Лев Копелев - Вера в слово (Выступления и письма 1962-1976 годов)
К. И можно и нужно сравнивать. В то время наше государство и партия были неизмеримо слабее. И любые выступления таких литературных противников должны были считаться куда опаснее, чем сейчас. Но Ленин не допускал и мысли о карательных мерах даже тогда, когда Горький открыто резко протестовал против суда над эсерами. А ведь их обвиняли в вооруженной борьбе, в терроре. И Горький не только сам выступал - он призывал Роллана, Франса и других зарубежных друзей протестовать.
В. Горький сам осознал свои ошибки. Вы же знаете, как он их исправил в последующие годы.
К. Осознал именно потому, что его переубедила ленинская политика, т. е. политика без репрессий, без преследований идеологических противников. Самым непримиримым из них было предложено уехать за границу. Как например, Бердяеву, Бунину, Куприну.
В. Вот и Тарсиса мы выслали за границу.
К. И очень хорошо сделали. Как бы он там ни активничал, но сегодня от него в сто раз меньше вреда, чем от того факта, что Синявский и Даниэль еще сидят в лагере.
В. Сидят и будут сидеть, пока не отсидят свой срок. А заступаться за них - это и значит помогать врагам.
К. Наоборот. Именно тот факт, что у нас нашлись люди, которые заступаются за неправильно осужденных, - это служит для наших зарубежных друзей лучшим доказатель-ством того, что все же произошли существенные изменения после Сталина, что не может быть возврата к прошлому. И, напротив, такие суды, такие статьи и стихи, против которых я возражал, служат аргументами врагам, утверждающим, что у нас ничего не изменилось, что и теперь все так же, как при Сталине. А такие письма, которые и я подписывал, и наши выступления против сталинистов доказывают обратное. Мое письмо напечатал коммунисти-ческий журнал "Тагебух", а не реакционные газеты. Им это ни к чему, они скорее напечатают заметку о стихах Сергея Смирнова. Не реакционеры протестуют против процессов - они им только радуются, а протестуют наши друзья, прогрессивные литераторы, в том числе и коммунисты.
В. Я вынужден опять повторить вам - сейчас крайне сложная, трудная идеологическая обстановка. Враги хватаются за любые проявления у нас, которые они могут использовать. В этих условиях ваше поведение приносит вред. Я с вами здесь говорил как представитель отдела культуры Московского комитета, я хочу, чтобы вы серьезно задумались и приготови-лись к тому, что этот вопрос будет рассматриваться на бюро МК или в райкоме. Лично я считаю, но это не только мое мнение, что перебрасывать такие мостики, заниматься тем, что - уж простите! - принято называть демагогией, утверждать, что у нас реставрация культа личности, - несовместимо с пребыванием в партии.
К. А вы не думаете, что расправляться с коммунистом за то, что он прямо и откровенно высказал свои взгляды в письме, обращенном к партийному руководству, или открыто с трибуны, что это и есть реставрация сталинских порядков? Так же, как называть правду демагогоией.
В. Почему "расправляться", что это за выражение?
К. Потому что исключение из партии или даже строгое взыскание в данном случае и есть расправа. Ведь вы же понимаете, что завтра я не могу говорить по-иному, чем вчера. Это значило бы лгать, лицемерить. А я был, буду и могу быть только честным, только правдивым и с партией и с любым человеком. За это вы хотите меня исключать?
В. За честность никого не исключают. Но ваши взгляды, ваше поведение сегодня несовместимы с тем, что мы с вами носим в кармане.
К. Ну что ж, меня уже один раз исключали, в 45-м году, а через 12 лет восстановили. Я дожил до 20-го съезда, которого не ожидал. Надеюсь, что доживу до 24-го съезда, которого жду. Если мы встретимся с вами потом, я верю, что вам придется изменить свою точку зрения.
В. Я с вами разговариваю откровенно и серьезно. Однако, имейте в виду, что на Бюро с вами уже не будут дискутировать, а будут решать вопрос.
К. Почему же, все-таки, на бюро МК или райкома? Почему не в низовой организации? Ведь по уставу такие вопросы должны решать первичные организации.
В. Этот вопрос не минует и первичную организацию. У вас в институте, кажется, завтра собрание? На бюро Московского Комитета вас, видимо, вызовут послезавтра, если не будет задержки из-за городской конференции. До свидания.
Через два месяца после этого разговора я был исключен из партии решением бюро райкома Фрунзенского района г. Москвы.
* Ю. Н. Верченко в настоящее время - секретарь правления Союза писателей СССР. Тогда был зав. отделом культуры МК.
** В 1966 г. Ю. Верченко был директором издательства "Молодая Гвардия", которое выпустило мою книгу о Брехте.
*** См. "Ответ сталинцу".
ПРОЩАНИЕ С ПАРТИЕЙ
В бюро Свердловского РК КПСС
Первый секретарь РК тов. Б. В. Покаржевский задал мне 6 мая с. г. (по телефону) вопросы, на которые я отвечаю письменно, так как по состоянию здоровья не могу притти на бюро РК.
1. Осенью 1967 г. ко мне обратились товарищи из журнала "Тагебух", органа компартии Австрии, - в котором я и раньше сотрудничал, - с вопросом: что я думаю о появлении в некоторых советских журналах произведений, выражающих желание реставрировать культ Сталина. Австрийские товарищи писали, что эти публикации тревожат друзей СССР и служат аргументами для антисоветских и антикоммунистических пропагандистов, утверждающих, будто у нас происходит "реставрация культа" и будто коммунизм несовместим с демократией, с исторической правдой, с гуманизмом и т. п.
2. Такие вопросы я не мог оставить без ответа. Моя основная профессия - исследование прошлой и современной западной культуры (театра, литературы, искусства), главным образом, на материалах стран немецкого языка (ГДР, ФРГ, Австрии, Швейцарии), моя военная специальность - пропаганда среди войск и населения противника; и в ГДР и в ФРГ работают мои бывшие ученики, которым я в годы войны помог из солдат и офицеров гитлеровского вермахта превратиться в деятельных антифашистов. Некоторые из них стали коммунистами. Товарищам из "Тагебух" я написал подробное письмо, которое они и опубликовали.
3. На партийном собрании в Институте Истории Искусств 9 апреля в некоторых выступлениях извращался смысл этого письма. Мне приписывалось утверждение, будто у нас восстанавливается культ Сталина, тогда как в действительности я доказывал прямо противоположное - невозможность такого восстановления. Мне приписывались и нападки на писателя С. С. Смирнова, автора книг о героях Бреста, тогда как в вопросе "Тагебух" и в моем отчете речь идет о другом литераторе С. В. Смирнове - авторе поэмы, опубликованной в журнале "Москва" (будучи болен, я не присутствовал на собрании и узнал об этом только теперь).
Видимо, бюро РК получило также неправильную информацию, поскольку тов. Б. В. Покаржевский спрашивал меня об "интервью в западно-германской газете". Поэтому я прилагаю дословный перевод текста, опубликованного в январско-февральском номере австрийского коммунистического журнала "Тагебух". Считаю показательным, что до сих пор этот текст не был, насколько мне известно, перепечатан буржуазными газетами.
4. За все, что было высказано в этом письме, я и сегодня отвечаю полностью. Я убежден, что такой откровенный разговор, который ведется в нем с австрийскими товарищами, может быть только полезен и в любой другой аудитории. Суть этого разговора соответствует решениям 20 и 22-го съездов, подтвержденных решениями 23-го съезда и другими партийными документами. Напротив, попытки утаить и даже отрицать историческую правду, провозглашенную с трибун партийных съездов и запечатленную во многих неопровержимых документах и литературных свидетельствах, которые публиковались в течение 15 лет у нас и за рубежом, - могут лишь принести вред престижу партии и советского государства и делу социализма во всем мире.
5. По поводу обвинений, предъявленных мне в связи с письмом о процессе Галанскова, Гинзбурга и др., которые, якобы, используют враги, сообщаю:
а) Мое личное письмо, адресованное в секретариат ЦК, Верховный Совет, Генеральному Прокурору и адвокатам не было нигде опубликовано, ни оглашено по радио. Суть этого письма заключалась не столько в защите осужденных, сколько в критике таких обстоятельств дела, которые позволили использовать его нашим идеологическим противникам.
б) Я подписал также одно коллективное письмо Генеральному Прокурору, которое не было нигде ни оглашено, ни опубликовано.
6. Все, что я писал, отвечая австрийским товарищам, так же, как все, что я писал и говорил в статьях, книгах, научных работах, публичных выступлениях и письмах, обращенных в партийные и советские инстанции, определяется прежде всего моим сознанием гражданского и партийного долга, моей гражданской и партийной совестью.
Однако, сейчас я подвергаюсь незаслуженной и оскорбительной дискриминации. Так, например, в Институте Истории Искусств из подготовленных к печати коллективных сборников изымаются мои работы, уже обсужденные и утвержденные (например, статья о современных швейцарских драматургах Фрише и Дюренматте). Дирекция Института отказывает мне в отпуске, на котором настаивают врачи, хотя план моей научной работы перевыполнен, а состояние здоровья требует отъезда в санаторий.
