Григорий Федосеев - Смерть меня подождёт (обновлённая редакция)
Вот-вот на землю сойдёт ночь…
Мы обходим берегом тальник. Пробираемся чуть заметной тропкой по закрайку. В воздухе запах дыма и жилья. В просветах мерцает огонёк, одинокий и кажущийся отдалённым, точно где-то за рекою. И как раз в тот момент, когда мы появляемся у палаток, Петя Карев со своей дружиной спешно делает генеральную уборку лагеря. Наше неожиданное появление сразу прерывает работу. Тут уж не до уборки!
Нина с первого взгляда, видимо, поняла, что здесь сами мужчины управляют бытом и всем хозяйством, что обитатели этой одинокой стоянки, затерявшейся в лесной глуши, давно не видели женщину и её присутствие занимает всех их.
— Вот и наше стойбище. Тебя бы, конечно, больше устраивала пещера, но мы, как видишь, в культурном oтношении на ступеньку выше первобытного человека.
— Не прибедняйтесь, у вас здесь очень хорошо! — смущаясь, отвечает Нина.
— И это тоже ради твоего приезда.
— Право же, трогательно. Значит, стоянка подверглась генеральной уборке.
— Иначе тут был бы лирический беспорядок… Знакомься, это всё сподвижники Трофима и твои будущие друзья.
— Здравствуйте, меня зовут Ниной, — и тут же смутилась, — кажется, догадалась, что все эти незнакомые люди знают её как Любку, слышали о её прошлом.
Она поочерёдно подаёт всем свою белую, чуточку пухлую руку.
— А где мне расположиться?
— Вам приготовлен полог, — говорит любезно Карев.
Нина старается быть незаметной, но это невозможно. Она смущена, взволнована, но постепенно свыкается с необычной для неё обстановкой.
Удивлённо смотрит на закопчённое оцинкованное ведро, в котором варится на костре ужин, на хвойные ветки, разостланные на полу вместо стола, на груды лепёшек… Её явно смущает, что есть придётся, сидя на земле. А деревянные ложки у Нины вызывают восторг, они, видимо, живо ей что-то напоминают.
Только мы сели за стол и повар готовился зачерпнуть разливательной ложкой суп, как на берегу зашуршала галька под чьими-то тяжёлыми шагами. Все насторожились. Кто-то расшевелил огонь, и вспыхнувшее пламя отбросило далеко мрак ночи. От реки из-за кустарника вышел Пресников. По его лицу, по тому, как низко висела у него за спиною котомка, как тяжело передвигались ноги и волочился сзади посох, можно было без труда угадать, что позади у него остался тяжёлый путь.
— Умаяла чёртова дорога, — говорит он, но вдруг замечает Нину, подбадривается, выпрямляет уставшую спину, тянется через «стол» и своей огромной лапой ловит крошечную руку Нины.
— Саша Пресников, — отрекомендовался он.
— Наш великан и большой добряк, — добавляю я. — С хорошими вестями или с плохими торопился? — спрашиваю его не без тревоги.
— Письмо срочное принёс от Михаила Михайловича Куцего, сейчас достану. — Он торопится выбраться из круга, но задевает ногами за колоду, теряет равновесие — и весь, огромный, тяжёлый, валится на землю.
Взрыв дружного хохота катится далеко по ночной тайге.
— Фу ты, чёрт, опьянел, что ли? — бормочет Пресников и, схватив выпавший из рук посох, вскакивает, поправляет сбившуюся набок котомку. — Письмо потом дам, плохого в нём не должно быть, — и он уходит в палатку.
— А ужинать? — спросил кто-то.
— Умоюсь, приду.
Мы не стали дожидаться. Разве утерпишь, если перед тобою стоит чашка, доверху наполненная ароматным супом, сваренным в лесу, на лиственничном костре, сваренным поздним вечером, к тому же опытным поваром.
Все едят сосредоточенно. Для Нины вся эта таёжная обстановка, простота сервировки стола, костёр вместо светильника и дрожащие тени деревьев — диво. Без привычки, конечно, неудобно сидеть на земле — некуда деть ноги…
Из палатки доносится угрожающий голос Пресникова:
— Кто штаны мои надел?
— Несу, Саша! — испуганно отвечает Евтушенко, вскакивая, и исчезает в полумраке.
Нина улыбается… Все готовы рассмеяться. Но выручает повар. Он нарочито громко зачерпывает со дна ведра гущу, подносит Нине.
— Получайте добавок.
— Что вы, не надо, спасибо! — но уже поздно.
— Придётся, Нина, тебе доедать всё, иначе завтра будет ненастье и Трофим не сможет закончить работу в срок, задержится на пункте. Тут в тайге свои законы, — говорю я серьёзным тоном.
— Да?… Неужели всё это надо съесть? — с отчаянием спросила она.
— Да, если хочешь, чтобы завтра было вёдро.
— А можно без хлеба?
— Да можно и совсем не есть, это шутка.
«Угу… угу…» — падает с высоты незнакомый ей крик.
— Кто это? — вздрогнув, спрашивает Нина.
— Филин есть хочет, — поясняет Карев.
После ужина ещё долго людской говор будоражит покой уснувшей ночи.
Нина своим появлением в лагере расшевелила воспоминания этих, чуточку одичавших, людей. У каждого нашлось о чём помечтать. Вот и не спят таёжные бродяги! Кто курит, кто сучит дратву, кто лежит на спине, молча смотрит в далёкое небо, кто следит, как в жарком огне плавятся смолевые головешки, а сам нет-нет да и вздохнёт, так вздохнёт, что все разом пробудятся от дум.
Я подсаживаюсь ближе к костру, распечатываю письмо, принесённое Пресниковым. Нина тоже придвигается к огню. Она захвачена ощущением ночи. Кажется, никогда она не видела такого тёмного неба, не ощущала его глубины и не жила в такой тяжёлой земной тишине. Молча смотрит она в ночь безмолвную, чужую, и, вероятно, чувствует себя где-то страшно далеко, на самом краю земли.
К нам подходит Бойка. Я подтаскиваю её к себе.
— Завтра нам с тобою придётся идти на пункт, а к Кучуму на могилку сходим, как вернёмся. На этот раз не обману — сходим.
— Вы завтра уходите на пункт? — всполошилась Нина.
— Да. Я должен быть к вечеру у Михаила Михайловича на правобережном гольце. Ему нужны данные наблюдений смежных пунктов, чтобы подсчитать неувязки в треугольнике. Пишет, что не может отнаблюдать направление на Сагу, где сейчас Трофим, пирамида проектируется на дальние горы и плохо заметна.
— А это не хорошо? Я ведь не разбираюсь в геодезии.
— Если он так и не сможет в инструмент, даже с большим оптическим увеличением, чётко увидеть пирамиду, то придётся организовывать наблюдение с помощью световых сигналов: днём свет будут давать гелиотропом, то есть зеркалом, а ночью специальным фонарём. В этом случае, конечно, работы задержатся и для завершения их понадобится несколько дней хорошей погоды.
Нина не сводит с меня глаз.
— С гольца, куда вы идёте, видна пирамида, где сейчас находится Трофим?
— Видна. А что?
— Так просто, — отвечает она и не сводит с меня глаз.
— Потерпи, немного осталось, — уговариваю я её.
Люди расходятся по палаткам. Гаснет костёр, и тьма окутывает стоянку. От реки, дождавшись полночи, ковыляет белым медведем туман.
— Иди, Нина, спать. Ты устала. У тебя сегодня столько впечатлений!
— Боюсь — усну и не проснусь. Не верится, что человеку бывает так хорошо на земле, как мне у вас. Спокойной ночи. — И она, вздрогнув от озноба, скрывается под пологом.
Затаилась тайга на груди онемевшей земли, закуталась в сизый туман.
Опять запах апорта. Это Нина подложила мне под подушку ещё одно яблоко. Ну что ж, спасибо! Откусываю снежную мякоть, и снова её аромат возвращает меня в сад моей юности, к сверстницам-яблоням…
Слышу, в темноте крадутся шаги к моему пологу. Кто-то осторожно касается рукою ситцевой стены.
— Можно к вам? — слышу шёпот Нины. Я поднимаю край полога.
— Садись вот сюда, на мешок.
Нина шарит в темноте руками по брезенту, ощупывает место, садится, опускает за собою полотнище полога. Меня обдаёт горячим дыханием.
— Что случилось?
— Возьмите меня завтра с собою на голец.
— Да ты с ума сошла! Это далеко, и тебе без привычки не подняться туда.
— Поднимусь, честное слово, поднимусь!
— Не вижу, ради чего обрекать тебя на муки. Изорвёшься, а то и искалечишься, тогда не отчитаться перед Трофимом! Нет, и не уговаривай!
В молчании Нина нащупывает мою руку, крепко жмёт.
— Возьмите, здесь я пропаду в ожидании Трофима.
Чувствую, как трудно не согласиться с нею.
— Право, не знаю, что с тобою делать?
Она наклоняется к моему лицу, целует в щёку, исчезает за пологом в темноте.
— Не радуйся преждевременно! — кричу я ей вслед.
Михаил Михайлович пишет, что он ещё не теряет надежды отнаблюдать Сагу без световых сигналов, ну а если этого не добьётся? Упустит время — и это будет пагубным для нас. Тут нельзя рисковать и одним днём. Решаюсь завтра утром заранее отправить необходимое оборудование на пункты. Таких пунктов четыре, в том числе и Сага. Трофиму пошлю письмо, пусть он задержится на гольце до окончания работы. Это будет надёжнее. Как я сразу не догадался! Ведь на всех пунктах сейчас работают люди, и им ничего не будет стоить подать свет.
