Самые чужие люди во Вселенной - Эрик Пессан
«Здравствуйте, — начинаю я, — ничего плохого я вам не сделаю». Слова как будто не в горле у меня рождаются, а в животе. Проходит вечность, прежде чем они достигают губ. «Джеф», — говорю я, приложив ладонь к груди. Проходит несколько секунд. Биение сердца понемногу замедляется. Не знаю, понял ли человек мои слова. По его застывшему лицу ничего не определить. На нем старые, потертые штаны и растянутый свитер, из рукавов торчат только пальцы, такие же белые, как лицо. Волосы ежиком, бровей нет. Готов поклясться, все его тело абсолютно безволосое. Я не слышу, как он дышит. Только вижу, как движутся глаза. Проходит еще несколько секунд, а потом человек внезапно расслабляется, обмякает, руки повисают свободно, ноги не напряжены. Лицо бесстрастно.
«Я ничего не скажу, — объясняю я. — Можете спать здесь». Я спрашиваю, хочет ли он есть, и, не получив ответа, неуверенно подношу руку ко рту. Хорошо бы он понял, облегчил мне задачу. Но он по-прежнему неподвижен, не улыбается, не показывает на рот или живот. Не могу сообразить, то ли он немой, то ли мои жесты остаются для него загадкой. Во всех ли странах обозначают голод, поднося руку ко рту?
«Не уходите, — говорю я ему, — я принесу вам кое-что». Очень медленно выхожу в коридор, включаю свет там и гашу в кладовке, иду дальше. Каждый миг жду, что он оттолкнет меня и сбежит, но нет, он стоит не шевелясь. Я взлетаю наверх. На мое счастье, мама в гостиной, я слышу, как они с папой спорят, их голоса больше противостоят друг другу, чем разговаривают. До меня доносятся упреки, обычная ссора насчет того, что, пока мама на работе, папа ничего не делает по дому. В кои-то веки я рад, что родители перебрасываются колкостями и я могу спокойно открыть шкаф, взять упаковку печенья и большую бутылку минеральной воды. В холодильнике я хватаю питьевые йогурты, упаковку колбасы. Отрезаю кусок от буханки на столе и ухожу так же быстро, как пришел. На лестнице я вдруг застываю от страха: какой же я идиот, что болтаюсь с полными руками еды, нужно было взять пакет и спрятать продукты. Человека в подвале преследуют. Если я встречу тех, кто за ним гонится, они моментально поймут, для кого эта провизия. Отступать слишком поздно, я рискую привлечь внимание родителей, если вернусь в квартиру. Я спускаюсь, приоткрываю дверь на лестницу. В холле ни души. Бегу до двери в подвал, снова спускаюсь по ступенькам, включаю лампу с таймером и приближаюсь к кладовке, снова чувствуя, как колотится сердце.
Наверняка он сбежал, смылся, думаю я.
Открываю.
Он тут.
Ровно на том же месте. Как примерз. Руки болтаются, ноги чуть согнуты, глаза бегают, зубы стиснуты. Я молча кладу продукты на коробку. Показываю, что это для него, и ухожу. Не знаю, понял ли он. Помнится, в пятом классе учительница рассказывала историю про африканку (забыл, из какой страны), беженку с грудным ребенком. Ее приютили члены какого-то общества, но возникла проблема: она целый день ходила с ребенком в ванную, на полную мощность открывала краны и играла с малышом, не думая закупорить ванну. Люди, у которых она поселилась, неоднократно ей объясняли, что нужно вставлять пробку, что горячая вода стоит дорого. Женщина плохо понимала по-французски, да и по-английски, кивала, но ничего не менялось. Через неделю хозяева заявили, что больше не хотят держать ее у себя, такую тупоголовую. Общество отправило к ним переводчика, и женщина объяснила, что жила на берегу реки и привыкла купать малыша несколько раз в день, а эти мужчина и женщина, у которых она живет, грязнули: для них купаться — значит погружаться в стоячую воду, полную микробов и бактерий. Только бегущая вода полезна для здоровья.
Не знаю, почему вспомнил эту историю.
Наверное, она о том, что иногда очень сложно друг друга понять. Только за столом, в ледяной тишине семейного ужина, в течение которого папа с мамой старательно не обращали друг к другу ни взглядов, ни слов, я сообразил, что должен поговорить с Норбером. Завтра, если он, как обычно, уйдет утром и захочет взять велосипед, то наткнется на человека в кладовке.
Папа ел молча. Мама ела молча. Норбер ел молча. Не знаю, подумалось ли им, как мне, что это молчание в конце концов набьет нам полные рты невысказанных слов. Молчание отбивает у меня аппетит, и я почти не притронулся к еде. И не из-за этой фишки с эластичностью кожи. Папа иногда злится и спрашивает, не сижу ли я на диете. Я вру, что не голоден, это неправда, я не говорю, что не могу больше терпеть, что в этой семье умеют только молчать и препираться. Не говорю, что мне надоело каждый вечер садиться за стол, где вместо нас разговаривает телевизор. Я вспоминаю Тома, как его родители за столом рассказывают друг другу, что произошло за день, как его мама расспрашивала меня, чем я увлекаюсь, свои робкие ответы: я не привык, чтобы взрослые мной интересовались.
Скоро я поставил свою тарелку в посудомойку. И по ежевечерней традиции поправил тарелку брата, который сует ее в машину абы как. Если я этого не делаю, мама громко ахает, папа идет за нами и кричит, чтобы один из нас пошел и поставил свою тарелку и прибор нормально, Норбер не признается, и в итоге я уступаю. Пусть лучше на меня наорут вместо него, чем дать ситуации накалиться настолько, что наказаны окажутся все.
Сегодня вечером я стучусь к брату, жду немного и, поскольку он не отвечает, вхожу. Он валяется на кровати и смотрит видео. Поднимает на меня глаза, ставит фильм на паузу и ничего не говорит.
Человек, который толкнул его утром, рассказываю я, вернулся в подвал. Он прячется. Скорее всего, это нелегал, мигрант, беженец. Я дал ему поесть. Пусть Норбер завтра не пугается, когда захочет уйти.
Брат слушает меня молча. Потом говорит только, что завтра суббота и он хочет подольше поспать. Ни слова о моем признании. Точно, я единственный нормальный человек в семье.
«Всё?» — спрашивает Норбер и нажимает play. Скажи я брату, что завтра явится папа римский благословить наш дом или что я собираюсь прыгнуть с парашютом с балкона, он отреагировал бы так же.
Я делаю два шажка вперед и смотрю на экран через его плечо. В амбаре посреди широкой равнины укрылись вампиры. Разгар дня. Мужчины стреляют по амбару, при каждом выстреле пуля
