Александр Этерман - Смерть и деревянные человечки
2 ДАМА: Не все ли равно?
АНДРЕ: Правильно. Поцелуй меня.
(В это время 1 дама окатывает Мишеля водой. Он просыпается.)
Явление 20
(Место дуэли. Два бледных молодых человека заканчивают последние приготовления. Они медленно раздеваются, остаются в штанах и широких удобных рубахах и становятся при этом почти неразличимыми. По очереди опробывают шпаги, вздыхают и затем расходятся в разные углы сцены. Кроме того, на сцене граф де Буа-Реми, граф де Панти, виконт де Сен-Ба и барон де Гло. Дуэлянты быстро что-то пишут)
ГРАФ ДЕ ПАНТИ: Можно начинать?
БАРОН(глядя на часы): Еще рано. Кто же начинает в такую рань? Давайте лучше выпьем. (В этот момент виконт открывает бутылку красного вина)
ВИКОНТ: Готово! И чего вы не разрешили мне взять с собой лакея! (Он наливает понемногу всем присутствующим. Все, кроме самих дуэлянтов, берут свои стаканы) А они?
БАРОН: Они заняты.
ГРАФ ДЕ БУА-РЕМИ: Чем? БАРОН: Им надо закончить кое-какие дела. Как будто сам не дрался!
ГРАФ ДЕ БУА-РЕМИ: Я дрался в Италии. Там нравы проще.
БАРОН: Да, там половина дуэлей заканчивается чьей-нибудь смертью.
ГРАФ ДЕ БУА-РЕМИ: А у нас?
БАРОН: У нас я слышал о двух таких случаях. Но в одном несчастного задавила лошадь.
ГРАФ ДЕ БУА-РЕМИ(нежно): Я сам убил двух человек.
БАРОН: Так ведь было из-за чего!
ГРАФ ДЕ БУА-РЕМИ(пожимая плечами): Кто его знает! Кажется, одному из них я наступил на ногу, а другой налетел на меня на лестнице.
БАРОН: Вот видишь! А мы деремся большей частью из-за женщин. Понятное дело, у нас дуэли давно превратились в спектакль. Серьезные люди не пользуются дуэльными пистолетами.
ВИКОНТ: Но у них же шпаги!
ГРАФ ДЕ ПАНТИ: Как ты думаешь, к чему все эти пышные приготовления? В лучшем случае каждый получит по царапине.
ВИКОНТ: Они оба прекрасно фехтуют.
БАРОН: Выпьем! (Пьет. Остальные с большей или меньшей неохотой следуют его примеру.) Сейчас увидим. Анри, они уже покончили со своей писаниной?
ГРАФ ДЕ БУА-РЕМИ: Еще нет.
БАРОН: Шут с ними.
ВИКОНТ: А в чем дело на этот раз?
ГРАФ ДЕ ПАНТИ: Пора уже. Ты был вчера в опере?
ВИКОНТ: Нет, конечно. Когда это я ездил туда в среду?
ГРАФ ДЕ ПАНТИ: Ты много потерял. Они так мило поссорились. И не просто так, а из-за твоей приятельницы госпожи де Молле. Сколько ей лет?
ВИКОНТ: Они ее не поделили?
ГРАФ ДЕ ПАНТИ: Вроде этого. Она захотела взять их с собой в деревню, все было бы ничего, но на двоих не согласился муж. Он уронил картонку на голову вот этого (он машет рукой). Так как в суматохе фрак оказался запачканным и никто не понял, что произошло, было постановлено, что надо драться.
ВИКОНТ: Но откуда известно, что это сделал муж?
ГРАФ ДЕ ПАНТИ: Он рассказал об этом жене, а она всем остальным.
ВИКОНТ: А она не сочиняет?
ГРАФ ДЕ ПАНТИ: Я ее хорошо знаю. Думаю, что нет. Она на это неспособна.
ГРАФ ДЕ БУА-РЕМИ: А они знают?
БАРОН: Еще бы!
ГРАФ ДЕ БУА-РЕМИ: Зачем же они дерутся?
БАРОН: Почему нет? Это же совсем безопасно!
ГРАФ ДЕ ПАНТИ: А что им остается? Билеты проданы, публика на месте. При таких обстоятельствах спектакль не отменяют. А если бы они в самом начале увильнули от дуэли, графиня перестала бы их принимать. Это сразу получило бы огласку, и их уволили бы с позором.
ГРАФ ДЕ БУА-РЕМИ: Откуда?
БАРОН: Ясное дело, со службы.
ВИКОНТ: Забавно.
БАРОН: Не нахожу. Давайте выпьем. Не хочешь? Зря.
Анри, дорогой, кликни этих господ, пусть выпьют с нами. Хватит с них.
ГРАФ ДЕ БУА-РЕМИ: Одну минуту, барон. Впрочем, нет, вы ведь признанный специалист. (Он подходит к одному из дуэлянтов, потом к другому, берет их под руки и вместе с ними подходит к барону. Оба дуэлянта очень бледны.)
БАРОН: Господа! Выпейте с нами. (Он протягивает им бокалы.)
1 ДУЭЛЯНТ: Это необходимо?
БАРОН: Нет, конечно. Может быть, вам угодно начинать?
2 ДУЭЛЯНТ: Давай выпьем. Барон лучше нас знает, что делать. (Поспешно пьет. 2 дуэлянт неохотно следует его примеру.)
БАРОН: Ваши письма положите вот сюда (показывает на красную папку.) Будьте спокойны, если один из вас будет убит, что не исключено, с ними все будет в порядке.
1 ДУЭЛЯНТ: Простите, господа, я сейчас приду. (Он быстрым шагом пересекает сцену, в нерешительности останавливается около лабиринта, качает головой и скрывается из виду.)
БАРОН: Граф, (Анри поворачивает голову) да не ты, Панти, помнишь дуэль де Грие с сэром Джеймсом? Они дрались час, потом сделали перерыв, перевязали раны и продолжали, пока англичанин не упал без сознания.
ГРАФ ДЕ ПАНТИ: Отлично помню. Было холодно, как на Северном полюсе. Де Грие получил тогда воспаление легких, а сэр Джеймс отморозил нос.
БАРОН: У каждого свои воспоминания. Выпьем!
2 ДУЭЛЯНТ: Я сейчас, господа. Всего одну минуту. (Он повторяет траекторию первого дуэлянта. Тот уже идет ему навстречу, поправляя штаны.)
ВИКОНТ: Всегда так?
1 ДУЭЛЯНТ: О чем вы беседовали, господа? Налейте мне вина, если это вас не затруднит, виконт.
ВИКОНТ: Нисколечко. (Протягивает ему бокал. Тот пьет.)
БАРОН: Виконт, в бутылке что-нибудь осталось?
ВИКОНТ(переворачивая ее вверх дном): Вот.
БАРОН: Жаль. (Встает.) Пора начинать.
ВИКОНТ: Но его еще нет.
БАРОН: Он сейчас вернется. Анри, покажите мне обе шпаги. (Он берет их в руки.) Ничего. Довольно острые. (Поправляя штаны, возвращается второй дуэлянт. Барон бросает шпаги хозяевам.) Ладно, начинайте.
Явление 21
(Наполеон сидит, откинувшись на спинку мягкого стула. Он дремлет. Это длится довольно долго, можно не очень торопясь досчитать до ста. В другом углу стоит, не шевелясь, Коленкур. Неожиданно...)
НАПОЛЕОН: Скажи, Коленкур, я очень плохо выгляжу?
КОЛЕНКУР: Нет, сир. Хуже, чем десять лет назад, но не более того.
НАПОЛЕОН: Льстишь ты довольно оригинально.
КОЛЕНКУР: Сир, господин губернатор просит принять его.
НАПОЛЕОН: Я не хочу его видеть.
КОЛЕНКУР: Но он все равно придет.
НАПОЛЕОН: Зачем же спрашивать моего согласия?
КОЛЕНКУР: Как же быть, сир?
НАПОЛЕОН (пожимая плечами): Не знаю. Мне не нужна видимость власти, если это одна только видимость.
КОЛЕНКУР: Я попытаюсь его не пустить.
НАПОЛЕОН: Не надо. Мне приходилось иметь дело и с более докучливыми господами. Правда, это было давно.
КОЛЕНКУР: Ваше величество, я должен вам кое-что сказать.
НАПОЛЕОН: Ну так говори.
КОЛЕНКУР (торжественным шепотом): Ваше величество, в Европе неспокойно.
НАПОЛЕОН: Что с ней?
КОЛЕНКУР: Бурбоны надоели Франции.
НАПОЛЕОН: При чем тут Европа?
КОЛЕНКУР: Вы сами так говорили.
НАПОЛЕОН: Ну и что? Тем хуже для меня. Теперь англичане вцепятся в меня клещами.
КОЛЕНКУР: Ко мне подошел помощник капитана с английского корабля, который только сегодня приплыл.
НАПОЛЕОН: Из Ливорно?
КОЛЕНКУР: Да, ваше величество. Он сказал...
НАПОЛЕОН: Для передачи мне?
КОЛЕНКУР: Видимо, да. Он сказал, что некая значительная организация решила добиваться вашего возвращения. Я так и не понял...
НАПОЛЕОН: Он не сказал, кто в нее входит?
КОЛЕНКУР: Он темнил, и я не решился настаивать. Может быть, князь Талейран.
НАПОЛЕОН (мрачнея): Это вряд ли. Хотя... Он давно считает меня конченым человеком. Может, снова захотел испытать судьбу. Попроси ко мне лорда Хоу.
КОЛЕНКУР: Он только что уехал домой, ваше величество.
НАПОЛЕОН: Тогда не нужно. Давай сидеть, как будто нам в самом деле нечем заняться. Если до нас действительно кому-нибудь есть дело, пусть пеняет на себя. Нам с тобой никто не нужен. (Коленкур кланяется.) Коленкур, в каком состоянии мои записки?
КОЛЕНКУР: Я всегда к вашим услугам, сир.
НАПОЛЕОН: Садись. (Коленкур садится на стул. Наполеон начинает ходить по комнате, сначала медленно, а потом все быстрее.) Ну, так как дела?
КОЛЕНКУР: Я подготовил все, о чем вы говорили.
НАПОЛЕОН: Пиши. Готов?
КОЛЕНКУР: Да, сир.
НАПОЛЕОН: Мне трудно судить, что изменилось бы, если бы я не предпринял некоторые действия, оказавшиеся впоследствии ошибочными, например, промедление в Испании, отставку Талейрана, отказ от мирного договора с Фоксом и потом, когда мне отдавали правый берег Рейна. Это не очень хорошо звучит, да и порядок неправильный, неважно, потом исправишь. Это не все были и другие ошибки. Скорее всего, ничто бы не изменилось. Люди, которые предали меня, так или иначе сделали бы это, бесчисленные русские, австрийские, английские и прочие армии все равно выступили бы против Империи, мирный договор ничего бы не дал, и невозможно определить, насколько дороже это могло бы обойтись Франции. Но отсюда не следует, что я обязательно должен был пасть. Мне еще недавно досаждала другая мысль - я думал о том, что неизбежно должен умереть. Как непредусмотрительно! Сейчас она мне не досаждает. Чтобы выжить, чтобы моя Франция не была растоптана, как в четырнадцатом и пятнадцатом годах, я должен был побеждать всех на свете, побеждать до бесконечности, побеждать случайности и выходить из неблагоприятно складывающихся ситуаций. Поэтому-то и было достаточно движения атома, чтобы меня свалить. На протяжении долгих лет удача мне улыбалась, я был ее баловнем, ну, и что можно из этого заключить - в конце концов именно я стал жертвой самой горькой несправедливости, почти обмана с ее стороны, да, обмана, потому что действия Груши не были изменой. Во что обошлись бы при таких обстоятельствах мои победы не только Франции, но и всей Европе? Я побеждал, когда рисковал прежде всего своей шкурой. Так было в Италии, в Австрии, в Пруссии, даже в России, пока я не занял Москву. Шварценбек разбил меня под Лейпцигом - он напрасно это сделал. Два дня, невзирая на превосходство в силах, невзирая на измену целой армии, он ничего не мог поделать - пока не подломился мост... Он не заслужил этого успеха и только поэтому не сумел его развить. Кто знал победы, равные моим? На протяжении пятнадцати лет я был необходим Франции. Кто еще может этим похвастать? Сейчас Европой управляет поколение, воспитанное мной, пусть даже это поколение моих врагов. Тем не менее, Франция обходится без меня, обходится - значит, может обойтись. Что изменится, если я вернусь к власти? Ничего. Любить меня это поколение не станет, новых друзей я уже не приобрету, а старые друзья большей частью меня забыли. Я даже не знаю, какова судьба моего сына, а моя жена... Коленкур, вычеркни это. (Он замолкает.) Дальше. Мое возвращение - это война. Я не прекращал ее ни на минуту, даже когда мог, так что для меня это не новость. Но давайте зададимся вопросом - война против кого? Даже я не могу воевать со всем светом. Я все-таки не Беллерофонт. И тем не менее, я был бы сейчас наилучшим государем для Франции. Но не слишком ли велика честь? Вся Европа двинулась бы против нее при одном моем появлении в Париже. Но ведь это значит, что все эти годы война шла не против Франции, а против меня. Запиши, Коленкур, меня не победил ни один из моих противников. Что они в этом понимают! Господь Бог обрушил на меня величайшие испытания и на некотором этапе потребовал моей отставки. Тогда я сложил оружие. Еще полгода назад мне очень немного было нужно, чтобы начать сначала.
