Вся синева неба - Мелисса да Коста
— Я… я думаю, мне удалось, — говорит он.
Собственный голос кажется ему далеким и каким-то невыразительным. Как будто он поднимается из глубины. Жоанна серьезно кивает:
— Я тоже думаю… Уже час.
Долгие минуты он сидит неподвижно в темноте. Жоанна уже спит, когда он наконец приходит в движение и ложится к ней на спальное место, все такой же озадаченный.
— Эмиль…
Слабый голосок Жоанны тихонько выводит его из сна.
— Эмиль?
Голос такой тихий, как будто Жоанна далеко отсюда… Во всяком случае, не на матрасе.
— Я думаю, у нас проблема…
Он не спал так хорошо уже много лет. И все благодаря упражнению медитации при свече. Он спал как убитый. Не ворочался, не просыпался ни разу за ночь. Он чувствует себя отдохнувшим как никогда и успокоенным. Этот факт приводит его в отличное настроение.
— Эмиль, ты меня слышишь? — снова звучит сдавленный голос Жоанны.
— Да. Иду. Что случилось?
— Сколько времени мы не опорожняли бак кемпинг-кара?
Эмиль не понимает ее вопроса. Он сползает с матраса к веревочной лесенке.
— Бак? Да где ты, Жоанна?
— Только не смейся, хорошо? Обещай мне, что не будешь смеяться!
Он ставит ногу на лесенку. Ему не удается связать воедино разрозненные фразы Жоанны. Да где она, в конце концов?
— Какой бак, Жоанна?
Он спустился. Дверца крошечной кабины санузла приоткрыта, и витает странный запах.
— Ты там, Жоанна? Что случилось?
Он видит ее лицо, еще не слыша ответа. Оно вымазано какой-то маской красоты, вроде глиной, и она то ли плачет, то ли ее вот-вот вырвет. Слышен ее сдавленный голос:
— Бак туалета, кажется, переполнен.
Он чувствует, как что-то поднимается, поднимается в нем, сметая все на своем пути. Сначала он думает, что это отвращение, но тут начинают вздрагивать его плечи.
— Нет, Эмиль! Ты обещал! Ты…
Но он чувствует приближающиеся спазмы. Пытаясь удержаться, спрашивает ее как может серьезно:
— Что случилось?
Он смотрит в точку за плечами Жоанны, чтобы не видеть ее испачканного лица, ее черного свитера в коричневых пятнах, слез отвращения, выступивших в уголках глаз.
— Я только хотела спустить, и все поперло.
Это уже слишком. Он больше не может сдерживаться. Безумный смех сильнее его. Неудержимые спазмы сотрясают его, так он не хохотал никогда в жизни. Он давится, икает, и слабые протесты Жоанны — «ты обещал, Эмиль!» — только смешат его еще сильнее. Это самая смешная сцена, какую он когда-либо видел. Жоанна, перемазанная какашками. Жоанна, которая, кажется, вот-вот разрыдается, но тоже начинает смеяться, потому что это слишком, потому что ее нервы сдают.
— Закрой глаза, Жоанна, — командует он между двумя всхлипами. — Закрой глаза и переживи это в полном сознании.
Он не может даже перевести дыхание. Он согнулся пополам, живот болит.
— Сосредоточься на запахе… На текстуре… На тепле дерьма на твоей коже.
— Сдохни!
Оба смеются до упаду, две, три минуты, может быть, четыре, не останавливаясь, не в силах перевести дыхание. Они смеются так, что в горле жжет и глаза наполняются слезами. Смеются на полу, на коленях, потому что уже не могут устоять на ногах. Черт побери, думает Эмиль, наконец переведя дух, это лучшая в мире терапия.
— Смотри, Жоанна! Смотри, что я нашел!
Сегодня утром на левом берегу порта Грюиссан, в районе под названием Матей, происходит большая чердачная распродажа. Три дня они видели афиши Большая чердачная распродажа в Матее по всему городу, исходив его вдоль и поперек. Эмилю первому пришла в голову идея:
— Можно бы зайти туда. Может быть, найдем, чем еще украсить кемпинг-кар!
Он был горд собой, увидев восторженное лицо Жоанны.
— Я обожаю чердачные распродажи, — ответила она.
Он так и думал. И вот сегодня утром они поднялись в семь часов. Уже час они бродят по краю пляжа среди стендов, наполненных старьем. Эмиль отыскал зеркало из золотистого металла, едва тронутое ржавчиной. Он уверен, что, если его хорошенько почистить, будет как новенькое.
— О! — говорит Жоанна, подходя к нему.
— Что скажешь? Можем повесить его над банкеткой.
— Да. Оно очень красивое.
Он замечает, что она держит что-то в руках.
— А ты? Что ты откопала?
Она протягивает ему предмет, который бережно держала. Это настоящий китайский фарфоровый чайник с бело-голубым цветочным узором.
— Мы же пьем много чая… Я подумала…
Он с энтузиазмом перебивает ее:
— Гениально! Теперь надо поискать красивые фарфоровые чашечки!
Жоанна кивает. Она поспешно уходит, он смотрит ей вслед. Чуть подальше стенд ломится от старых книг. Там она останавливается.
Два часа спустя они встречаются на пляже с мелким песком и высыпают содержимое своих пластиковых пакетов, чтобы провести инвентаризацию найденного. Жоанна отыскала десяток пожелтевших от времени книг, маленькую латунную керосиновую лампу, очень красивую, и кошмарный бронзовый подсвечник — Эмиль соглашается, что он очаровательный и старинный, но надеется, что он останется в шкафу.
— А ты? — спрашивает Жоанна.
Он нашел, помимо зеркала, четыре фарфоровых чашки для чая, все разномастные. Одна из них китайского фарфора, с зелеными драконами. Две других английского фарфора, с красными розами и золотым ободком. Последняя — кобальтовая с золотом — Санкт-Петербургского фарфорового завода, как ему объяснил продававший ее старик.
Их вещи, выложенные на стол, составляют полнейшую кучу-малу, кричащую мешанину цветов и материалов, но они оба счастливы. Это внесет круговорот жизни в их маленький дом.
29 октября, 02:07
Сижу за столом в кемпинг-каре, на банкетке.
Грюиссан. При свете свечи
Кажется, я никогда не был так счастлив, как сейчас, с Жоанной на берегу моря. Это счастье такое простое, такое банальное, и все же я еще не был так безмятежен. Даже если я скоро умру, даже если угасну
