Открыть 31 декабря. Новогодние рассказы о чуде - Ая эН
Он погладил Арсения по голове и стал замешивать блинное тесто. Арсений, скрестив руки на груди и поджав колени, сидел на стуле.
– Зачем выгнали Пепси? – спросил Арсений.
Отчим перестал перемешивать тесто и посмотрел на Арсения. Вздохнул.
– Пойдем поищем ее.
И они пошли искать.
Усадив Марину в кресло и сняв куртку, парень отправился в ванну, нашел йод и вату. Он все-таки попал в ту квартиру, куда звонил. Здесь жила его семья, когда ему было пять. Он был счастлив тогда – и никогда потом. Марина шипела и кусала губы, когда парень прижимал пропитанную йодом ватку к царапинам. Пустая бутылка из-под шампанского лежала возле батареи. Еще одна мерзла в холодильнике, вместе с закусками и холодцом.
– Вы не видели белую кошку? – спросил Арсений у девушки, стоявшей с елкой в руках у подъезда. Девушка почему-то испугалась и промямлила, что кошку забрали девочка с бабушкой. Кажется, они зашли в соседний подъезд.
Отчим с помощью домофона обзвонил все квартиры. Пепси нашлась в сорок шестой. Девочка Тоня плакала и не хотела отдавать кошку, и тогда Арсений предложил обмен на что угодно. Тоня попросила елку. Через полчаса Пепси лежала на диване под сеточкой царапин. Ее больше не интересовали кошачьи дела. Она хотела колдовать.
Мертвец в квартире на последнем этаже остыл до комнатной температуры. На его лице серебрилась звездная пыль.
Пожилой мужчина, съевший два кило мандаринов в одиночку, как и мечтал, высунулся в форточку и прокричал:
– С новым счастьем всех! Ура-а-а-а!
Ольга Апреликова
Синий иней
И в голову не приходило заходить в дом пионеров. Никогда. Разве что залезть на один из бетонных, в корявых материках отвалившейся краски, глобусов на крыльце, изобразить там девочку на шаре и мчаться дальше, в гастроном за магазином «Автомобили». Там автомобилей не продавали, одни тусклые, в мазуте, железяки, похожие на кишки роботов. Мы с Андрюшкой ходили смотреть. А в дом пионеров – никто. То ли дело дом спорта «Рубин» напротив! Вон, сияет громадными окнами, и при нем, под гирляндами апельсиновых ламп, синий каток, два раза в неделю фигурное, и укатайся, если нет хоккеистов.
Я сползла с шара и пошла, куда велела бабушка – в гастроном за сметаной. Снег скрипел уныло. Какая плоская земля и как скучно ходить по ней на плоских подошвах. И как медленно.
Так-то вся нешкольная моя жизнь с ноября шла на коньках. Для дворовой коробки и улицы – старые, тупые, с оббитыми носами; новые чехословацкие, с оленчиком на лезвии – для «Рубина», и даже по снегу – в чехлах, а то заточка дорогая. Мальчишки тоже на коньках выходили, когда в «Летающем лыжнике» не было тренировок. Мешали, конечно, особенно Андрюшка Штин, всегда клюшкой за коньки пытался цеплять – ни разу не поймал, кишка тонка, или шайбой метил под ноги, не мне одной, конечно, всем – такой у него вид спорта, кроме прыжков с трамплина, напакостить и ржать. Зараза вертлявая. Моя бабушка называла его Шпинделем. Я думала, это что-то вроде мелкого шурупа, ведь Штин мелкий, но трудовик услышал и ржал, а потом объяснил, что шпиндель – такая штука в механизмах, которая может крутиться в разные стороны.
В общем, дом пионеров, построенный пленными немцами, облезлый братьягриммовский двухэтажный домик с глобусами и белыми колоннами, краска на которых потрескалась, как глазурь на прянике, был местом «мимо». Никто из класса – да что уж, из обеих школ рядом – туда и не ходил.
Пришлось.
Если вечная пионерка Светлана Петровна входила в класс без галстука, значит, география, а если в галстуке, то впереди линейка, или металлолом, или выволочка, или все сразу. Сегодня на ее волнистых пространствах растопырил короткие кончики галстук парадный, сияющий, как кремлевские звезды. И помада – жуть красная; тени на веках – изумрудные, тушь черная, мохнатая, брови ниточкой. Стеллка на задней парте протяжно вздохнула, Большая Ирка подалась вперед, как юннат, изучая раскраску педагога, Маленькая Ирка полезла в карман фартука за зеркальцем. Штин – и тот притих. А мне что-то вспомнился цирк: сияние красных и зеленых прожекторов, блестки на юбочках у артисток. Ну, может, мама купит на каникулы билеты.
– …мы… представление… школам… района… ответственность… желающие… репетиции… Дом пионеров…
– А мне можно! – заорал Штин и пихнул в бок, зашипел: – А ты чего? Не учиться!
– …основной состав… замены… Снегурочки… Снежинки… Белочки… Родителям сшить костюмы… – На Штина Светлана Петровна и не взглянула, зато начала тыкать пальцем в девчонок: – Ты, ты и ты! – Палец едва не воткнулся мне в лоб: – И ты! Ах, да, мальчики: главная роль, Новый год – только хорошисты! Все остальные – ежики!
Пацаны съежились, а Штин сбросил на пол ручку и слез за ней под парту. Пересидел скулеж избранных. Вылез, прошипел:
– Не, ну что мы ей сделали?
Светлана Петровна считала по тетрадному листочку и по головам:
– Снежинок шесть, снегурочек три, Новый год два… А! Отрицательные персонажи!
Мы со Штином переглянулись.
На улице – холодрыга и «деревья в серебре». Небо далеко и высоко, бледное, обмороженное. Мы с Андрюшкой привычно выждали, когда класс выстроится и потянется вперед: из последней пары возможности развеять скуку виднее. Спасибо, хоть на морозе речевки орать не заставили. Математика, рисование, биология и труд – пока-пока. Повезло. Андрюшке – очень. Контрольную не писать, значит, тройки всем нарисуют, даже второгоднику Мишке, не то что спортсмену Штину – парнишкам из «Летающего лыжника» вообще с оценками везло. Штин скакал и сиял, хоть вели до дома пионеров парами, как маленьких, ладно хоть недалеко, мимо Угольного института и еще полквартала. Ржал, дергал свою соседку с третьего этажа на Народовольческой Юльку Канюкову за шарф, пинал бэшке Туголукову сменку, хотел снежками покидаться, да снег не лепился, слишком холодно. Тогда засыпал горсть Туголукову за шиворот, тот заорал и тут же дурака Штина поймал, заколотил в твердый снежный бруствер – создал барельеф. Штин отколупался, встряхнулся – ему все нипочем. Побежали догонять Юльку и Туголукова.
Дорожка утоптанная, как мрамор, а снег все равно скрипит. Холодно. Все в инее. Синий-синий иней, ууууу-у-уу. А ведь правда Новый год уже вот-вот. Перелом. Чего перелом? Непонятно. Брежнев-то вот умер? Ладно, зима же не сломается от того, что у людей циферки на календаре поменялись. Что ей, зиме! Самое сильное время года. Лед сегодня, значит, будет звонкий, катучий. Если его хоккеисты не искрошат. И если бабушка на каток отпустит, а то скажет, мол, холодно… Синий-синий иней! У-у-ууу! Это у меня музыка такая будет на фигурном к показательным, вот. Люблю ее.
В доме пионеров оказалось унылее, чем в школе. Тесно, темно, душно. Коридор с дверями классов, лестница на второй
