Порог чувствительности [сборник litres] - Ирина Степановская
– Но твой муж! Что он скажет?
– Он уже спит. – Она быстро скользнула в темноту, и я удивился и торопливости её движений и тому странному непривычному оттенку в голосе, который у неё появился и которого я раньше никогда не замечал. Шофёр равнодушно выключил двигатель и откинулся подремать, а я не мог найти себе места.
Она появилась достаточно быстро с потрёпанной сумочкой в руках.
– Поехали! – Глаза её напряжённо блестели. Она, не желая ничего слушать, быстро села в машину. Пролетавшие мимо огни придавали её лицу выражение безумного веселья. Куда исчез присущий ей ледяной блеск глаз, ощущение исходящего от неё холодного спокойствия, которое меня так бесило? Как будто в упоении, в предвкушении чего-то необычайного она схватила меня за руку. Рука её была холодна, в то время как лицо горело.
– Остановись! – сказал я ей. – Ты всё проиграешь!
– Страсть стоит денег. Больших денег. Я это поняла. – Она говорила отрывисто, как в лихорадке.
– Я тебя не пущу! Остановите машину!
– Замолчи.
Но шофёр и без меня не думал тормозить. Очевидно, у казино была своя метода.
– Я с тобой не пойду! – У меня ещё теплилась слабая надежда, что без спутника её не пустят. Но казино не хотело терять свою выгоду. Ливрейный швейцар приветливо и с поклоном открыл перед ней зеркальные двери. Я остался у входа и присел на бордюр. За мной медленно, но неотвратимо вращалось сияющее рекламное чудо. Я схватился за голову.
Анны не было всего около сорока минут, которые показались мне вечностью. Наконец она вышла. Теперь она была одна без провожатых и очень бледная, будто больная. Казино исторгло её из себя, захлопнув за ней зеркальную пасть. Поравнявшись со мной, она щёлкнула замком и картинным движением перевернула сумку.
– Сколько ты проиграла?
– Все наши деньги.
– Ты сумасшедшая! Что ты теперь скажешь мужу?
– Скажу, как есть. – Глаза её были снова холодны и пусты. И блеска в них уже не было.
– Я не хочу в этом участвовать! Ты понимаешь, во что меня втянула?
Она закрыла глаза, и на лице её я не увидел ни раскаяния. Ни удивления тем, что она сделала – только мелькнула тень презрительной улыбки.
– Теперь я знаю, что такое страсть, – сказала она. – Ты хоть и не сразу, но справился с задачей. – Она как-то противно хихикнула. – Оказывается, начинать надо было не с постели.
Я остолбенел, не зная, что сказать. А она ещё помолчала и потом добавила вполне серьёзно: – А ведь я уже была в отчаянии. У меня были мысли покончить с собой… Но зато теперь, – она ухмыльнулась, – я могу рекомендовать тебя всем своим знакомым.
– Ты ужасная эгоистка! – вдруг заорал я. – Пусть ты не могла полюбить меня! Но ты ведь не полюбила никого! У тебя не было желания осчастливить даже какого-нибудь котёнка, мышонка… пускай черепашку! – Я совсем запутался от бессилия в этом зверье.
– Ты идиот? – спокойно спросила она. – Я к тебе затем и пришла, чтобы испытать страсть. И я её, наконец, испытала. И теперь я могу убить, украсть, обесчестить себя – и мне не будет стыдно.
Она словно гордилась сказанными словами!
– А тебе никогда не было жалко твоего мужа?
Она только подняла бровь.
Я вышел на дорогу, поймал для неё машину и дал ему последний стольник. Она мне даже не кивнула. Адрес её я тоже назвал сам.
Потом я ещё звонил ей, но никто не подходил к телефону, и только через месяц я услышал усталый голос её мужа.
– Анны нет. Она, наверное, в казино.
Когда из дома исчезли все ценные вещи, родственники поняли, что надо принимать кардинальные меры. Анна к тому времени переключилась уже на простенькие игральные автоматы. Она вставала поздно, когда муж уже уходил на работу и в старой одежде, которую было уже невозможно продать, шла на ближайший рынок, где были установлены эти штуки. Кое-какую мелочь для игры ей удавалось наклянчить у входа в метро. К вечеру с рынка её выгоняли – к этому времени в заведение подтягивались более денежные игроки.
Анну поместили в лечебницу. Страсть к игре пытались вылечить сильнодействующими лекарствами. От них её разум становился неподвижным, эмоции тормозились, а тело раздувалось, как влажный отёчный пузырь.
Всю осень и зиму Анна провела в больнице. К весне же её муж отвёз её в реабилитационный санаторий. Я несколько раз приезжал туда. В сущности, она была уже другой человек. Я понял, что её в санатории не любят и что ей приходится тяжко. Со мной она всё больше молчала.
Она как-то сразу, резко постарела. Однажды я приехал и увидел со стороны, ещё не подходя к ней, как Анна на веранде у корпуса смахнула со стола в пригоршню хлебные крошки и вынесла на крыльцо кормить птиц. Вот уж чего бы раньше она никогда не сделала. Воробьи и голуби тут же подлетели к её ногам и стали жадно склёвывать корм, а она, не замечая меня, смотрела на них оплывшими слезящимися глазами. Странный контраст между весенней природой и этой раздутой, почти пожилой на вид женщиной, отгоняющей нахалов для того, чтобы подкормить более слабых, поразил меня.
Сердце моё сжалось от жалости и вины. Но тут же к своему ужасу я почувствовал, как со страшной скоростью из него, из обоих предсердий и желудочков истекает и улетучивается моя такая сильная любовь к Анне. Любовь, которая мучила и держала меня эти долгие полтора года, не позволяя ни полноценно жить, ни работать, ни видеть других женщин.
Не выйдя из своего укрытия, не дав о себе знать, я ушёл и больше ни разу не приезжал в санаторий.
Однажды уже в конце лета, устраивая своего очередного пациента на консультацию в большой медицинский центр, я снова увидел Анну. Я шёл случайно как раз в то время, когда у входа её бережно высаживал муж из машины. Она опять была в сером брючном костюме, но уже другого фасона и значительно большего размера – видимо после больницы она так и не смогла восстановить форму. За тёмными дорогими очками скрывались её глаза, но я конечно сразу узнал почти прежнее спокойно-презрительное выражение её лица, её равнодушные движения. По всей вероятности её муж не хотел меня видеть, но Анна, повелительно махнув в мою сторону, велела ему подвести меня к ней. Она протянула мне руку.
– Ты был прав, – сказала она. – Я жалею, что не послушалась тебя. Жить без страстей комфортнее.
Не требуя от меня ни ответа,
