Открыть 31 декабря. Новогодние рассказы о чуде - Ая эН
Застиранный, переживший елок десять, переходящий, как кубок, от пацана к пацану костюм Нового года Туголукову так жал, что стыдно смотреть. Бабушка поправляла очки, а пионер-ведьмы шептались о химчистке и что Новый год «очень не очень и пусть, что ли, шорты поверх наденет». А так репетиция прошла хорошо, все всё выучили, аж от зубов отскакивало, только старались не смотреть на Стеллку, похожую на подушку с кружевами, и на Туголукова, а Светлана Петровна говорила вместо отсутствующего Деда Мороза, да Штин, когда снежинки в финале повалились на пол, громко в тишине брякнул:
– Снегопад! – И все смеялись.
Ему попало. Обещал «больше не», но кто ж верит. Зато не так грустно, что конец у сказки скучный.
На улице разгружали елку. Большая, мохнатая. Иней с иголок осыпается. Штин поглазел на нее, потом вскачь догнал нас с бабушкой:
– Баба Тоня! Это… Антонина Степановна! Сшейте мне костюм новогодский!
– Делать-то мне больше неча! – припечатала бабушка и свернула к булочной.
– Ты что? – схватила я Штина за шарф. – Предатель!
– Они сказали, меня тогда Новым годом тоже возьмут!
– А Леший тогда кто? – Я мотнула его, мелкого, из стороны в сторону. – Вы ж там вместе с Туголуковым бываете, в одной сцене!
– Ну, там чуть-чуть, придумаем, – отмахнулся Штин, выдирая шарф из моих варежек. – Где говорить с Новым годом, Леший-то уже дурак, так что не жалко и подмениться же.
– Там и Зима уже дура, – буркнула я. – Тоже мне, победили. Нечестно как-то. Что Зиме вся эта ерунда с календарями, она же просто – вот. Просто есть. И не злая она никакая. – Я оглядела сугробы и низкое синее небо. – Она просто… – Я увидела в рыжее окно булочной, как бабушка кроме хлеба покупает еще коробку печенья и две больших баранки с маком. Значит, будет Андрюшке костюм. – Ну, зима – как всехняя бабушка. Вот как моя. Снаружи строгая и всех пугает, а на самом деле без нее никак. Просто делает что должна.
– Типа спать загоняет всех под сугроб? Ну, мне тоже сказка эта тупая не нравится. Зима-то все равно же всех сильнее. Но мы же ж не можем же сказку переписать же.
– Же, – уныло как-то стало.
Отлегло, когда бабушка вдруг прямо на улице дала нам по баранке. Вкусно, только откусывать – аж зубам холодно. Мороз сегодня был совсем синий, мохнатый, как елка, которую уже, наверно, пожилые пионерки наряжают. Жалко, нам не дали помочь. Штин заедал баранку снежком с веток, и я тоже попробовала. Мокро. Но когда баранка кончилась – последнюю четвертушку выпросил Штин – зима стала пахнуть баранками с маком.
Суп сегодня был грибной, и картошка еще с квашеной капусткой, а Штину бабушка накромсала еще сала на хлебушек, а я сало не могу, буэ-э-э-э, ура, хоть кто-то его съест! И чай еще с печеньками и смородинным вареньем. И в школу завтра уже не надо, представления с одиннадцати, прийти к десяти… Штин от сала осоловел. Но бабушка потащила его в комнату, там залязгали большие ножницы, потом застрекотала старенькая «Зингер» с тонкой черной шейкой в золотых завитушках и непостижимым кривошипным механизмом, который мы проходили на уроках труда – только я все равно не поняла. Там тоже, говорят, шпиндель есть, вертится где-то в пропахшей машинным маслицем темноте.
Я помыла посуду, повторила роль, по ходу дела прикидывая зачем-то, как Лешего обернуть Новым годом и куда деть Туголукова. Но как? Да если мы хоть слово изменим, Светлана Петровна нас на бахрому знамени дружины пустит. Так что – ну не. Я села пришивать к Андрюшкиной шапке еловые веточки и клейкие смолистые шишки, которые он вчера вечером надрал с голубых елей на Октябрьской площади и которые измазали смолкой все сначала в его портфеле, а потом в моем. Зато как же прекрасно это все школьное барахло запахло! Настоящим Новым годом! Даже «Математика».
Елка – да-а-а, была огромная и пахла как целый лес. Казалось, она полна игрушками – но это потому, что вместо правильных игрушек на ней висели детсадовские пластмассовые кегли и шары, вырезанные из картонных плакатов пионеры и сталевары, и даже всякие белки из «Береги лес от огня», погремушки и бумажные самоделки. Все это густо маскировали космы мятого-перемятого дождика и цепи из цветной бумаги. Чтоб стало не грустно, все побежали переодеваться. Я справилась первая и вышла обратно к елке. Там дядьки Включай и Выключай возились с гирляндой, уборщица подметала иголки, а на окнах как по заказу наросли ветвистые белые узоры. Я, вся новая такая в короне и фате, от которой пахло баранками, в великолепии платья из снега и метелей, тихонько встала у самого красивого окна. Уборщица распрямилась и вздрогнула:
– Ой. Красавица-то какая. Снежная Королева ты, да?
– Зима.
– Так еще лучше!
Хорошо, что она сценарий не знает.
Первая елка сегодня – для первых классов обеих школ. Не так страшно чтобы. Но когда захлопала входная дверь, когда малявки заверещали внизу – стало как будто холодно. Снегурочка – сегодня Юлька Канюкова – посмотрела, как мы все дрожим. Топнула и сказала:
– Страху нет, прорвемся!
Да. Когда цветной горох снежинок и ежиков повалил в зал, стало легче. И сразу Штин заорал на весь зал:
– Явилась в гости! К нам сама! Раскрасавица! Зима!
Малыши всему были рады, подпрыгивали и хлопали, хотя Штин сначала бултыхался в своем мешке, как конфета в варежке, Юлька путала слова, Туголуков не знал, куда вставать, а Деду Морозу, то есть Включаю или Выключаю, все вообще было фиолетово. Светлана Петровна и то лучше реплики подавала. И что, им – победить?
Но, если подумать, чтоб сказка получилась и хорошие стали по правде хорошими, кому-то надо стать плохим… Ужасно обидно, что все эти пупсы-первоклашки сначала смотрели на меня как на королеву, а к концу шарахались. Ну а что? Пусть боятся. Метель – это правда страшно, я помню: «Мчатся бесы рой за роем в беспредельной вышине»[6]! Вот бы правда превратить снежинок в снежных чертей, посмотрела бы я тогда на этих положительных героев! Ну и еще обидно с середины нести всякую чушь типа: «Надо елку обокрасть и фонарики украсть», – сдались они мне. А в конце вообще убегать с позором. Снегурочка там призы раздает и вообще веселье – а мы с Лешим за
