Те, кому никто не верил - Мария Блинкина-Мельник
Теперь у нас уже почти все было продумано. Я оставлю должность в театре и буду только преподавать на полставки в Академии. Эмили тоже уйдет с поста директора и будет сотрудничать с компанией в качестве внештатного консультанта. Мы переедем в домик на крыше, который купили в прошлом году и перестроили по своему вкусу. Только по одному вопросу мы пока не приняли решения, и именно к его обсуждению перешел доктор Розенманн:
– Наиболее популярный вариант – ребенок от двух до пяти лет, то есть несколько месяцев ускоренной гестации. На старте дитя получает усредненный интеллект родителей – ваши данные у меня в файле есть – и общее развитие, характерное для соответствующего возраста и интеллекта. Достоинства этого варианта – вы сразу имеете дело с разумным существом, минуя несознательный возраст, но способны еще сформировать ребенка по своему вкусу, вырастить друга и близкого человека. Недостатки этого варианта: фактор случайности, детские болезни, неудачная школа. По сравнению с ребенком, родившимся, к примеру, десятилетним, мы можем выиграть или проиграть: предсказать этого нельзя. Поэтому некоторые родители предпочитают вариант от пяти до десяти лет как некий компромисс. Ребенок от десяти до шестнадцати – старше мы по закону не имеем права – уже застрахован от потенциальных недостатков воспитания и влияния среды, то есть, в вашем случае, вы гарантировано получаете юношу или девушку с высоким интеллектом и способностями обоих родителей. Такого ребенка с радостью примут в самую лучшую школу, даже в Гаусс-колледж. С другой стороны, до наступления взрослой жизни остается совсем немного лет, и не факт, что вы действительно успеете сблизиться с ребенком, воспитать в нем те черты, которые вам дороги. Кроме того, вы пропускаете золотой возраст от пяти до десяти – мало кто получает удовольствие от наличия в доме грудных детей, но восьмилетние восхитительны (тут я опять подумал, собирается ли он сам заводить детей), с ними проще договориться, чем с подростками. В общем, я призываю вас тщательно обдумать все варианты.
Между тем тщательное обдумывание началось уже давно, но прийти к согласию нам так и не удалось. Эмили хотела двухлетнего (или двухлетнюю – последняя поправка к закону не позволяла выбирать пол, но этот вопрос никого из нас не волновал), а я все больше склонялся к мысли завести взрослого ребенка, лет пятнадцати, чтобы за два года интенсивного общения дать ему больше, чем мы могли бы дать двухлетнему за все время его взросления. Зачем тратить время на невыразительные годы раннего и среднего детства, мучить себя и ребенка каруселями, зоопарками и монотонными домашними заданиями? Зачем компрометировать высокие отношения отец-сын приучением к горшку и принудительным поеданием супа? Не говоря уже о том, что в сорок лет родители тоже не помешают, а доживем ли мы до сорокалетия ребенка, если возьмем его карапузом, еще не факт: средняя продолжительность жизни сегодня чуть больше ста лет, и существенного прироста в ближайшие полвека может и не случиться.
Пообещав доктору принять решение до следующей недели, мы поднялись на парковку и, не переставая спорить, сели в хелицикл. «Ты не понимаешь, как много можно вложить в подростка за два года! – настаивал я. – Ему уже можно рассказать всю свою жизнь, поделиться всеми своими исканиями, метаниями, ошибками, поражениями, победами, как со взрослым, понимаешь? Пятнадцатилетний – это же готовый вариант. Он сразу перенимает опыт родителей в лучшем виде! Ты меня не слышишь?» Эмили, сидевшая за пультом, смотрела на меня пристально: казалось, вот-вот заплачет. Мы перестали спорить. Я глубоко задумался и не сразу заметил, что мы парим не в ту сторону. Эмили любила устраивать мне сюрпризы – отыскивая вдруг новое кафе в неожиданном месте или маленькую экстравагантную галерею. Я смотрел вниз – это квартал не был мне знаком. Впереди показался кампус. Я никогда прежде не был в Гаусс-колледже, но, конечно, узнал его. Уверенно лавируя между корпусами, Эмили приземлилась перед одним из них.
– Я сейчас, – прошептала она и направилась к двери. Я вышел из хелицикла, удивленный. Неужели она собирается досрочно записать ребенка в школу? Значит ли это, что она готова мне уступить, согласна на подростка? Эмили вернулась в сопровождении высокого, красивого мальчика. Что-то знакомое почудилось мне в его облике. «Это наш сын Сэм, – сказала она, – ему недавно исполнилось пятнадцать».
Потом мы сидели втроем на скамейке, и она подробно мне все рассказывала – и про ту свою фиктивную командировку, и про выдуманные мигрени. Помню, тогда у меня мелькала мысль, что у нее кто-то есть, мне казалось, что она постоянно норовит куда-то исчезнуть. И действительно, стоило мне переступить порог, как Эмили бросалась навещать Сэма. До поступления в Гаусс он жил у Риделлов – Эмили призналась, что никогда не теряла с ними связи. Сэм тоже много о себе рассказывал: говорил, что увлекается музыкой, но собирается заниматься консалтингом, как мама. Дальше я уже плохо соображал, не воспринимал деталей. Понимал только, что мир рушится, и от этого мне одновременно жутко и весело.
Я думал о том, как пережить обман жены, и считать ли его обманом, или компромиссом, или даже предвосхищением моих желаний? И как мне теперь вести себя с этим славным юношей – своим и чужим одновременно? С другой стороны – пришло мне тогда в голову – наши отношения будут равноправнее, потому что все эти годы он действительно существовал, а не просто наращивался, поэтому каждый из нас может рассказать другому всю свою жизнь.
Как я себя чувствую
Я ехала на работу на рапидусе и смотрела в окно. На станции Диллингтон прямо вдоль полотна застраивался новый трехмерный квартал, под 45 градусов, как сейчас модно.
Меня всегда интересовали планировки домов – Джим говорит, что я зря вместо архитектора выучилась на полинетика, – поэтому я неосторожно высунулась в окно, и когда поезд тронулся, моя голова покатилась
