Люди - Георгий Левченко
LVI
Следующим утром раздался закономерный звонок, и Сашин голос как автомат объявил, что мой документ завизирован, его можно забирать. Я сорвался с рабочего места и побежал к ней как угорелый, чтобы непременно выяснить, видел ли я вчера именно её, и, если да, то в чью машину она садилась. В маршрутке моя решимость ни чуть не ослабела, по дороге от остановки до входа в здание правительства я начал слегка сомневаться, а стоит ли спрашивать, вносить ясность в ситуацию, которая может продлиться ещё некоторое время, доставляя удовольствие искренней влюблённости и оттягивая возможное разочарование. В лифте я уже откровенно запаниковал и открывал дверь, думая о чём угодно, только не о непосредственной причине своего визита. Почему-то именно сегодня Саша была особенно хороша, в чёрном платье без рукавов, накрашена сильнее обычного, с новой причёской, её волосы по-прежнему торчали сзади тугим пучком, но на этот раз она пустила по бокам два тонких локона. В безотчётной надежде я тут же подумал, что всё это ради меня, а между тем, войдя в приёмную и не замечая ничего кроме девушки, сидящей передо мной за столом, встал посреди помещения и несколько мгновений тупо пялился на неё, не соображая, что Саша всё настойчивее указывает на кипу аккуратно сложенной бумаги справа и уже в который раз повторяет, что там лежит документ, ради которого я здесь. Господи, какой к чёрту документ, когда тут такая любовь! Но я опомнился, повернулся к пустующему столу и невидящим взглядом стал рассматривать лежащие передо мной, ничего не значащие бумажки. Ещё через мгновения Саша принялась мне подсказывать, мол, слева, нет, правее, с краю, прямо под рукой и тому подобное. В полном смятении я забрал свой документ и, сам тому не веря, собрался уходить, не проронив ни слова. Однако предмет моих мечтаний выглядела сегодня настолько не по-земному привлекательно, что в отчаянном порыве копившейся месяцами страсти, забыв о светской шизоидности, я решил, была не была, и дрожащим голосом сказал ей, что случайно увидел, как она вчера вечером уезжала с работы. Саша непринуждённо удивилась, подтвердила, что иногда её подвозит знакомый, и вновь повернулась к монитору, а я с опущенной головой вышел из кабинета. Но и после её признания я не уверился, что всё окончено, так и не начавшись, только теперь необходимо было расставить точки над i, потому что далее моё подвешенное состояние продолжаться не могло, поскольку оно оказалось отравлено ревностью.
Но над какими i я собирался расставлять точки? Внесение полной ясности в делах сердечных актуально только тогда, когда твоими чувствами играют, теша своё задавленной скотское самолюбие. А если нет? Если Саша ничего не подозревала? Тогда точки расставлять не над чем. Как и любой влюблённый я переоценивал умственные способности предмета своей страсти, поэтому и полагал, будто Саша понимает столько же, сколько и я. Она же являлась обыкновенной девушкой с тривиальными потребностями, страхами, спесью и недалёкостью. Однако, как могла бы закончиться наша история, я никогда не узнаю, никакого логического конца она не получила, и это печальнее всего. Обычные «да» или «нет» всегда предпочтительнее неизвестности, которая, несомненно, худшее из того, чем может завершиться любовь, поскольку она оставляет широкое поле для фантазии и сожалений, опустошает сердце бесконечным возвращением к тем минутам, в которые могло всё решиться, отравляя жизнь тяжёлыми воспоминаниями о собственной беспомощности, даже если после произошедшего ты многого достиг и сильно переменился. Правда, у меня нет ни того, ни другого. К тому же неприкаянная любовь, переживаемая внутри себя, омрачает все нынешние и будущие чувства, ты начинаешь относиться к окружающим иначе, привязанность к близким кажется препятствием к осуществлению прочих устремлений, ведь помимо собственных переживаний тебе приходится вникать и в их мелкие проблемы, поддерживать разговоры и неизменно отвечать, что у тебя всё в порядке, тогда как в душе клокочет чёрная вязкая страсть, не находящая выхода. И все последующие сердечные склонности ты будешь воспринимать через её призму, видя в них повторение былого чувства, сомневаясь и огорчаясь, стремясь с обретением любимого ныне существа реализовать и ту давнюю любовь, а, добившись своего, вдруг разочаруешься, потому что эта девушка – не та, которой ты хотел обладать, она другая, и воспринимается лишь как замена прежней. Если любовь, в которой ты никогда не признался, остаётся с тобой, она превращается в твою единственную любовь. Ты нехотя тащишь её через всю свою жизнь, ища, но не находя её подобия, не удовлетворяясь ни чем, ни на чём не задерживаясь, становясь безразличным к собственному существованию, которое не даёт желаемого. Благо, мне это не грозит, я скоро умру, и до могилы уже рукой подать.
Но повторю, я планировал, я всерьёз планировал подружиться с Сашей, узнать её ближе и объясниться в любви. Несколько следующих недель мы встречались редко и по тем же самым формальным поводам, я уже не вёл себя так, будто на что-то претендую, моё чувство столь прочно засело глубоко внутри, что теперь ему не требовалось реального проявления, и, как ни странно, девушка стала говорить со мной мягче и откровеннее, смеяться над моими добродушными и предельно глупыми шутками, один раз даже пошутила сама. Возможно, её благосклонность появилась именно вследствие того неуместного вопроса, именно после него она начала ко мне приглядываться и нашла не таким уж безнадёжным, а, может, наоборот, перестала опасаться моих притязаний на то, что мне никогда не будет принадлежать, то есть на неё саму, и расслабилась, полагая, что пресловутые точки над i отныне расставлены.
В конце сентября меня отправили в ненужный и совершенно неуместный в данный момент отпуск ещё на две недели, чтобы полностью исчерпать полагающееся время для соблюдения трудового законодательства и снижения выплат при увольнении (на всякий случай), и так как я копил деньги на автомобиль, то путешествий не планировал, поэтому решил вернуться к тому, с чего начинал, то есть караулить Сашу у работы, ибо фантазией никогда не отличался. И предстоящая пора вновь показалась мне прекрасно подходящей для любовных излияний. Пусть по вечерам было уже прохладно, но ещё не холодно, темнело гораздо раньше, листья желтели – и всё это создавало спокойное, благодушное настроение, особенно полумрак, будто окружавший тебя невидимой завесой, оставляя наедине с собеседником в интимной обстановке, располагавшей к откровенности даже среди оживлённой улицы. Так мне тогда казалось, именно на это я
