Молчание Шахерезады - Дефне Суман
Он пытался не думать про митрополита. А не то заплакал бы навзрыд при детях. Несмотря на уговоры европейцев, Хризостом не сбежал, а остался в Измире, чтобы защитить прихожан. Руки Софии, нарезавшей дыню, дрожали.
– Я утром снова приду, – сказала Панайота, обнимая подругу. И, с волнением посмотрев на отца, спросила: – Мне ведь можно прийти, да, папа? Ты проводишь меня?
Акис кивнул. Он и сам был рад, что Панайоте с Катиной в эти страшные, горестные дни было к кому пойти. Уж пусть лучше сидят с подругами, среди людей, чем одни-одинешеньки дома.
Они завернули на площадь. У пожилой тетушки Рози, жившей рядом с кофейней, собралось множество женщин, пришедших помочь старушке. Среди них в тот вечер была и Катина. Все втроем они пошли домой. А дома Катина с Панайотой накрыли на стол, нарезали хлеб и, макая его в фасоль, оставшуюся с обеда, поужинали. Ни у кого из них не было ни аппетита, ни желания разговаривать.
– Я видела красное облако над вокзалом Басмане, – сказала Катина, не отрывая взгляда от кружев, свисающих с края дивана у эркера.
– И я видела это облако, тетя София еще пожаловалась, что на белье откуда-то сажа.
Мать с дочерью посмотрели на Акиса, ожидая услышать от него, что это за красное облако и откуда взялась эта сажа. Глядя на бледное, худенькое личико дочери, Акис вспомнил слова Мимико. Так значит, деревенские прячут дочерей на кладбище? Надо поговорить об этом с Катиной, перед тем как лечь спать. А вдруг он только напугает ее понапрасну?
Заняться было нечем, поэтому легли пораньше. В надежде, что сон ослабит страх, тисками сжимавший их сердца.
Пожар
Первым загорелся дом повитухи Мелине на улице Неврес. К счастью, когда пламя ворвалось в выбитую разъяренными солдатами дверь и жадно набросилось на деревянные ступеньки, в доме никого не было. Следом один за другим запламенели дома на улочках возле церкви Святого Стефана, как будто огоньки в гирляндах. И вот уже пожар объял всю округу. Люди, прятавшиеся на чердаках, в погребах и подвалах, с криками хлынули, словно крысы с тонущего корабля, на улицы. Кому-то прямо там и перерезали глотку. Кто-то сумел затесаться среди колонн европейцев, идущих к набережной под охраной иностранных морских офицеров, но и из них дошли не все.
Авинаш, прилегший отдохнуть на диванчике на отведенном специально для разведчиков этаже британского консульства, открыл глаза. Под раздававшийся с набережной гул огромной толпы заснуть было решительно невозможно, но все же, видимо, он на пару минут задремал. Авинаш прислушался и принюхался, пытаясь понять, что происходит там, за закрытыми ставнями. Кто-то кричал: «Пожар!» Он подошел к окну и приоткрыл один ставень. Гул толпы сделался еще громче. Ветер сменил направление: теперь он с силой дул с холмов в сторону моря. Если пожар начался в верхних районах, то не пройдет и четверти часа, как огонь обрушится на сотни тысяч людей на набережной. Подняв голову, Авинаш увидел, что работники консульства наблюдают за пламенем, охватившим крышу соседнего здания.
Под окном бежала девушка, за ней, не поспевая, следовали ее родные. Обернувшись, она крикнула им: «Мы все умрем! Они сожгут нас заживо!»
Авинаш выскочил на улицу. Протискиваясь сквозь кричащих и плачущих людей, штурмующих кованые ворота консульства, он выбрался на улицу Ингилиз-Искелеси. Мужчины, женщины и дети с ужасом смотрели на холмы, кто-то пытался сбежать, но на обоих концах набережной стояли отряды турецких кавалеристов, никого не выпускавших. Авинаш снова повернул к консульству и, не замедляя шаг, промчался по улице Сары, затем – по улице Демир, обогнул Итальянский женский лицей, где в саду толпились люди с распахнутыми от ужаса глазами, и направился вверх, к проспекту Фасула.
Аптека Якуми стояла разграбленная. При виде вдребезги разбитых витрин Авинаш резко остановился, словно ему в бок воткнули нож. Дверь разнесли в щепки, внутри никого не было. Кругом валялись пузырьки, трубки, иглы и целебные порошки. Авинаш подумал было прихватить с собой пузырек розового масла, но у него не было на это времени, да и его тонкий нюх подсказывал, что ни один из этих пузырьков, которые старик-аптекарь берег как зеницу ока, не уцелел. Глубоко вздохнув, он побежал дальше.
Огонь, словно бурная река, шумно тек в сторону моря. Авинашу почудился вдалеке звон церковного колокола, а следом что-то со страшным грохотом упало. Ветер изо всех сил гнал пламя с холмов – ближе к морю и греческим и европейским кварталам. На проспекте Фасула витрины магазинов, где продавались самые лучшие товары, были разбиты, а сами магазины разграблены. На усеянной осколками мостовой лежали рулоны ткани, ковры, камни, игрушки, платья и книги – все замаранные кровью. Очевидно, мародеры просто оставили их как бесполезный мусор. Авинаш продолжил бежать, не глядя вокруг, не думая ни о чем и ничего не чувствуя.
Гул на набережной нарастал, словно соревнуясь с гулом пожара.
– Кегомасте! Кегомасте! Горим!
Авинаш весь вспотел. Город в один миг превратился в огромную печь. Пустынные, безлюдные улицы, где за закрытыми ставнями прятались горожане, перемежались церковными и школьными двориками, заполненными беженцами. Авинаш бежал, стараясь дышать ровно, как вдруг путь ему преградил поток растерянных людей, не знавших, куда им податься. Пока он продирался сквозь них, драгоценное время утекало.
Юноши, тащившие на спинах бабушек; девушки, крепко державшие под мышкой роскошные кожаные чемоданы; женщины в одних тонких ночных рубашках, но зато в шляпах с перьями и в обнимку со швейными машинками – не оборванцы из деревень, бежавшие в Смирну, чтобы спасти свою жизнь, а горожане, выскочившие из объятых пожаром домов. Люди выносили из домов все, что могли, – на улицах лежали груды табуретов, столов, мандолин, кофемолок, сит, кастрюль, сковородок и бог весть еще чего.
Когда Авинаш добрался наконец до улицы Васили, он весь взмок, точно искупался в море. Эдит он нашел в саду. Волосы ее были заплетены в косы и уложены вокруг головы. Она прикладывала уксусный компресс ко лбу девушки, лежавшей на разостланном на земле одеяле. Весь сад, даже прудик, заполонили люди: кто тихонько сидел, кто плакал, кто стонал. О пожаре они еще ничего не слышали. Рядом с Эдит стоял высокий мужчина в шароварах – должно быть, отец той девушки –
