Не хлебом единым - Максим Юрьевич Шелехов
С того дня и до самого выпуска мы с Настей не обмолвились ни словом, она даже не смотрела в мою сторону. Что, однако, не мешало мне еще долго в своих грезах перед другими потенциальными кандидатками на известную должность отдавать ей безусловное преимущество.
IV
Но довольно! Пора вернуться к делам насущным, к событиям дней нынешних.
Прежде всего: Егорочкин Павел Степанович повесил у себя портрет в квартире, в гостиной, на видном месте, портрет губернатора. А рядом с портретом еще одна фотография, почти до размеров портрета увеличена и тоже в раме висит. Здесь запечатлено, как тот же губернатор на наше исполкомовское крыльцо взбирается. На заднем плане фигура самого Егорочкина. Словом, все как следует и, вопреки словам майора Лобова, свидетельствует о присутствии вкуса в Павле Степановиче. На главном месте у него все же Губернатор, а сам он здесь же, но, как будто бы и только, между прочим.
Майор Лобов еще сказал, что не бывает случайных чиновников, и эта мысль не дает мне покоя. Выходит, что я и при всем желании и со всей своей амбицией никак не способен в депутаты подвязаться. А жаль, сейчас львиная доля эфира за политикой. Но то все тоже Геростратова слава, не сходящее бельмо с экрана, «заворотовщина». У меня, признаться, даже фантазия в эту сторону отказывается работать. Мои грезы о другом сейчас. И тоже в стороне от музыки, я с возрастом изощренным стал. Я теперь окунулся с головой в беллетристику.
Я себе теперь так положение свое представляю. Я что-то начинающее, что-то пока неизвестное, но что-то равное Толстому или Гоголю по таланту. Я и сам как будто понимаю и в должной мере осознаю силу своего гения и вот приготовляюсь выпустить в свет свое детище. (Разумеется, не настоящие записки, а что-то действительно гениальное, которое как будто у меня есть). Словом, я нахожусь в состоянии предчувствия урагана славы вот-вот должного на меня обрушиться. Это если я отдам рукопись свою в печать, с чем я, однако, не спешу. Я как будто бы испытуемым мною предчувствием наслаждаюсь. Или… Я, в конце концов, могу сжечь еще неопубликованную свою рукопись, чувствую, что способен это сделать, хотя бы из вредности. А, каково?! Сколько наша отечественная и даже мировая литература тогда пострадает!
Но если двигаться в обход мыслей маниакальных, я вот еще о чем фантазирую: как мне передать работу свою в издательство? Скорее всего, это будет инкогнито. Скорее всего, я воспользуюсь псевдонимом, а настоящее свое имя сокрою и даже от издателя и буду с ним сообщаться исключительно по переписке, и даже после, когда стану страшно знаменит. Пойдут новые и новые мои произведения и лягут на «золотые полки» книжных лавок, и мне присвоят нобелевскую премию, но не смогут ее вручить, потому что не будут знать, кому вручать. А я в это время – я, что-то наподобие Толстого, или Гоголя, – в качестве простого обывателя, как ни в чем не бывало, буду входить в книжный магазин, где мне будут рекомендовать меня же! Одно предчувствие такой минуты приводит меня в трепет. Но признание должно быть, обязательно. Всю жизнь писать в стол и умереть, как Кафка, непризнанным, кажется мне ужасным, мое бы сердце, как Кафкино, не выдержало. Какое мне дело до наследия, мне нужна моя слава сейчас, одному мне и одно ее осознание. Форма же совершенно не обязательна, без формы слава чище и значимее. Слава достигает колоссальных размеров, когда она одета в заплатанный пиджак и затертые брюки. Я беру все это, разумеется, единственно на свой вкус, которому фантазия всегда была первым союзником.
________________
Но фантазия моя не всесильна, иногда реальность, что с возрастом стало происходить со мною чаще, иногда реальность вытесняет фантазию. Такие часы, и случается, что даже дни для меня воистину невыносимы и, наверное, давно бы свели меня в могилу, если бы не было на свете телевизора! И потому пою я эту оду телевизору, но не фантазии, потому, что только телевизор по-настоящему способен уберечь меня от действительности…
Миша Капустин
