Заповедное изведанное - Дмитрий Владимирович Чёрный
их жизнь безмятежна, как наша с бабушкой – только я боюсь отхода ко сну и ночи немного. но Сан Саныч своим храпом выручает. он бесстрашен, он хозяин. и лишь однажды указал мне на подозрительное поведение местного моего знакомого – рыжего Шурика, которого учитель должен бы знать по школе. он и пара других знакомцев подростковой поры приезжают ко мне иногда на мотоциклах, стоим у калитки, говорим, они покуривают. из выходящего на улицу окна это видит Сан Саныч – поэтому, наверное, он и додумал некий себе кошмар, которым со мной поделился: мол, ночью по его части участка куролесил рыжий Шурик с трубкой в зубах, пьяный, повалил заборчик разделительный наш… история невероятная, тем более что Шурик не пьёт и через заборы не лазит.
но тут-то я и понял, что идеальная семья, верная супружеская жизнь и спокойная старость должна именно такую рисовать себе опасность – человека извне, ведущего нездоровый образ жизни (мотоцикл, мат, табак). и, что самое главное и опасное – молодого. воплощённый образ того чужого, нового времени, что вытесняет живое заслуженное время Сан Саныча. хотя, голосуя за Ельцина, Свечников выбирал именно это непредсказуемое будущее с его опасностями в стиле деревенского бандитизма.
Сан Саныч не смотря на свои восемьдесят два – крепок, и иногда накачивает мой велосипед своим универсальным автонасосом. а если закручивает гайки – я с трудом потом их ослабляю. но страх сильнее физической силы – вот ему и приснился, думаю, сон на тему подсмотренного вечером. смешной Шурик с трубкой-деревяшкой, похожей на жалейку, превратился в бандита: сломал забор, но не пошёл дальше, по законам сна не прорвался за окна, в мир пожилой деревенской семьи. забавно, но Шурик, Саша – очень похож на Сан Саныча глазами, только рыж и в веснушках. на вид совершенно безвреден, как мульт-герой Антошка. единственное боевое свойство – толст, впрочем, и Сан Саныч не был худым. однако именно тут дало сбой бесстрашие соседа-старожила – почуял некое приближение внешней злой силы. и Шурик был её символом – самим же Сан Санычем, только молодым, символом вытеснения его поколения, вечного возвращения и убывания…
высаживаюсь из электрички, с железных колёс на свои резиновые – и качу знакомой автодорогой, мимо сельсовета под красным флагом Пушкинского района, размышляя о гамсуновских героях моей дачи. сразу после того страшного сна, Сан Саныч почему-то озаботился судьбой своей библиотеки. как-то подозвал меня к ближайшему окну, что выходит к нашему крыльцу. выстроил на подоконнике несколько стопок книг, спросил, нужны ли мне как психологу книги по педагогике, и стал выдавать порции.
ко мне пожаловали соседствовать с Гамсуном и «Райским садом» Хэмингуэя книги с видом учебников, но учебников для учителей. книги не просто знаний, а статуса – библиотека завуча, дидактика. удивительно, но симпатизирующий Ельцину наш сосед был правоверным марксистом-ленинцем в рамках школьной программы – тут и диамат, и прочие назидания пятидесятых ещё годов в прочных бордовых, красных и синих тиснёных обложках сталинской стабильности. мне-то – очень кстати. тут даже по эстетике…
когда человек расстаётся со своими книгами – значит, расстаётся с жизнью. домашние библиотеки содержат ведь не только прочитанные тома. а непрочитанные страницы, что терпеливо ждут годами, иногда и десятилетиями, – и есть предполагаемое хозяином книг время в будущем, время для прочтения, зона ближайшего развития… значит, увидевший финишную черту, отказывает себе в будущем и вручает недочитанное тому, кому будущее гарантировано. пусть это и не товарищ по убеждениям – лишь бы книги, лишь бы это сокрытое в страницах время, попало к тому, кто сумеет прочитать, понять, прорастить. я радостно, но и настороженно принял такой дар. в эти годы подобные книги нередко встречаются и на помойках – но принять книги как наследство, это та услуга, которую не только из уважения, но и из интереса к книгам, я могу оказать соседу…
всё, подъезжаю к участку, накатываю волной через мостик – и как приятно видеть, что светская жизнь тут без меня продолжается! и бабушка не в тёмной комнате-чулке пребывает наедине с радио, а в саду, под солнышком. в симметрично обрамляющих раздваивающуюся яблоню плетёных из пластиковых лент креслах – баба Зоя из дома напротив через улицу, и вежливо улыбающаяся по поводу речей гостьи как хозяйка дачи наша Людмила Васильевна в белой широкополой плетёной шляпе. дело в том, что речи эти, как правило, повествуют об одном и том же – баба Зоя рассказывает из разу в раз о своих семейных событиях из далёкого прошлого, так как живёт без мужа давно, а дети с внуками поселились отдельно в соседней деревне, в Данилове. мужспился, это тут в порядке вещей. но румяная Зоя в неизменном платочке вспоминает иное, глядя как я со своим велосипедом вспугнул рыжую кошку, пришедшую в гости к моему коту-фрачнику, а он устремился за ней, только сейчас и заметив:
– Ну, побежал-побежал! Теперь держись, Муська, он те сику-то натрёт!
баба Зоя злорадно хохочет, а моя бабушка улыбается скорее снисходительно, чем сконфуженно – право местной жительницы, фольклор… приходится всё это слушать выпускнице Института благородных девиц. не учить же старушку приличиям? баба Зоя заходит в гости обычно в обед или после обеда, ей отчаянно скучно одной в своём доме. перед тем, как зайти – примет стопочку, муж приучил. вот и веселится, и вспоминает.
– У маво второго-то мужа пятух был побольше, этот хоть бил, но любил!
бабушке очень сложно увести Зою с рельсов её монологов, но чтобы соблюсти какие-то приличия, надо задавать вопросы, как-то отвлекающие от половой сермяги, которая так и прёт, независимо от аудитории, из весьма, кстати, набожной соседки.
– А где ваш муж работал, забыла, Зой?
– Машинистом, ну, это когда не пил, а так – вернётся из рейса, и запьёт на неделю, я его и в баню-то не вытащу.
– Как же вы его не останавливали, Зой, ведь на ваших глазах и спивался?
– А как остановишь? Он, вишь, и на работе пил-то, даже больше, а здесь – отдыхал. Только разделить с ним поллитру, одна хитрость. Не только ж пил, говорю, но и бил. А то – гармонь возьмёт, споёт и снова нальёт, так – пока не свалится. А тащить его – тяжоолый! Это не приведи господи…
– Да… Да…
бабушкина философская улыбка и мягкий взгляд через листву из-под шляпы – явно вообще не об этом сюжете. она так любуется летом и своей огромной жизнью, в которой не было и быть не могло подобной
