Джекпот - Давид Иосифович Гай
К Але все это отношения не имеет, но все же, все же… Бог ей судья.
В мае он с ней едет в Анталию загорать и купаться. По возвращении получает приглашение на шашлыки к Лере и Генриху. Происходит пикник на их даче в Нахабине, хорошо Косте знакомой. Участок – в футбол гонять можно, растут густо сосны, ели, березы, дом не из кирпича, как у соседей, а из дерева, эстонцы строили, бревна и доски из Финляндии доставлялись. Три этажа, сауна с большим бассейном, бильярдная, тренажерный зал, гараж крытый. Человек десять присутствует, погода сказочная, женщины в сарафанах и купальниках, мужчины до пояса голые, в шортах. Один Костя в майке с воротом под горло – не хочет публике демонстрировать нагрубший продольный шов на груди, начнутся расспросы про операцию, что да как.
Генриха он давно не видел, альбинос с видимым удовольствием пожимает ему руку, расспрашивает о делах, о том, как роман пишется: видно, Лера доложила. Странное ощущение: кажется, умный, образованный, приятный человек, располагает к себе, привечает Костю, а чужой. Сызмальства сидит в Косте неистребимая черта: не переваривает он карьерой озабоченных, все равно какой. (И Америка его не изменила, потому и не голосует на выборах ни за тех, ни за других.) Тем более служит альбинос там, где порядочные люди не задерживаются, считает Костя, не изживший ребяческий, непозволительный максимализм.
Думает так о Генрихе, а руку пожимает, улыбку строит, на даче его отдыхает. Лицемерие и двуличие, друг мой, говорит себе. А с другой стороны, он что, приехал сюда нравы лечить? Тоже лекарь нашелся. Его суверенное право: быть или не быть рядом с такими людьми, принимать их со всеми их потрохами или не принимать. Он, внутри себя осуждая, желает с ними дружить, и пусть кто-нибудь бросит в него камень.
Стол накрыт в укромном уголке в тени под деревьями, там же и мангал. Начинает Генрих колдовать с заранее замаринованным мясом, насаживает на шампуры, Костя вызывается помочь, его отводит в сторонку Лера – без вас обойдется, вы гость, отдыхайте, наслаждайтесь природой подмосковной, ведет под руку по тропинке и тихо, интимно: хочу попросить об одолжении. Здесь приятели Генриха из разных контор, называть которые не хочу, двое сослуживцев; если о политике зайдет разговор, не спорьте, не высказывайтесь о власти, так лучше будет. Понимаете, вы хоть и бойфренд моей сестры, но все-таки американец… Костя кивает, не будет он ставить хозяев в неловкое положение, обещает.
О всякой всячине говорят: о каких-то назначениях, перемещениях по службе незнакомых Косте людей, о громких женитьбах на молоденьких, в том числе некоего Сережи, которого странно называют ястребом женским, помалкивает Костя, слушает вполуха, выпивает вместе со всеми, поглощает салаты, закуски всякие, пока мясо поспевает. Какое ему дело до этого… Кто сидит за столом, кто прогуливается рядом, Аля в сексапильном открытом купальнике вовсю кокетничает с низеньким волосатым жуком, приехал он один, фото его Костя часто видит в газетах, важная шишка, она показывает на Костю, жук, поймав ответный взгляд, приветственно машет ему рукой. Костю толком не представили, приехал он на дачу с Алей одним из первых, знакомясь с прибывавшими гостями, называл, естественно, свое имя, и все. Лера шепнула одной-двум парам, те на Костю поначалу с интересом, потом пьянка началась, он слился со всеми и стал неразличим.
Аля подводит жука к столу, тот усаживается рядом с Костей, заглатывает кусок баранины из первой порции готового шашлыка, окунает в ткемали, смачно жует и, не прожевав до конца, спрашивает с полным ртом:
– Как вам живется у нас? Надолго ли в Москву?
Ощупывает Костю быстрым проницательным взглядом, точно прикидывает, что за птица заморская залетела в пенаты и с какой надобностью.
– Живется хорошо, – чуть сдвигает Костя губы в подобие располагающей улыбки.
– Костя – мой партнер по бизнесу, – вворачивает Аля, будто это так важно в данный момент.
Жук понимающе трясет головой и тянется за новым куском мяса.
Вот так и идет все своим чередом, едят, пьют под тосты, беседуют ни о чем, анекдоты рассказывают, смеются. Все сидящие моложе Кости, некоторым по виду сорок с небольшим, он себя среди них не вполне в своей тарелке чувствует, однако никто на него внимания не обращает, покуда Генрих-тамада тост не предлагает. Вспоминает альбинос ночной Рим, дорогу к Колизею, случайное знакомство с земляком, живущим за океаном, которое переросло… во что переросло, не говорит, но нетрудно догадаться – во что-то теплое, иначе бы не сидел этот высокий, седеющий, с залысинами у висков, похожий на Клинта Иствуда человек за столом избранных. Косте желают здоровья и успехов, одна сравнительно молодая дама, сидящая по левую руку от Али, тянется, чтобы чокнуться, в разрезе сарафана видна не стесненная лифчиком грудь, она дотягивается и поддатым голосом:
– Вы – русский или американец? Я имею в виду: кем вы себя сами иден…тифицируете? – споткнувшись на последнем мудреном слове.
С вопроса этого, вернее, с ответа на него – дернул же черт на серьезный тон перейти! – и начинается то, о чем предупреждала Лера. Мог бы подыграть компании, подольстить даже: ну, конечно, русский, кто же еще, в Америке нам прижиться до конца трудно, невозможно, и ведь правда это, а выскочило неожиданно совсем иное:
– Видите ли… Если несправедливо ругают Россию, я – русский, если Америку – я американец.
– А если справедливо? – Жук заинтересованно разворачивается к нему всем корпусом.
– Тогда мне вдвойне больно за страну.
– За какую?
– За ту и за другую.
– Интересный ответ, – оценивает Генрих, и непонятно, в положительном смысле или недоумевающе. – Помнишь, я тебя уже спрашивал об этом, ночью, в Риме? Ты тогда вроде не так рассуждал. Или я запамятовал.
Костино невольное откровение слышат сидящие за столом: еще сравнительно немного выпито, нет галдежа, нить разговора покамест не разорвана на кусочки, когда внимание лишь ближайшим соседям, к ним обращаются, с ними преимущественно говорят и застолье на островки разрозненные разбивается. Сейчас не то – уши вострят гости альбиноса: что за тип выискался, вроде солидный, раз в нашу компанию затесался, другого бы хозяева не пригласили, тост за него предлагают, а он выпендривается. Видите ли, больно ему за Америку.
– Для вас что, разницы никакой нет: Америка, Россия, все едино, да? Каково отношение ваше к родине бывшей? Ваше… отношение… каково? – нарочито разделяя слова, будто чеканя их, обращается к Косте чернявый узколицый человек с аккуратным пробором и легкой, по теперешней моде, щетинкой.
– Бывшей родины не бывает, осмелюсь заметить.
