Гость Иова - Жозе Кардозо Пирес
— Гораздо хуже, царил страх, все боялись новой войны. Молодые парни старались под любым предлогом избежать медицинской комиссии. Некоторые даже отрубали на руке большой палец, чтобы нечем было нажимать на гашетку, а семьи, откуда забрали сыновей на военную службу, облачались в траур, как по умершим. Вы помните, дядюшка Анибал?
Старик утвердительно кивнул, прикрыв глаза. Он сидел очень прямо, прислонившись спиной к стене и сложив руки на коленях, как сидят обычно пожилые люди, внимая рассказам о прошлом и забываясь в мечтах о нем. Он слушал и, не желая дать болтовне торговца маслом увлечь себя, бурчал под нос:
— Солдатские россказни, все это солдатские россказни. Такие же неправдоподобные, по сути дела, как охотничьи истории. — И гладил по спине своего пса, лежавшего под столом.
Между тем он сам был охотником, точнее, некогда был, и к тому же слыл метким стрелком. Но именно поэтому очень хорошо понимал, как любит охотник прихвастнуть, ибо по-настоящему интересные моменты в его жизни редки. Даже крайне редки, если рассудить хорошенько.
— Служба есть служба, она всегда одинакова, — заметил он торговцу маслом.
— Всегда одинакова? Вы считаете так потому, что никогда не служили в армии. В мое время, дядюшка Анибал, один только ранец весил тридцать килограммов.
— Тридцать килограммов?!
— Да, тридцать килограммов, представьте себе. Все мои сверстники помнят об этих ранцах. Они вошли в историю. Много лет спустя еще говорили: ранцы девятьсот девятнадцатого года.
Торговец маслом, бывший ординарцем капитана и ухитрившийся в трудный период 1919–1920 годов избежать отправки на фронт, не смог, несмотря на всю свою ловкость и изворотливость, увильнуть от ужасного ранца. Он славился тем, что мог обвести вокруг пальца кого угодно, в том числе и врачей. Однажды этот плут явился в военный госпиталь дрожа как в лихорадке, и ни один медик не догадался, что вся его болезнь происходит от дольки чеснока, засунутой в задний проход и пропитанной каким-то снадобьем, данным ему неким аптекарем из Берингела.
Увы, хоть торговец растительным маслом и был способен на любые проделки, с честью выходя победителем из самых трудных положений — в конце концов он-таки сбросил военный мундир, — но одного противника он все же не сумел одолеть, и это был ранец.
— От ранцев никому не удавалось освободиться, — признался он, почесывая затылок. — Хоть на стенку лезь, а от ранца никак не отвертишься.
— И капралы тоже?
— В те времена и капралы.
— А сержанты?
— Сержанты непременно должны были участвовать в походах… Часто приходилось топать по двадцать километров в каске и с пистолетом.
— Но без ранца…
— Это конечно… Сержанты без ранца… Когда я говорю: «Никому не удавалось», я имею в виду солдат.
Анибал снова ворчит про себя:
— Опять охотничьи истории. Двадцать километров и еще бог знает что, и все, чтобы подстрелить несчастного зайца.
— В самом деле двадцать километров? — переспрашивает этот снедаемый любопытством бывалый человек хвастуна торговца. — Зачем столько километров, скажите на милость?
— Зачем? Да уж затем, дядюшка Анибал. Верно, чтобы укрепить мышцы, почем я знаю.
— Находятся и такие, что утверждают, — ввертывает хозяин трактира, — будто наши солдаты не были бы столь самоотверженными и храбрыми на войне, если бы их не муштровали в казармах.
— Истинная правда, — поддакивает старый Анибал, тут же вспомнив о книгах по истории, излюбленном своем чтении. — Примеров более чем достаточно.
Он знал наизусть целые страницы и охотно повторял их, сияя от удовольствия, едва только находились желающие послушать. Не важно, что аудитория казалась рассеянной и чаще всего внимала с вежливым молчанием тому, о чем он с таким наслаждением повествовал. Она уважала чтение, что само по себе неплохо; и он находился среди людей, а это уже совсем хорошо.
— У вас на уме одни легенды да старые истории, — упрекали его неоднократно, и Анибал не обижался, хотя любил, говоря откровенно, помечтать, погрузившись в сладкую дремоту (в свои шестьдесят восемь лет он продолжал каждую ночь видеть сны и помнил их по крайней мере весь следующий день). Он твердил в свое оправдание, что увлекается не легендами, а подлинной историей, «отрывками из португальских старинных хроник», пояснял он.
И вот, взглянув на будильник, стоящий на прилавке трактира, и припомнив, что уже несколько месяцев он не брал в руки купленной по случаю на ярмарке «Книги о маврах», старик поднялся и пошел к выходу. Он не хотел слушать хвастливых охотничьих рассказов, то бишь новых выдумок торговца маслом. Его ожидало более интересное занятие.
Он направился вдоль домов, сделав большой крюк, чтобы не сталкиваться с жандармами на площади. Следом за ним плелась собака, жара разморила ее, и она еле переставляла ноги, вялая, апатичная, опустив морду, так что высунутый язык почти касался пыльной земли.
Сидящие у ворот загона всадники сержанта Леандро проводили взглядом старика и собаку. Потом один из них указал подбородком в сторону таверны и спросил товарища, будто обращаясь к самому себе:
— А другие? Они, что же, совсем не едят?
Вопрос его повис в воздухе. Перед глазами жандармов расстилался Симадас: пепельно-серая степь, безмолвие. А пересекающий пустырь старый крестьянин восстанавливал в памяти набранные убористым мелким шрифтом строчки из популярной брошюры:
«Заря поднималась над лимонными деревьями замка, когда охваченные тревогой рабыни могущественного Якуба в прекрасном городе Улисса[2] возвестили о том, что приближается флот отважных лузитан…»
VII
Посмотрим теперь, что за преступление совершила Флорипес.
Сержант Леандро из Национальной республиканской гвардии запер ее на двое суток в карцер при полицейском участке, и, когда ему показалось, что наступил подходящий для допроса момент, он вызвал девушку в кабинет.
— Кто зачинщик мятежа? — спросил он. И тут же добавил: — Почему ваши крестьяне не согласились работать за поденную плату, предложенную землевладельцем из Лузадо?
Флорипес ответила, что они не могли согласиться работать за предложенную землевладельцем из Лузадо плату, потому что она осталась точно такой, как в прошлом году, а цены за это время сильно возросли. Была и еще одна причина: в Лузадо привезли несколько уборочных машин, и поденщикам уже не обещали столь же продолжительный, как и в предыдущем сезоне, контракт. По подсчетам крестьян, количество рабочих дней должно было уменьшиться на целую треть.
— Понятно, все понятно. А почему вы не нанялись к арендаторам Вересковой пустоши? Скажешь, тоже не подошли условия?
— В Вересковой пустоши обещали платить на два эскудо больше, зато не разрешалось отдыхать после обеда.
— А вам бы все только спать да спать, больше вас ничто не интересует. Очень мило! Являетесь сюда скопом попрошайничать,
