Письмо - Константин Михайлович Станюкович
И этот потрясающий удар, внезапно остановивший клипер, пробудил всех спавших моряков, вселил в них ужас и заставил их выскочить наверх и увидеть кромешную тьму кругом и седые ревущие буруны, со всех сторон окружавшие «Чародейку», бившиеся о ее бока и вливавшиеся своими верхушками через борт клипера, когда его бросало то на один, то на другой бок.
Положение было критическое, и неоткуда было ждать помощи. Выстрелы из орудий, раздававшиеся через пять минут, печальные, словно бы похоронные выстрелы, напрасно говорили о бедствующем судне со сто шестьюдесятью моряками. Буря заглушала их, да и кто мог бы подать в такую бурю помощь?
До ближайшего порта было миль двадцать, но как добраться до него в такую погоду на шлюпке, чтобы позвать на помощь какое-нибудь судно?
Вот уже десять часов, как капитан, напряженно-серьезный, почти суровый и в то же время сохраняющий хладнокровие, не сходит с мостика, придумывая и испытывая все средства, чтобы спасти любимую им «Чародейку» и людей.
Но напрасно работает машина. Напрасно сброшены были за борт тяжести для облегчения судна.
Клипер не двигался с места, и вода все прибывала, да прибывала, несмотря на то, что все помпы пущены в ход.
Надежды на спасенье почти никакой. Ветер ревет с адской силой, потрясая снасти и проносясь зловещим воем в рангоуте. Свинцовые волны словно бы говорят своим гулом о смерти.
Надежды нет. И это чувствуется почти на всех лицах, бледных, с расширенными зрачками, полных выражения ужаса и отчаяния.
А удары клипера о камни раздаются все чаще и сильнее. И при каждом ударе матросы крестятся.
Но капитан, и сам едва ли питавший какие-либо надежды на спасение, тем не менее имеет мужественный вид человека, который не падает духом, готовый бороться до последней минуты. И он время от времени вскрикивает в рупор своим громким твердым голосом:
— Не робей, ребята!.. Ветер скоро должен стихнуть и можно будет спустить гребные суда!
И словно бы уверенный, что ветер должен стихнуть, капитан отдает приказание, чтобы гребные суда были готовы к спуску, а сам в эту минуту думает, что не видать ему больше Маруси.
Огнивцев, бывший на вахте, невольно поддался обаянию мужества капитана и старался не выказать того ужаса перед смертью, который охватывал его всего каким-то пронизывающим холодом, и старался не глядеть на эти бушующие волны, говорящие о смерти, когда так мучительно хочется жить.
Несмотря на сознаваемую всеми близость гибели, работы по приготовлению к спасению шли своим чередом и в этой работе люди как-будто на минуту забывали, что они делают напрасное и бесполезное дело. Но старший офицер покрикивал, наблюдая, как выносили казенный денежный ящик, как вязали плот, как готовили к спуску шлюпки, и боцман, несмотря на ужас положения, все-таки сыпал ругательствами и даже дал какому-то матросику затрещину. И все это как-будто вселяло надежды в смятенные человеческие сердца.
Так прошел еще час, бесконечно долгий час.
Буря, казалось, стала понемногу утихать, и капитан в эти минуты стал надеяться… Если клипер продержится еще несколько часов, быть может…
— Как вода в трюме? Сходите узнать, Борис Константинович.
Огнивцев сбежал вниз, спустился в трюм и, вернувшись, доложил:
— Скоро к топкам подойдет!
Капитан только поморщился и все-таки крикнул веселым тоном:
— Ветер стихает, ребята. Не робей, молодцы!
И «молодцы» действительно как-будто почувствовали прилив надежды от этого веселого окрика.
Огнивцев между тем думал какую-то думу и вдруг, словно бы просветленный, полный решимости, подошел к капитану и сказал:
— Сергей Николаевич! Разрешите мне на баркасе с охотниками попробовать добраться в Амое… Там можно найти пароход и привести сюда.
— Вы на верную смерть хотите идти?…
— Все равно умирать… А может быть, и удастся… Ветер стихает…
Капитан взглянул на Огнивцева, на его смелое красивое лицо, и мучительно-ревнивое чувство кольнуло его. Но теперь, не все ли равно?
И, стараясь побороть это чувство, он сказал:
— Нет, Борис Константинович! вас я не пошлю.
— Отчего?
— Отчего? — переспросил капитан.,
— Да… позвольте узнать, отчего вы меня не хотите послать?
— Оттого, что вы любите мою жену и она вас любит! — вдруг почти на ухо проговорил Вершинин.
— Это неправда. Клянусь вам Богом!
— Но переписка?..
— Я получил только одно письмо и отвечал, советуя Марии Николаевне учиться, читать, серьезнее относиться к жизни и больше ценить такого благородного, чудного человека, как вы… Вот, что я писал! — взволнованно проговорил Огнивцев.
— Борис Константинович… Простите… Вы честный человек. Поезжайте на баркасе… Спасите нас, если не утонете! — проговорил капитан.
И с этими словами крепко пожал руку Огнивцева.
Вызвали охотников. Охотников нашлось более, чем нужно. Спустили баркас, поставив на нем зарифленные паруса, скоро баркас понесся и скрылся в волнах.
Матросы перекрестились. Никто не сомневался, что мичман и охотники матросы погибли.
А буря действительно стихала, и клипер било о камни не так жестоко. И надежда на спасение понемногу оживляла всех.
К вечеру на горизонте показался дымок. Скоро подошел военный французский корвет и остановился недалеко от «Чародейки» на вольной воде.
Громкое ура раздалось на клипере, и когда Огнивцев на баркасе вернулся на клипер, капитан крепко пожал руку Огнивцеву и взволнованно и горячо проговорил:
— Вы спасли «Чародейку» и нас… И кроме того…
Он на секунду остановился и, понижая голос, застенчиво прибавил:
— Веру в Марусю.
Счастливый и радостный, что жив, что сделал то, что надо было сделать, Огнивцев смело и открыто глядел теперь в глаза капитана и думал:
«Какой он несчастный, что любит эту женщину!»
И вслед затем в душе его шевельнулось что-то вроде завистливого чувства к капитану, словно он был бы и сам не прочь попробовать этого несчастия с Марусей.
Через день «Чародейка» с помощью французского корвета была снята с каменьев и на буксире отведена в Гонконг, в док.
1900
Примечания
1
Статское.
2
Аврал — работа, требующая присутствия наверху всего экипажа судна.
