигенции", "потеряли надежду или желание сохранить еврейство неприкосновенным и ведут его к исчезновению со сцены". Средний еврейский интеллигент забывает о себе самом, слово "еврей" считается лучшим не произносить: "не такое время"; боятся написать "мы, евреи", но пишут, "мы, русские" и даже: "наш брат русак". "Еврей может быть россиянином первого ранга, но русским - только второго". "С момента, когда еврей объявляет себя русским, он становится гражданином 2-го класса", а притом у него "сохраняется особый "акцент" души". - Происходит эпидемия крещений для выгоды, иногда и мельче, чем для диплома. "Тридцать серебряников равноправия". Покидая нашу веру - не оставайтесь и в нашей национальности"11.
Положение евреев в России, и не когда-нибудь, а именно после 1905-06, представляется ему безысходно мрачным: "Сама объективная сила вещей, имя которой чужбина, обратилась ныне против нашего народа, и мы бессильны и беспомощны". - "Мы и раньше знали, что окружены врагами"; "эта тюрьма" (Россия), "лающая псарня"; "поверженн[ое] и израненн[ое] тело затравленного, окружённого повсюду врагами и беззащитного российского еврейства"; "в глубокой яме копошатся... шесть миллионов [человек]... эпох[а] медленной пытки, затяжного погрома"; и даже, будто бы, "газеты, содержимые на еврейские деньги", не защищают евреев "в эту эпоху неслыханной травли". В конце 1911: "Вот уже несколько лет, как евреи в России плотно сидят на скамье подсудимых", хотя мы не революционеры, мы "не продавали Россию японцам" и мы не такие, как Азеф и Богров; впрочем о Богрове: "над этим - каков бы он ни был - несчастным юношей в час изумительной [!] его кончины... надругались те десять хамов из выгребной ямы киевского черносотенства", захотевшие удостовериться в факте казни убийцы12.
И снова и снова обращаясь взором к самому еврейству: "Мы теперь культурно нищи, наша хата безотрадна, в нашем переулке душно". - "Наша главная болезнь самопрезрение, наша главная нужда - развить самоуважение... Наука о еврействе должна стать для нас центром науки... Еврейская культура стала для нас прибежищем единственного спасения"13.
И это - очень можно понять и разделить. (Нам, русским, - особенно сегодня, в конце XX века.)
В минувшем - он ассимилянтов не осуждает: в истории "есть моменты, когда ассимиляция представляется безусловно желательной, когда она есть необходимый этап прогресса". Такой момент был после 60-х гг. XIX в., когда еврейская интеллигенция только зарождалась, осваивала окружающую среду, зрелую культуру. Тогда ассимиляция была "не отречением от еврейского народа, а напротив первым шагом еврейской национальной самодеятельности, первой ступенью к обновлению и возрождению нации". Надо было "усвоить чужое, чтобы затем с новой силою развивать своё". Но прошло полвека, многое резко изменилось и вне и внутри еврейства. Вот, жажда к общему просвещению стала и без того сильна, даже беспримерно рвение к нему. Теперь-то - в молодых поколениях и надо насаждать еврейские начала. Теперь - грозит бесследное растворение в чужом: "Сыновья наши с каждым днём уходят" и "становятся нам чужды"; наши "просвещённые дети служат всем народам на свете, только не нам, нет работников ни для какого еврейского дела". "Окружающий мир слишком прекрасен, приволен и богат" - не дадим же ему сманить еврейскую молодёжь от "неприглядности]... еврейского существования... Углубление в национальные ценности еврейства должно стать главным... элементом еврейского воспитания". - "Кругов[ая] порук[а], которой только и может нация держаться" (нам бы это сознание! - А. С.), - а ренегатство тормозит борьбу за права евреев: вот, мол, есть выход - и "уходят... последнее время... густыми массами, с такой циничной лёгкостью"14.
И внушительно: "Царственный дух [Израиля] во всём его могуществе, его трагическ[ая] истори[я] во всём её грандиозном великолепии". - "Кто мы такие, чтобы перед ними оправдываться? кто они такие, чтобы нас допрашивать?"15
И эту последнюю формулировку можно в полноте уважать. Но - с обоесторонним применением. Тем более ни одной нации или вере не дано судить другую.
И призывы о возврате к еврейским корням - никак не впустую прозвучали в те годы. В предреволюционном Петербурге "в кругах русско-еврейской интеллигенции наблюдался высокий подъём интереса к еврейской истории"16. В 1908 в Петербурге прежде существовавшая Еврейская Историко-этнографическая комиссия расширилась и преобразовалась в Еврейское Историко-Этнографическое общество17, во главе с М. Винавером. Оно активно и успешно стало собирать архив по истории и этнографии евреев в России и в Польше - ничего подобного не создавала еврейская историческая наука на Западе. Под редакцией С. Дубнова стал выходить журнал "Еврейская старина"18. Одновременно приступили к изданию 16-томной Еврейской энциклопедии (которую мы обильно используем в этой работе) и 15-томной "Истории еврейского народа". Правда, энциклопедия, в своём последнем томе, жалуется: "Передовые круги еврейской интеллигенции... проявляли индифферентное отношение к культурным задачам энциклопедии", увлечась борьбой за внешнее еврейское равноправие19.
