Екатерина Садур - Из тени в свет перелетая
20 июня - 15 августа 1993 г., Малеевка
II - ЧУЖОЙ ДНЕВНИК
- Не избежать мне неизбежности,
Но в блеске августовского дня
Мне хочется немного нежности
От ненавидящих меня...
Г.Иванов
Я перестала записывать сны, но это не значит, что они перестали сниться. Хочу записать четыре сна, чисел я уже не помню, но события, которые случились после, можно сопоставить со снами. Я не знаю, как в реальной жизни расшифровываются символы из снов, но разгадка наверняка существует, а если разгадки нет, то это просто перегруженное воображение рисует мне по ночам адские картинки.
Первый сон.
Выпускной бал. Я на перроне с моими одноклассниками. На мне белое платье и дешевые бусы. Рядом Кириллин с круглым лицом своим мучного цвета в красной сыпи, в галстуке лопатой в крупный горох. Зелень на ветру. Май.
Кириллин мне: Сейчас в местечко одно поедем интересное. Час от Москвы.
И я помню, что кто-то пил в тамбуре из горла, запрокинув голову. Бледная шея. Острый кадык. Дальше - сломанные скамейки и стены вагона в зеленой клеенке.
Потом показывается город на холме. Крепостная стена. Бледное весеннее небо. И как только я вхожу в город, все сразу же меняется: во-первых, цвета. Цвета такие, словно это уже не бледный московский май, а лето Кавказа. Во-вторых, я понимаю, что под городом катакомбы, и тут же оказываюсь под землей. Сначала я ничего не вижу от дыма, а потом раз-личаю озера и арки над озерами, и вот из одной арки выходит женщина с черною всклокоченною гривой и говорит мне: "Первое озеро огненное, второе - серное, третье - свинец, четвертое - серебро и пятое есть, и шестое, и столько, сколько ты пожелаешь, но ни в одном из них нет воды... А дым, что ты видишь, поднимается от озер... Иди к нам!" И тут из других тоннелей выскакивают голые бабы в розовых лишаях...
Я снова в верхнем мире. Парки, лужайки. На лужайках загорают лю-ди. Пикники. Я на траве, рядом с ними. Надо мной склоняется лицо жен-щины. Обесцвеченные волосы. Тяжелые глаза.
Она мне (вопрос из школьной программы, восьмой класс): Ну как вам низы?
Я ей: Низы всегда что-то хотят от верхов.
И я вижу ее лицо надо мной с расширенными порами, в обесцвеченных волосах.
Она мне: Как вам наш город?
Я ей: Ты ведьма?
Тут же ее лицо тает.
На улицах часто встречаю паренька-водителя. Он каждый раз сигналит мне из своей машины и по-солдатски кричит что-то вслед.
Я в парке. Два лебедя с осенними клювами покачиваются на воде. Как яблочная кожура, одна за другой плывут по кругу лодки. В лодках визжат дети. Навстречу мне бабка моя Марина. Она идет ко мне старческой шаркающей походкой и все время поправляет волосы, совсем седые, выбившиеся из-под теплого платка.
- Надо бы весточку в Москву отправить! - просит она.
И тогда я понимаю, что все мы в плену и что из этого города никто не может выбраться. Пряча лицо, вся в черном, подходит нищенка.
Бабка Марина: Ты можешь передать письмецо в Москву?
Она отвечает, что да, а мне кажется, что она не говорит, а жует, и я даже голоса ее не слышу. Я даю ей хлеб, она разламывает его и зарывает в землю.
Бабка Марина мне: Попытайся вырваться отсюда любой ценой.
Тут подъезжает мой водитель, распахивает дверцу, приглашая меня внутрь.
Я ему: Ну что, в Москву прокатимся?
Его ухарская улыбка моментально исчезает, он угрюмо захлопывает дверцу машины и едет - с глаз долой...
Кириллин, как мне потом говорили, попал под машину, но, к счастью, не насмерть, и задолго до моего сна.
Должанский рассказывал, как он наглотался колес и увидел ад. Озеро, дно которого выложено кирпичами, с зеленоватой, зацветшей водой. Он сказал мне, что мои сны похожи на наркотические галлюцинации, но я пока не знаю почему...
У меня два типа страха. Первый страх - внешний. Когда идешь по улице и вдруг кто-то выскакивает с криком из-за угла. Это испуг от не-ожиданности. Этот испуг - как укол в сердце.
Однажды в школе ко мне подбежал Кириллин и бросил на меня толстого розового червя, я тут же почувствовала все жирные складки его те-льца, все его содрогания и даже вскрикнула от испуга и отвращения. В следующую секунду я увидела, что это всего-навсего резиновая труб-ка с насечками.
Подобный испуг вспыхивает скорее в теле, нежели в душе, и потом потухает. Угрозы для души в этом случае я не вижу.
Второй тип страха - мистический. Он намного сильнее первого. Я чувствую его во сне или во время видений. Чаще - во сне. Мне кажется, что кто-то хочет похитить мою душу и мучить, мучить ее. И если душа - это легкое облачко вокруг сердца, то во сне или во время видения я чувствую, как кто-то вытягивает это облачко, но не может вытянуть до конца. И вот тогда мне становится страшно, и страх меня мучает...
Бабка Марина говорила, что часто видит меня во сне маленькой: будто бы мне четыре года и мы едем на юг. Мне-то она сейчас редко снится, не то что в детстве. Она тогда была моложе: брови в ниточку, рот сердечком, красные туфли на каблуках, нитка жемчуга на шее, духи "Кармен". Снилось мне, будто бы она уходит от меня навсегда, а я бегу за ней и не могу догнать, и плачу, плачу, а потом просыпаюсь и плачу уже наяву. Или еще снилось, что она умерла и лежит в гробу на табуретках, и я снова плакала и вспоминала соседку из девятиэтажки. Просто в наших домах по весне много стариков умирало, как сирень зацветет, а от нее еще запах такой дурманящий, что даже воздух синел; так вот как только сирень зацветала, старики все и умирали один за другим. Сейчас я понимаю - простое совпадение, а тогда мне сирень вообще казалась знаком смерти, дымная, врубелевская сирень... А за той соседкой из девятиэтажки долго не приезжал автобус, и шел дождь, и родственники ждали под зон-тами прямо на улице с венками от трудовых коллективов и букетами по-черневшей клубящейся сирени. Я заметила, что бабка Марина слегка при-кусывает губы, и я очень волновалась, я видела, что цветет не-навистная мне сирень, видела соседку в гробу и с ужасом искала следы недомогания в лице бабки Марины. Две табуретки и стул стояли в лужах, а сверху гроб, прикрытый крышкой, чтобы вода не натекла. Потом вместо автобуса приехал грузовик, и соседку подняли в кузов вместе с табуретками, венками и родственниками... А мы с бабкой Мариной так и остались стоять под дождем, и у нее по щекам стекала размазанная тушь с ресниц.
Я спросила:
- Ты плачешь?
А она сказала:
- Это дождь...
В мои четыре года я часто видела бабку Марину во сне, сейчас я снюсь ей четырехлетней, это значит, что тогда у меня была с ней самая тонкая связь и что сейчас ее стареющая память так восстанавливает нашу связь по ночам.
О детстве.
О мое детство, мое детство!
Мое фарфоровое блюдце!
Мне на тебя не наглядеться,
Мне до тебя не дотянуться!
Вл. Полетаев
- Вот это и был наш дом, - говорила мне бабка моя Марина, когда мы шли с ней по улице Малая Бурлинская, что за цирком. - Я здесь жила маленькой с матерью и теткой Павлушей, а потом дед Тихон вернулся из плена, сбежал от фашистов из Германии, из концлагеря, нам получше жить стало...
А мне тогда апрельские одуванчики по колено были, я слушала ба-бку Марину, натягивала до колен трикотажные гольфы и разглядывала дом. Покосившийся бревенчатый дом. Во дворе развешано белье. Простыни на деревянных прищепках, огромные вискозные штаны на резинках и детская рубашечка в мелкую землянику...
- И когда взорвали церковь, мы с Африканом, это сынишка Ивановых был, они по соседству жили, мы с ним из церкви натащили много разной красоты: лампадки, осколки икон, оклады серебряные - и все спрятали у Бульки в будке, чтобы никто не нашел, чтобы не отобрали у нас наши с Африканом игрушки...
На Малой Бурлинской друг против друга стояли деревянные дома. "Частный сектор, - говорила бабка Марина. - Деревня..." И я просила всегда: "Пойдем в частный сектор, в деревню!"
Самый хвастливый дом рядом с бабушкиным стоял, двух
этажный, сов-сем новенький, выкрашенный ярко-зеленой краской, блестел на апрельском солнце среди простых непокрашенных домов.
Однажды я видела, как два кудрявых, голых по пояс парня красили крыльцо на жаре и что-то кричали друг другу. Их смуглые крепкие спины блестели от пота, и один из них все время откидывал взмокшие волосы со лба, я не понимала, что они кричат. Мы с бабушкой остановились посмотреть. Я обнимала ее за ногу, потому что выше не доставала.
- Что они говорят? - спросила я.
- Они говорят не по-русски, - ответила бабка Марина. - У них денег много, вот они и красят все в зеленое. У них все не как у порядочных.
Потом из дома, перепрыгивая голыми ногами через покрашенные ступень-ки, вышла молоденькая совсем цыганка в сиреневом платье с двумя коса-ми. Она тоже кричала что-то зычным голосом, очень пахло краской, и меня поразил цвет ее платья, ярко-сиреневый. Блестящий от яркости. Парни кричали ей что-то непонятное, но из их непонятной речи, почти из од-них гласных, я вырвала русское имя Маша. Цыганку звали Маша.
