Молчание Шахерезады - Дефне Суман
– Чего тебе? – спросила она холодно и резко. Судя по залегшим под глазами черным кругам, она не спала несколько ночей.
Времени на споры не было. Авинаш схватил Эдит за руку, поднял на ноги и потащил в дом.
– Скорей, собирай все самое ценное. Надо убираться отсюда. Город жгут!
На мгновение от неожиданности она потеряла дар речи и только безмолвно глядела своими черными глазами. Авинаш не знал, что она прочитала в его лице, но она тут же развернулась и помчалась вверх по лестнице. Авинаш бросился за ней следом. Пока Эдит запихивала в чемодан платья и драгоценности, он бросил беглый взгляд на книжный шкаф. Тут были очень дорогие книги, с позолоченными буквами на кожаных переплетах. Русская и французская классика, американская литература… Он взял было несколько томов, но тут же вернул на полку. Только тяжести книг на спине им сейчас не хватало!
Из какой-то книги выпала фотография юной Эдит. Снимок был сделан очень давно, в те времена, когда Авинаш еще не был с ней знаком. Одетая в длинное белое платье, она стояла в фотостудии на фоне стены с нарисованными деревьями и газелями и мягко улыбалась в объектив. Что-то – то ли шпионский инстинкт, то ли нежные чувства – подтолкнуло его положить снимок в карман влажного от пота жилета.
– Бросайте все свои вещи и бегите к набережной, ну же, живей! Сюда идет пожар, собирайтесь и бегите, сейчас же. Ну же, скорее, не мешкайте. Быстро на набережную. Все вы, живо. Да, сейчас же! Тора![138] – прокричала своим звучным голосом Эдит, вернувшись в сад.
Управляющий Христо и прислуга давно уже разбежались по домам. Джульетта и Жан-Пьер с семьей три дня назад укрылись в консульстве Франции. Но Эдит, не желавшая бросать взятых под крыло беженцев, перебираться в консульство наотрез отказалась, несмотря на все уговоры матери и Авинаша.
Когда они вышли к Кордону – не поверили своим глазам. Людей на набережной стало в десять раз больше, чем до этого. Толпа, уже не умещавшаяся на берегу, воздевала руки к небу, словно прося помощи у Бога, а при виде приближающегося кавалериста все закрывали собой родных дочерей. Сотни несчастных пытались вместиться в пришвартованные у берега лодки, отчего некоторые переворачивались, а на тех, которые оставались на плаву, люди налегали на весла, устремляясь в сторону стоящих неподалеку европейских кораблей. Море у берега было усыпано мертвыми телами. Парни из мусульманских районов с ножами в руках бросались в воду и срезали с трупов ожерелья, рубили пальцы ради колец и прятали драгоценности по карманам. Солдаты, стоявшие с двух концов набережной, и не думали останавливать мародеров.
Позади выстроившихся в ряд всадников Авинаша с Эдит ждала британская лодка. Как только они поднялись на борт, капитан не мешкая завел мотор. Услышав его шум, люди, прятавшиеся в многочисленных закусочных на Кордоне, бросились к воде, позабыв о всадниках и пулеметных очередях. Эдит с воплем бросилась к капитану и вырвала у него из рук штурвал. Словно немая, она жестами показывала на людей на берегу. Манжеты и воротничок на форме капитана белели даже в темноте ночи. Он холодно произнес:
– Мне жаль, мисс Ламарк. Мне дали четкий приказ. Я не имею права пускать кого-либо на борт, кроме работников консульства, граждан Великобритании и их семей.
– Черт бы тебя побрал, скотина. Поговори мне тут о начальстве!
Словно дикая тигрица, Эдит кинулась на капитана, не прекращая сыпать ругательствами. Она готова была сбросить его за борт в компанию вздувшихся трупов и посадить в лодку несчастных. Отчаянные вопли людей на берегу и детский плач отзывались в Эдит невыносимой болью. Она вцепилась капитану в глотку. Маленькое судно закачалось. Авинаш в один резкий бросок поймал ее и сжимал в объятиях до тех пор, пока она не затихла. Капитан с ворчанием вернулся к штурвалу, поправив манжеты и воротничок, а Эдит кричала, пытаясь вырваться из рук Авинаша.
– Черт тебя подери, Авинаш, que Dieu te maudisse![139] Черт вас всех подери. Куда вы плывете? Неужели вы бросите этих людей? Они же сгорят здесь заживо! Ты разве не видишь? Оставь меня, я вернусь назад. Оставь меня, я не хочу. Не поеду я никуда. Merde![140] Ни за что не сяду на один корабль с этими подлецами-англичанами! Будь они прокляты! Верни меня в Смирну. Emmene-moi a Smyrne![141]
Авинаш и не думал ослаблять объятия. Лодка, рассекая носом темную воду, быстро отдалялась от берега и кричавших людей. Когда запас брани на всех языках, на каких только говорили в Смирне, иссяк, Эдит, всхлипывая, сама прильнула к груди своего друга.
– Авинаш, прошу, не увози меня отсюда! Оставь меня, я останусь тут, я сгорю вместе с этими людьми. Здесь мой дом. Этот город – моя родина. Я не хочу, увидев это все, бежать и жить потом словно призрак!
Внезапно она перестала плакать и, вскрикнув, зажала рот обеими руками. С лодки, которая отошла уже далеко, открылся вид на город, пожираемый пожаром.
Эдит выпрямилась и как завороженная смотрела на берег. Пламя, словно свора бешеных собак, множилось, ширилось и охватывало Смирну со всех сторон. Огромный многолапый красный монстр. Авинаш притянул было голову Эдит к своей груди, но она оттолкнула его и продолжила не отрываясь смотреть. В свете красных бликов огня, отражавшихся в воде, черты ее лица смягчились. Она стала похожа на ту девушку с фотографии, лежавшей у Авинаша в кармане. Не отнимая рук ото рта, она несколько раз моргнула, затем тяжело сглотнула, и по ее щекам медленно покатились слезы.
Пожар, гулявший по холмам, словно красная океанская волна, поглощал прекрасную Смирну и ее детей.
«Айрон Дьюк» был уже близко. Люди в битком набитой лодке поблизости, заметив спущенную с британского броненосца веревочную лестницу, налегли изо всех сил на весла. Они размахивали руками и в один голос что-то кричали, но слов было не разобрать.
Поднимаясь на корабль, Эдит из последних сил цеплялась за лестницу. На полпути она остановилась и посмотрела вниз – к ней летел двухлетний ребенок, которого снизу подбросила мать. «Госпожа, возьми с собой мою доченьку, спаси ее, госпожа, се паракало!» — раздался пронзительный крик. Одеяльце, в которое была завернута малышка, распахнулось, открывая грязное маленькое тельце. Девочка явно была в восторге: наверное, когда-то точно так же ее
