Полёт - Орели Валонь
Габриэль
В начале нового учебного года Лили оказалась в своем классе второй по успеваемости. Ей это не нравилось. И она цеплялась за свои результаты так, будто от них зависела ее жизнь.
Каждый триместр[18] Лили приносила мне похвальные листы. Ей казалось, что любая отметка ниже 20 баллов[19] – плохая. Я говорила ей, что 17 или 18 – это тоже отлично, а она отвечала: «Нет, мама, отлично – это 20».
В плане оценок я на нее не давила. Я бы не посмела ничего ей сказать, она и так уже ушла гораздо дальше, чем я. Если бы я заглянула в ее тетради, то ничего не поняла бы: Пифагор, Фалес… Лили всегда расспрашивала о чем только можно, а уж в колледже она буквально засыпала меня безумными вопросами и идеями, когда мы садились ужинать.
– Мы принадлежим к какой-нибудь религии?
– Нет, а что?
– То есть я не крещеная?
– Крещеная. Но это было сделано в угоду прабабушке.
– Ты добилась успеха в жизни?
– Не знаю… Я живу в муниципальном доме, налоги на квартиру не плачу… А что вообще такое – успех? Быть богатым? Быть боссом? Но разве от этого становишься счастливее?
– Мы левые или правые?
– Знаешь, я и выборы… Хочешь еще салата, дорогая?
– Давай посмотрим вечерние новости?
– Зачем это?
– Чтобы знать, что происходит в мире.
– Но сейчас мой сериал начнется. Ты действительно хочешь смотреть новости?
– Нет, забудь. В любом случае, там всегда говорят об одном и том же: о погибших и о деньгах.
Лили
Поэтому каждый день после ужина я уходила в свою комнату читать.
О политике мы никогда с ней не говорили. Мама никогда не голосовала. Потому что это слишком далеко от ее повседневных забот. И она не видит, как это связано с тем, что каждый день ей приходится работать все больше за ту же зарплату. Вставать по утрам на полтора часа раньше, вечером возвращаться на час позже, а еще и выход на пенсию отодвинули на два года. Она не член профсоюза. Но участвует в забастовках вместе с коллегами и всегда так делала. Цены на бензин растут; отопление, горячая вода, электричество и страховка на машину – все подорожало. Поэтому она реже ходит в кино. Но не голосует.
В начальной школе я никогда не думала о том, богатые мы или бедные. Это не тот вопрос, который задаешь себе в детстве. Хотя ответ был прямо передо мной. Каталоги Lidl, в которых мы ставили галочки напротив товаров по акции; летние каникулы в лагере по путевке от маминой работы; стресс при открывании почтового ящика; ожидание жилищного пособия; спортивные занятия, за которые мы платили детскими ваучерами; и ежедневный мамин ужин из ломтика ветчины и салатного листика – кроме понедельников и четвергов. В эти дни на ужин была яичница. А по воскресеньям – консервированные равиоли.
И мы всегда включали радио и пели, даже если у мамы болела голова после рабочего дня. Она мыла посуду, я вытирала, и мы были счастливы. И мама напевала «Tarte aux pommes»[20] вместо «Funkytown»[21]…
Глава 2
Габриэль
Мой мир рухнул в тот день, когда она пришла домой из школы и сказала: «Я не люблю мальчиков. Во дворе они бьют меня в грудь».
Лили
В девять лет у меня появилась грудь, а в десять с половиной начались месячные. Внутренне я не изменилась, не поменялся и маршрут, каким я ходила из дома в школу, из школы домой, но теперь на всем пути меня сопровождали комментарии мужчин (любой из них годился мне в отцы), которые окликали меня, разглядывали с головы до ног (хотя голова и ноги интересовали их меньше всего) и отпускали всякие словечки. Если я отмалчивалась, они оскорбляли меня. А на следующий день я снова встречала их и все повторялось. Мое презрение на них не действовало.
В колледже это не прекращалось, а только усугублялось, и конца этому не было видно.
Когда у меня появились месячные, я была рада: я думала, хорошо, когда они приходят рано. Хорошо, что я первая в этом. Не знаю почему… Странная мысль, вроде той, что лучше не оказаться последней, начавшей заниматься сексом…
Если бы я только знала.
С грудью было то же самое – я обрадовалась, – но я оказалась единственной в классе, у кого появились формы. Девочки думали, что я ношу обтягивающие футболки, чтобы покрасоваться, но у меня была та же одежда, что и раньше, та же, что и у них. Просто она стала теснее.
В голове маленькой девочки происходит столько всего!
Каждую секунду, каждый день ты в напряжении, тебя терзают непонимание и сомнения. Ты разрываешься между тем, что чувствуешь, и тем, что должна чувствовать. Между тем, что думаешь, и тем, что должна думать. И я задавалась вопросами: действительно ли это первая менструация? Нормально ли, когда так болит живот? Нормально ли, что этого «так много» и оно длится «так долго»? Почему мне кажется, будто я всегда нахожусь на верхней границе нормы? Потолстею ли я еще? Когда это прекратится? Когда мне понравится мое тело?
Конечно, можно было спросить у мамы, но я опасалась, что вопросы слишком многое расскажут обо мне. Я боялась заставить ее почувствовать неловкость. А если у нее нет ответов? А если она не представляла свою дочку такой?
Поэтому о половом созревании, как и о многом другом, я узнала из книг. Одна такая имелась и у нас дома, в ней было три схематичных рисунка, изображавших девочку, девушку и женщину. Фигуры казались мне очень странными – ничего общего со стройными телами, которые я видела на экране телевизора или в журналах.
Неужели мое тело действительно будет выглядеть так?
Габриэль
Мое тело начало оформляться, когда мне было десять лет. Я хотела, чтобы мои изгибы исчезли, хотела избавиться от всего, что делало меня женщиной. Став подростком, я скрывала свое тело комбинезонами, безразмерными рубашками и свитерами до колен. Это была моя маскировка. Потом я остригла волосы. Они оставались короткими, пока я не ушла из дома, пока не переехала в другой район. И еще я перестала есть.
Так что да, я лучше других знаю, что в десять лет ты все еще ребенок. Ранимый ребенок. Я не заметила, что Лили взрослеет. С каждым днем она все больше замыкалась в себе, становилась скрытной. Между нами встала ее стыдливость. А я превратилась в обеспокоенную мать, которая видит, что дочь страдает, но уже не знает, как ей помочь.
Лили
Я стала болезненно стыдливой. Появились такие вещи, которые матери не касались. Мое тело менялось быстрее, чем я успевала осознать, и я ни с кем не хотела этим делиться. Никому не хотела его показывать. У меня всегда все было под контролем, но теперь собственное тело, половое созревание, подростковый возраст – ничего этого я контролировать не могла. Внутри бушевала буря, от которой никто не мог меня спасти.
Я хотела вырасти. Как можно быстрее. Хотела стать взрослой – но не женщиной. И уж тем более не желала оставаться ребенком в женском теле.
Детство – это счастливое чувство довольства собой. Ощущение безопасности. Полная уверенность в себе. И всего этого я лишилась.
Взросление означает потерю всемогущества.
