В путь-дорогу! Том I - Петр Дмитриевич Боборыкин
За обѣдомъ, Маша угощала брата земляникой со сливками, разсказывала ему, какая у ней славная коза и два маленькихъ зайца, какъ она ихъ кормитъ салатомъ; а въ садъ, гдѣ малина, боится ходить, потону что тамъ змѣй много.
Только-что кончился обѣдъ, коляска была уже подана.
— Что-же ты меня гонишь? — прошіщалъ Борисъ жалобно, цѣлуя руку у Софьи Николаевны.
— Поѣзжай, поѣзжай и носу показывать не смѣй безъ аттестата…
— Прощай, Боря, — залепетала Маша, обнимая его: — тебѣ правду говорятъ; учись хорошенько.
Борисъ не могъ не разсмѣяться, и нехотя сѣлъ въ коляску. Обѣ онѣ стояли на крыльцѣ и кланялись ему.
— Кактусы сейчасъ пойдутъ въ городъ! — крикнула Софья Николаевна.
«Проклятая гимназія!» выругался онъ внутренне; но на губахъ его явилась радостная улыбка. Онъ чувствовалъ, сколько любви окружало его: какъ эта чудная женщина жила малѣйшими его интересами. И какъ ему захотѣлось выскочить изъ коляски и броситься къ ногамъ ея.
XLIX.
Кактусы произвели надлежащее дѣйствіе. Латинскій языкъ, котораго всѣ трусили, потому что никто у Шульмана ничего не дѣлалъ, прошелъ такъ гладко, что Борису стало даже скверно. Ему то и дѣло представлялись фуксіи и кактусы, какъ очистительный жертвы его незнанія. Іона Петровичъ съ довольной миной вызвалъ его; но самъ спрашивать не сталъ, а поручилъ Ергачеву, принимавшему всегда участіе въ латинскихъ экзаменахъ. Борисъ выбралъ одну изъ рѣчей Цицерона, полегче, и сталъ переводить, зная, что Ергачевъ дурной отмѣтки не поставитъ.
Но многимъ было не такъ легко, какъ ему. Человѣкъ шесть попались въ лапы Егора Пантелѣича. Онъ торжествовалъ. Загнувъ большой паленъ правой руки и выпятивъ свой животъ, инспекторъ душилъ несчастныхъ семиклассниковъ безпрерывными вопросами. Горшковъ чуть-чуть не схватилъ у него двойки.
— Вы піанистъ, — провозглашалъ Егоръ Пантелѣичъ: —вы виртуозъ, а невѣжественны, какъ школьникъ приходскаго училища. Гдѣ вамъ Горація переводить… вы съ баснями не совладаете. Ну, переводите мнѣ хоть басню, что въ первомъ классѣ я васъ заставлялъ учить наизусть… Ну-съ слушайте: «Cancrum retrogradum…» Что такое cancrum? Какое начало этого слова?
— Cancer — ракъ, — отвѣтилъ Горшковъ съ гримасой, потряхивая своими вихрями.
— Ну-съ, a retrogradura, что это?
— Retrogradum, это отъ retrogrado…
— Ха-ха-ха, retrogrado, да что-жь это такое retrogrado?… хорошъ! хорошъ піанистъ; ну, a monebat?
— Отъ moneo.
— A moneo, что значитъ?
— Moneo, — отвѣчалъ Горшковъ, съ увѣренностью — значить — бранить.
— Бранить!… — и Егоръ Пантелѣичъ залился хохотомъ.
Несчастный Горшковъ получилъ тройку.
Послѣ латинскаго языка Борисъ порывался въ деревню; но просьба Софьи Николаевны его удержала. Онъ написалъ ей длинное письмо, въ которомъ, во-первыхъ, просилъ позволенія явиться въ Липки, во-вторыхъ, поздравлялъ ее съ благополучнымъ окончаніемъ латинскаго экзамена; а конецъ письма былъ наполненъ изліяніями, какія тысячу разъ говорилъ онъ своей ненаглядной тетѣ.
Дней пять дано было на исторію. Борисъ, зная, что Коряковъ его не любитъ и на экзаменѣ ни въ какомъ случаѣ не поддержитъ, подзубрилъ-таки три толстыя книги Смарагдова и миніатюрную книжку Устрялова. Іонка находился все еще подъ вліяніемъ кактусовъ. Онъ снис
ходительно слушалъ Бориса, це дѣлая никакихъ замѣчаній. Только изъ новой исторіи, когда Борисъ разсказывалъ революцію 89 года и упомянулъ о герцогѣ Орлеанскомъ, директоръ, обратившись къ Корякову, спросилъ:
— А какой это герцогъ Орлеанскій?
— Этотъ тотъ, котораго звали егалите, — проговорилъ ежевымъ акцентомъ Коряковъ, погруженный въ свои воротнички.
Переэкзаменовка назначена была Борису на другой день. Ему было очень гадко, когда онъ явился одинъ въ пустой классъ и началъ отвѣчать Іонкѣ опять ту же Пруссію. Онъ участвовалъ съ директоромъ въ обманѣ, въ сдѣлкѣ, основанной на взяточничествѣ. Эта мысль мѣшала ему говорить, и такъ дурно у него было на сердцѣ, когда Іонка переправилъ въ спискѣ двойку на прежнюю пятерку.
Вечеромъ въ Липкахъ, Борисъ передалъ всѣ свои ощущенія Софьѣ Николаевнѣ, и на этотъ разъ уже она начала его успокаивать. За то, что онъ явился, она его не бранила. Главные предметы были сданы и съ отличными отмѣтками; оставались только пустяки, невинные французскій и нѣмецкій языки…
Изъ нѣмецкаго директоръ всегда экзаменовалъ и даже заявлялъ нѣкоторую претензію на знаніе грамматическаго разбора. Егоръ Пантелѣичъ велъ себя слѣдующимъ образомъ: Съ незапамятныхъ временъ выучилъ онъ нѣсколько изреченій въ переводѣ на нѣмецкій языкъ, и задавалъ ихъ каждый разъ. Ему можно было плести чепуху, какую угодно; онъ ничего не понималъ и ни однимъ звукомъ не выражалъ своего мнѣнія; но не ставилъ порядочной отмѣтки до тѣхъ поръ, пока экзаменующійся не переведетъ ему одного изъ изреченій.
На этотъ разъ достался ему лупоглазый Скворцовъ, крайне слабый въ нѣмецкомъ языкѣ.
— Ну, —изрекъ Егоръ Пантелѣичъ — переведите мнѣ слѣдующую фразу: «не все то золото, что блеститъ».
— Словъ не знаю, — промычалъ Скворцовъ.
— Я тамъ скажу слова: не — нихтъ, все — алесъ, золото — гольдъ, — что — дасъ, то — васъ, блеститъ— блицтъ; какъ же будетъ вся фраза?
И тщетно дожидался Егоръ Пантелѣичъ, Скворцовъ никакимъ образомъ не могъ вообразить какъ выйдетъ все изреченіе на нѣмецкомъ языкѣ.
На французскій экзаменъ директоръ обыкновенно не являлся, онъ поручалъ свое предсѣдательское мѣсто Егору Пантелѣичу, который по-французски, какъ говорится, ни уха, ни рыла не смыслилъ. — Онъ сидѣлъ величественно на креслѣ и вызывалъ учениковъ. Тѣмъ и ограничивалась его роль. Учитель, плотно стриженный, съ просѣдью, французъ, вертѣлся на своемъ стулѣ и громко поправлялъ ошибки переводившихъ ему изъ большой христоматіи Ноэля. Сочиненія, какія полагается, по закону, писать на экзаменѣ, были заранѣе приготовлены и лежали у каждаго на столѣ.
Когда Борисъ, отвѣтивъ, шелъ на мѣсто, французъ сказалъ ему:
— Transcrivez votre tème,
Егоръ Пантелѣичъ понялъ фразу и внушительно проговорилъ.
— Ну-съ, на заданную вамъ сейчасъ тему извольте писать сочиненіе.
Мечковскій, услыхавъ это, прыснулъ, а Борисъ улыбнувшись сталъ переписывать свое сочиненіе «о причинахъ крестовыхъ походовъ».
Свободно вздохнули семиклассники, когда всѣ предметы были сданы. Изъ двадцати пяти человѣкъ никто не остался: человѣкъ десять получили право поступить въ университетъ, безъ экзамена. Оставалось только выправить аттестаты.
Борисъ съ радостнымъ чувствомъ отправлялся въ Липки, зная, что никто больше не заставитъ его думать о гимназіи и учебныхъ книгахъ. Онъ могъ утѣшить Софью Николаевну и тѣмъ, что получить прекрасный аттестатъ и медаль. Горшковъ и Абласовъ ѣхали съ нимъ отпраздновать окончаніе курса. На другой день Абласовъ собирался въ свой уѣздный городокъ, а Горшковъ думалъ провести лѣто у Теляниныхъ.
L.
Шумно влетѣли наши юноши въ залу липкинскаго дома. Большою радостію для Софьи Николаевны было все, что она услыхала отъ Бориса и
