Анатолий Злобин - Любой ценой
В этом месте работа над заметками у меня внезапно прервалась, и я надолго отложил рукопись в дальний ящик. 1 ноября 1986 года в возрасте девяноста четырех лет умерла моя мама Варвара Ильинична Злобина-Кутявина. Я занялся исполнением сыновнего долга, забыв о тех проблемах, которые волновали меня еще вчера. Но, видимо, эти мысли цепко сидели во мне, не находя выхода.
Среди прочих хлопот и дел потребовалось заказать венки для похорон, а главное - составить надпись на траурных лентах. Оказалось, что это крайне трудно сделать: нужные слова, способные выразить горечь моей утраты, никак не находились. А составить текст надо срочно: вот-вот придет в дом похоронный агент, вызванный по телефону.
Агент пришел - и мигом разрешил мои терзания. Выяснилось, что не нужно заказывать никаких надписей на лентах, так как они уже готовы и годны на все случаи жизни и смерти, из готовых и следует выбрать.
Голос похоронного агента был траурным, словно он сам скорбел о том, о чем говорил:
- Вам сейчас трудно составить слова. Мы идем вам навстречу. У нас для вас имеется готовая лента. Это ваша мама? Я глубоко сочувствую вашему горю. Какие еще будут пожелания: сестре, бабушке? Все будет исполнено в лучшем виде, золотом. У нас большой выбор, свыше двадцати трафаретов. Сейчас эти надписи делает машина, а раньше это было у нас узкое место.
Я понял: возражать бессмысленно. Коль дело поставлено на поток, тут и папа римский не поможет.
Похоронное бюро попало в план - такая история. Не смею утверждать, как их планируют - от достигнутого или по договорным обязательствам, но все сопутствующие показатели налицо: снижение себестоимости, повышение производительности труда.
Собрались взрослые дяди при хороших окладах, иные при персональных машинах, и давай решать, как им поднять производительность труда в деле производства венков и надписей к лентам. Перво-наперво перевести надписи на машину. Но поскольку такая машина с гибкой технологией еще не создана, то все буквы будут одного образца и размера, а тексты подлежат особому утверждению, чтобы не было никакой отсебятины от клиентов. Итак, товарищи, кто за предложенные трафареты?
Принимается единогласно.
Взрослые дяди разъехались и разошлись по своим кабинетам с чувством исполненного гражданского долга. Отныне все покойники нашей державы будут получать типовую ленту.
"Дорогой мамочке" - вот таким сверхпроизводительным путем появилась надпись на моем венке. И это все. Больше ни звука, ни слова. Так решила машина, бездушная, как сама смерть.
А трафаретов сколько угодно: "Дорогой сестре", "...бабушке", "...тете" - я же говорил, на все вкусы и случаи жизни. Дяди хорошо потрудились.
Господи, да когда же мы опомнимся? Кому нужна такая высшая производительность, если при этом глохнет душа! Будьте вы все при плане но не до такой же степени дурости!
Я понимаю, что хочу перепрыгнуть через ступеньку. Уважение к мертвым надо начинать с уважения к живым. А уважение живых начинается с памяти о наших отцах и дедах, наших матерях.
Неустранима душевная боль, возникшая от смерти родного человека, но она дана нам природой. А вот сердечная боль от похоронной бездушной машины - это уже не от природы, это мы сами себя травим. Я должен написать об этом. Должен завершить мои заметки.
Любой ценой!
Перестройку надо начинать не с экономики, а с человека. Чтобы человек возвратился в себя.
Люди, вы меня слышите?
Одинокий тоскующий голос плывет в каменном ущелье города, погруженного во мрак. Кто услышит?
Ну хорошо, думал я, пытаясь взбодриться под струями полночной прохлады, выговорим мы наши боли, нарисуем их черными красками или в голубых тонах близлежащих далей - и разойдемся по кабинетам, чтобы и дальше творить то, что до того творили. Ведь сколько и прежде было таких вопиющих голосов. И на каждый глас находилась своя пустыня.
Я не есть указующая инстанция. И даже не фиксирующая. Я есть инстанция страдательная, потому что, если общество устроено разумно, оно обязано иметь своих страдателей, терзающихся от всякого разлада гармонии, а не греющих на нем руки.
Улицы казались бесконечными, как коридоры Госплана. А там на самом верхнем этаже в конце коридора стоит старый медный титан с кружкой на цепи. Титан сверкает начищенными боками, но не каждому дано его видеть.
В народе титан прозвали Центральная чернильница. Существует поверье: если руководитель, приехавший с периферии решать дела, сумеет найти титан на самом верхнем этаже и выпьет хотя бы глоток из Центральной чернильницы, дело его решится самым благоприятным образом.
Однако найти титан не так-то просто, ибо всех коридоров тут более ста километров, а те, кто знает местонахождение Центральной чернильницы, другим не говорят из опасения, что на всех чернил не хватит.
Могу указать точный адрес, слышанный мной от верного человека: самый верхний этаж, как выйдешь из лифта - прямо до конца коридора, предпоследняя дверь налево.
Ныне на всех этажах говорят, что старый титан вот-вот будет сдан в музей. Центральная чернильница перестанет существовать, а вместо этого все руководители на местах получат свою чернильницу-непроливайку. Тогда не станет нужды каждый раз мчаться за разрешением: можно макнуть ручку или нельзя? А станет совсем по-другому, как в сказке: директор опускает ручку в собственную чернильницу и сам ставит подпись - дело сделано...
Будто бы решено в порядке эксперимента с нового года раздать директорам двести сорок таких чернильниц, однако при условии, что у всех директоров чернила будут одного цвета, следовательно разливать их придется из одной бутылки.
Да и то сказать: плановый централизм никогда не планировался. Но возник тем не менее.
А может, все это есть наша русская удаль?
Всего у нас много, можно сказать, вдоволь: миллиардов, тонно-километров, мегаватт. И полезных ископаемых в избытке, и начальников, и трибун для произнесения речей.
Так чего же сквалыжничать? Будет сделано. Размахнемся всем народом - и сделаем. Раскачиваться, правда, будем постепенно, с оглядкой, да и поворчим порой: зачем наш покой тронули? Но уж потом раскачаемся, размахнемся кувалдой - и сотворим. Это будет наш чисто русский перестрой.
Над городом занимался новый день, и это был, как говорится, не только последний день прошлого, но и первый день будущего. Прочистилось, заголубело небо, солнечный луч заскользил по асфальту.
Не только вчерашние истины стали нынешними ошибками. Так же и сегодняшние истины станут ошибками завтрашними, ибо таково неудержимое движение действительности.
Куда бы мы ни двигались по кольцам земной орбиты, а все равно придем туда же - к завтрашнему дню.
1986
