Сергей Максимов - Денис Бушуев
– Путаешь ты, дура, путаешь… Двадцать первый мне тогда шел…
К вечеру пришел дед Северьян. Постоял возле Кирилла, помолчал, прошел в горницу и тяжело сел в ногах у Дениса. Голубые глаза блестели смехом.
– Лежишь, бурлак?
– Лежу.
– Крепко отходили?
– Ага..
Дед погладил пепельную бороду, сунул ус в рот, пожевал.
– Ты головой умеешь бить?
– Нет… – вздохнул Денис и подумал о том, какой он несчастный, даже дед и тот пришел его мучить. Подумал и отвернулся к стене.
– А ты научись, дуралей. Когда одолевают в драче и под рукой ничего тяжелого нет, тогда это лучший манер – головой.
– Да я упал, а он тут на меня и навалился! – не выдержал Денис, снова поворачиваясь к деду.
– А падать, бурлак, не надо… Это хуже всего. На ногах надо крепко стоять… Болит рожа?
– Болит… болит, дедушка, – вздохнул Денис, услышав знакомые теплые нотки в голосе и словах старика.
– Ничего, подживет… А девки, брат, на тебя теперь не заглядятся. Девки, они красоту не такую любят.
– Ах, оставь меня, дедушка! – обиделся Денис.
– Ну, лежи, лежи… – примирительно сказал дед Северьян вставая. – А рожу ты, бурлак, береги… Она у тебя, рожа-то, от Бога. А что Богом дадено – беречь надо…
Скрипя половицами, он тяжело зашагал в кухню.
– Мамаша! – позвал Денис.
– Чего тебе?
– Мамаша, дай-ка мне на минутку зеркало…
X
Архитектор Белецкий каждое лето отдыхал со своей семьей в Отважном на собственной даче. Зимой Белецкие почти никогда не приезжали в Отважное, и в качестве сторожа оставался на даче учитель Митрофан Вильгельмович Квиринг. На лето он снова переезжал в свою маленькую и неуютную комнатку в здании школы.
Белецкие любили Волгу, а для дочерей, Жени и Вари, переезд в Отважное из наскучившей за зиму Москвы был настоящим праздником.
Небольшая деревянная дача с открытой верандой стояла на обрыве, на самом берегу Волги, утопая в кустах жасмина и сирени. Ее яркая красная крыша была далеко видна с реки.
Спустя неделю после приезда Белецкий и Анна Сергеевна сидели на веранде, пили чай, наслаждались теплым вечером, красным закатом и земляникой. Огромное раскаленное солнце падало в Заволжье, прямо на острые пики темной полоски елового леса, окрашивая в фиолетово-красный цвет небо и реку. На высоких березах шумели грачи, готовясь ко сну. По улице, вздымая клубы горячей пыли, брело стадо коров, и пастух Архипыч волочил за собой длиннющий пеньковый кнут.
– Домой, родименькие, домой… Погуляли, погрелись на солнышке, а теперь домой… – подгонял он стадо.
Белецкий блаженно допил последнюю чашку чая, откинулся в плетеном кресле и закурил папиросу.
– Боже, Аня, как хорошо! Как хорошо! Знаешь, давай нынче и сентябрь здесь проживем.
– Ах, оставь, пожалуйста, глупости, – улыбнулась Анна Сергеевна, – ведь это только одни слова, а вот погоди, наступит август, и ты запросишься в Москву. Знаю я…
– Уверяю тебя, что в этом году я хочу подольше здесь пробыть.
– А я уверяю тебя, что это одни слова. Сначала будешь ныть, что погода испортилась и рыба перестала ловиться, потом вспомнишь о проекте «Дворца пионеров», конца которому, кажется, никогда не будет… и так далее, и так далее.
– Ну нет! К чёрту все дворцы на свете! Будем отдыхать и наслаждаться Волгой. Кстати, Аня, возьми опять прислугу, а то из твоего отдыха ничего не выйдет: эти бесконечные приготовления чаев, обедов, уборки комнат…
– Нет, в этом году я никого не собираюсь нанимать.
– Почему?
– Потому что – стыдно. Две взрослые дочери и вдруг – прислугу им еще. Ну, я понимаю – в Москве, там другое дело, там у них школа, занятия музыкой, а здесь бесконечный праздник. Пусть поучатся и женскому делу.
– Ну это, впрочем, твое дело. Как знаешь… Денис! – закричал вдруг Белецкий, увидев мелькнувшую за низеньким забором белокурую голову, – а ну-ка, иди сюда, братец, я тебе сейчас пропишу…
Денис хотел было дать стрекача, но сообразил, что теперь уже поздно, открыл калитку и боком, нерешительно подошел к веранде.
– Проходи, проходи… Садись и рассказывай, – приказал Белецкий, – почему ты до сих пор к нам не появлялся? Постой-ка! Повернись! Гм… Что это у тебя, братец, за египетские иероглифы на физиономии?
Денис покраснел, не зная, что ответить.
– Так…
– Как это – «так»? Это не ответ. Подрался, что ли?
– Ага.
– С кем же?
– А на Троицу, возле школы… с карнахинскими.
– Ах, так и ты в сем Аустерлицком сражении участвовал? – засмеялся Белецкий, сверкая золотым зубом. Улыбнулась и Анна Сергеевна. – Слышал я про это, слышал. Кому еще попало?
– Многим.
– Хочешь чаю, Денис? – предложила Анна Сергеевна.
– Нет, спасибо.
– Почему же?
– Мне идти надо за паклей для дедушки.
– Успеешь. Выпей чашку… На, держи.
Денис осторожно вылил чай в блюдце, долго дул на ароматную темную жидкость и двумя руками поднес блюдце ко рту.
– Читаешь? – спросил Белецкий.
– Читаю.
Стихи пишешь?
– Пишу… иногда.
– Пиши больше, Денис.
Белецкий любил Дениса и считал его способным человеком. Однажды, на рыбной ловле, он услышал от Дениса стихи собственного сочинения, которые очень заинтересовали его. Стихи были еще слабые, ученические, но Белецкий, любивший и понимавший литературу, уловил в них «нечто», что заставило его присмотреться к Денису внимательнее и даже изречь, что «в бурлачонке есть искра Божия». С этого дня он надавал Денису кучу книг и строго следил за тем, чтобы все они были прочитаны.
Солнце совсем скрылось за лесом, и от реки потянуло свежим ветерком. Полоснули потемневшее небо стремительные чирки. Над водой заплавал белесый туман. Вприпрыжку, заливаясь смехом и размахивая полотенцами, прибежали с Волги Женя и Варя. Поздоровались с Денисом, наскоро чмокнули губами лбы родителей, продрогшие сели за стол и, обжигаясь, принялись пить горячий чай.
– Накупались до полусмерти! – качала головой Анна Сергеевна. – Ну разве так можно? Губы синие, носы синие, вместо рук – какие-то гусиные лапы…
– И ничего мы, мамочка, не замерзли… просто так, – отвечала младшая дочь Варя, стуча зубами по краю чашки. Худенькая, веснушчатая, с прямыми длинными ресницами вокруг влажных, по-детски синих глаз, она казалась моложе своих четырнадцати лет.
Старшая, Женя, была совсем взрослой девушкой с огромной черной косой и полной красивой грудью. Она в этом году кончила девятый класс и собиралась поступить в Московский университет на биохимический факультет.
– Вот простудитесь, тогда возись с вами, – ворчала мать.
– Да, новости! – вспомнила вдруг Женя. – Мустафу Ахтырова зарубили недавно топором. Нам Финочка Колосова сказала…
– Кто это Мустафа Ахтыров? – морща лоб, спросил Белецкий.
– А помнишь, папочка, мы ездили с тобой в прошлом году в Татарскую слободу и заходили в кооператив купить ниток для мамы. Так вот этот приказчик, черный такой… в феске. Помнишь? – залпом выпалила Варя, боясь, что не она первая, а Женя напомнит родителям, кто такой Мустафа Ахтыров.
– А-а-а… помню. Как же, очень хорошо помню… Кто же его убил и за что?
– Неизвестно. Следствие еще не закончено, – ответила Женя, облизывая ложку с вареньем.
Денис заерзал на стуле, встал, комкая в руках серую кепку. Ему неприятно было слышать разговор об убийстве.
– Спасибо. Мне идти надо.
– Что так скоро? – удивленно спросил Белецкий. – Нет, ты еще посиди маленько. Я хочу у тебя кое-что спросить. Какие ты, например, книжки за зиму прочитал?
Динис сразу оживился и даже снова сел.
– Много.
– Перечисли.
– Так… значит, «Домби и сын», потом – «Я люблю».
– Стой! – оборвал его Белецкий. – А кто автор «Домби и сына»?
Денис задумался.
– Нет, не помню, – решил он наконец.
– А я знаю! – подхватила Варя. – Это Чарльза Диккенса.
– Правильно! – одобрил отец. – Дальше! Какую вторую ты назвал? Только когда говоришь названье книги, то всегда говори и фамилию автора… Так как там?
– «Я люблю». Кажется, этого… как его… Авдеенко.
Белецкий поджал губы.
– Не знаю. Не читал. Вы, девочки, читали?
– Я читала, – кивнула головой Женя, – странная вещь. Как будто бы и ничего написана, и язык хороший, и образы запоминаются, но чего-то не хватает.
– Он что – современник? – спросил Белецкий.
– Да, конечно. Бывший беспризорник, между прочим.
Денис жадно прислушивался к разговору дочери с отцом. Кое-что ему было непонятно, а спросить он постеснялся. Что такое, например, «образы»? И решил, что спросит у Белецкого наедине.
– Хорошо, дальше. Что еще ты читал?
Денис стал перечислять длинный ряд книг, прочитанных им за зиму. Тут были: Майн Рид, Гюго, Бунин, Катаев, Шолохов, Киплинг, Есенин, Маяковский…
– Скажи, Денис, а кто тебе больше понравился, Есенин или Маяковский?
– Есенин.
– Почему?
– У Есенина все красиво… понятно, а Маяковский… он совсем непонятный, рубит как-то… а что к чему – не разберешь.
