Один день ясного неба - Леони Росс
Он уже не верил, что по собственной воле собирался выпустить мотылька, подаренного мальчишкой-рыбаком, — отправить на волю доброго исцеляющего морского бриза острова Дукуйайе. Он рисовал в воображении, как насекомое, этот крошечной летучий токсин с красной головкой, кувыркается в воздухе и тает в вышине, улетая в сторону гор.
— Эй, Данду, — позвал Гидеон, — ты что, спишь?
Смуглый юноша вскинул голову — в его серых глазах метался испуг.
— Добрый вечер! — сказал он.
Мальчуган указал на Завьера.
— Мама попросила привести его сюда.
— Если ты не в настроении… — пробормотал Завьер.
Юноша постучал по правому уху.
— Нет, нет! Прошу вас. Я могу с вами поговорить. Я Данду Брентенинтон, сын Лео. — Он снова похлопал себя по уху, как зверек, страдающий от зуда. А потом погладил мальчонку по голове. — А ты кто? У тебя голос, как у Гидеона.
Мальчонка хихикнул:
— А знаешь, это же наш радетель!
Данду удивленно поднял бровь.
— Правда? Но ведь твоя мать тоже!
— Она женщина. А он мужчина-радетель.
— Знаешь, не думаю, что это большая разница. Спасибо тебе, Гидеон.
Они смотрели вслед мальчонке, который помчался прочь по зарослям.
— Радетель, жаль, что отца нет дома и он не может тебя поприветствовать, он сейчас занят приготовлениями к свадьбе.
Завьер улыбнулся. Как же ему вести сейчас эту беседу, если у него словно атрофировались все чувства? Рука скользнула к ключице и слегка тронула кожу, будто мешочек с мотыльком все еще болтался у него на шее. Он моргнул.
— Радетель!
Он заставил себя ответить:
— Прошу прощения. Я ведь пришел без предупреждения.
Юноша опять стал стучать по уху.
— Нет-нет. Это я должен извиниться. Прошу, извините мое волнение. — Его голос напомнил Завьеру перезвон колокольчиков в храме. — У меня дар слушать, и сегодня вечером мой слух обострен больше обычного. Это пройдет через минуту.
— Дар слушать?
— Я слышу звуки на расстоянии нескольких миль. Но дело не в расстоянии. Дело, наверное, в глубине. Я слышу разные слои звуков. — Данду понизил свой мелодичный голос. — Я писал книгу о звуках погоды. Первая глава — о солнечном свете. Я работал над ней два года и, думаю, уже почти закончил… — Стук-стук пальцами по уху. — Иногда мне кажется, что нужно забрать Сонтейн и увезти ее за границу. Я знаю, это не в наших традициях, но я хочу послушать жаркие дни в разных местах.
Идея была чудесная: звучание солнечного света.
— Слушай, что это я все рассказываю о себе… Я должен от души тебя поблагодарить, о радетель. Сонтейн рассказала, что ты принимаешь посетителей строго по очереди и составляешь свой список гостей, невзирая на лица, так что мы очень благодарны, что попали в твой список.
А, вот оно как теперь.
— Сонтейн не знает, должна ли она есть твои блюда руками или пользоваться столовыми приборами. И еще: сам ли ты принесешь еду или отправишь официанта, а если придешь сам, сможет ли она проглотить хотя бы кусок — так она будет нервничать. И что ей надеть. Она, похоже, думает, что ее свадебное платье окажется недостойным… — Данду слегка улыбнулся. — Прошу, не говори ей, что я сейчас тебе сказал, она очень гордая. Когда ей исполнилось восемнадцать, она всю ночь не спала, все ждала, что ей посчастливится получить от тебя приглашение пообедать в твоем ресторане на следующий день. Она говорит — как же она выразилась? — что радетель подает не еду, а любовь, которую простые люди испытывают друг к другу.
— А ведь и точно, — пробормотал Завьер.
— …поэтому, когда мы объявили о предстоящей свадьбе, ее отец пообещал, что обратится к тебе за этой милостью.
Завьер хмыкнул.
Данду постучал себя по лбу.
— Она очень опечалится, если ты не придешь. — Он усмехнулся. — А я не опечалюсь. Я даже не знаю, смогу ли я спокойно наблюдать, как она смотрит на тебя сияющими глазами.
Данду казался невозмутимым. Накануне собственной свадьбы Завьер места себе не находил, так нервничал. Но никто этого не заметил. Наверное, со стороны тоже выглядел спокойным. Над их головами шуршали шумливые бугенвиллеи. Интересно, какие у Интиасара планы в отношении Данду, этого милого юноши, который скоро станет его зятем? Был ли он равноценной заменой Романзе? С виду он весьма покладистый. А Романза не покладистый. Романза вольнолюбивый и добрый, а он бросил парнишку на пляже, обидев…
— А любовь имеет звучание? — спросил он.
Данду улыбнулся:
— Любовь — это не звук. Это деяние.
Хорошо, что он и это знал.
— Значит, услышать любовь нельзя?
— Ну, я бы не дал руку на отсечение, — задумчиво произнес Данду. — О! Уши прочистились! Так-то лучше! — Во дворе появилась старенькая служанка с подносом, на котором стояли вино и вода. — Это Жуазин, — представил ее Данду. — Живет с нами целую вечность. Прямо как мать, правда, Жуазин?
Та улыбнулась и налила в бокал хорошего белого вина. Завьер по цвету вина понял, что оно дорогое. Подобающее. Для него, в неприлично замызганной рубахе, так и не принявшего душ после страстного общения с Дез’ре.
Ну что ж. Сегодня он уж точно больше никого не трахнет.
— Данду, я не уверен, что буду готовить еду для завтрашней свадебной трапезы.
Данду навострил уши. Казалось, еще миг — и у него появятся кошачьи усы и он оскалит клыки.
— Но… — Он криво улыбнулся. — А как же объявления по радио и ритуальный обход? Все эти рассказы? И все те плоды, который ты намеревался собрать?
Завьер кивнул на валявшуюся на земле потертую сумку.
— Они здесь.
Данду удивленно поднял брови.
— А что там?
— Шипы со вкусом розы. У меня во дворе маринуется козья туша. — Он попытался улыбнуться. — Думаю, я мог приготовить тебе котелок бульона мужественности.
Юноша заметно вздрогнул.
— Считаешь, мне нужна эта штука?
— Да я пошутил.
Данду сел на землю и снова встал. Жуазин нервно посмотрела на него.
— Извини, радетель. Значит, ты не будешь готовить? Или будешь… но что именно? Козу? И… шипы?
Мотылек мальчишки-рыбака весь день ждал его решения: или примет, или нет. Поразмыслив, он решил все-таки его принять. В эту годовщину. Это желание для него было способом устоять на ногах. Сейчас же он чувствовал себя как листва, шуршащая в закатном бризе, срывающаяся с веток и несущаяся прочь.
У Данду был такой вид, словно его поколотили.
— Понимаю, ты разочарован, — заметил Завьер.
Данду опять сел и вскочил как ужаленный.
