Виктор Широков - Шутка Приапа, или Обречение смолоду
А двадцать восемь лет назад, с улыбкой думая о дочери и ощущая приятную тяжесть в бумажнике (сколько же к тому времени образовалось у молодой семьи нужд и прорех! Чтобы заткнуть их или заштопать, необходим был гонорар в тысячу раз больше), Владимир Михайлович, желая сократить путь и насладиться обманчивым видом зелени, пропыленной насквозь жизнедеятельностью центра города, пошел через парк напрямик. Кажется, кайфуя, он напевал строчки из свеженаписанной поэмы "Поле бранное": "Двадцать восемь лет назад, собираясь на парад, брился весело Клочков с невеселой думой. Пел, верней гудел без слов. В дверь землянки дуло".
Буквально сразу же у входа в парк певец бранного поля был атакован голосистой ордой цыганок, предлагающих немедленно предсказать ему судьбу.
- Эй, дорогой, позолоти ручку! Всю правду расскажу.
- Эй, куда пошел, сейчас все узнаешь: что было, что будет, чем сердце успокоится.
- Князь, подожди, скажу, чем княгиня дома занимается и за кого княжна через шестнадцать лет замуж выйдет...
Гордин всегда уклонялся от общения со смуглолицыми ворожеями, одетыми в живописные лохмотья, лишь изредка покупая у них пластиковые сумки и косметику, которую жена сразу выкидывала. К тому же он не раз слышал достоверные рассказы пострадавших, как умеют гипнотизировать зевак и ротозеев разбитные и острые на язык гадалки. Но в этот раз, несмотря на крупную сумму денег в кармане, а может, наоборот, именно поэтому, чтобы наконец испытать себя на устойчивость к гипнотическому внушению, или просто повинуясь мгновенной прихоти, он вступил в разговор с одной из наиболее привлекательных молодух. Та, почувствовав расположение потенциального клиента, удвоила напор и пообещала гадать бесплатно, что, кстати говоря, и забегая вперед, исполнила честно.
Сначала гадалка рассказала Гордину о ряде событий из его давнего и недавнего прошлого, сообщив немало совпадавшего с истинными происшествиями.
- Ну, вы это угадали, потому что все мужчины, взрослея, проходят через одно и то же, одни и те же надежды, одни и те же разочарования, - парировал Владимир Михайлович, по-прежнему озабоченный только одним: как бы смуглянка не выудила у него деньги ловким фокусом.
- Ладно, будь по-твоему, - согласилась миролюбиво цыганка. - А что тебя интересует конкретно?
- Расскажи мне лучше о будущем, прошлое я и так знаю, это неинтересно.
Держа его правую кисть в своих ладонях, гадалка внимательно изучила папиллярные линии, согнула кисть и рассмотрела образованные сгибанием боковые складки и помимо несущественных здесь деталей, составляющих интимную тайну героя, пообещала ему долгую и обеспеченную жизнь.
Владимир Михайлович, услышав благосклонное прорицание, рассмеялся смуглянке, уже почти не боясь её, прямо в лицо:
- Конечно, как же иначе. Ты же всем это говоришь, чтобы не расстроить, чтобы побольше на радостях заплатили. Скажи хоть что-нибудь оригинальное.
Цыганка взглянула ему прямо в глаза, посерьезнела и, блеснув очами, со значением произнесла:
- Но бойся человека по имени Николай.
Ритуал гадания для неё был явно закончен, она почему-то сразу потеряла к собеседнику интерес. Гордин, неожиданно осмелев, пытался ещё её задержать разговором, по-прежнему посмеиваясь и над последним прорицанием, но не имел успеха. Гадалка внезапно исчезла, словно вовсе и не была. Не оказалось поблизости и её товарок. "Слава Богу, деньги и сам бумажник в целости-сохранности лежат во внутреннем кармане пиджака", подумал Гордин, настороженно ощупывая выпуклость пиджака снаружи и, беспрепятственно быстрым шагом пройдя парк насквозь, сел у другого выхода на нужный троллейбус и уже через пять-десять минут был в квартире тестя, где он обитал вместе с женой и трехлетней дочерью, и в лицах живо передал Марианне Петровне ход и суть бесплатного гадания. Было ли это исключением из общего правила, что бесплатный сыр бывает только в мышеловках, или Владимиру Михайловичу ещё предстояло по-крупному расплачиваться за свою неосторожную строптивость при заглядывании в будущее и тогда, и даже сегодня, двадцать восемь лет спустя, неясно, ибо в конечном счете расплатой явилась разбитая вдребезги судьба, которую он как ни пытался, так до конца и не склеил, ведь вполне вероятно, что именно в результате, вследствие гадания его жизнь потекла несколько по иному руслу, привязанная прорицаниями к конкретным ориентирам.
Знакомых Николаев у Гордина было раз-два и обчелся, основным кандидатом на устрашающую роль мог выступить разве что его тесть, которого, впрочем, по прихоти всемогущего автора перекрестили в Петра, но и он, основательно тертый и битый собственной нелегкой жизнью человек, относился к нему, тогдашнему мудозвону и разгильдяю, вполне по-божески: худо-бедно кормил-поил, давал крышу над головой и скажем прямо - терпел ради мнимого благополучия единственной дочери, а сейчас ещё и горячо любимой внучки. Чем, кстати, он преподал серьезный нравственный урок безалаберному зятю, может быть, единственный настоящий урок, который он усвоил за всю последующую жизнь, независимо, впрочем, от своего желания или собственных усилий.
Гадание быстро забылось, другие тяготы и переживания постоянно отвлекали нашего жизнелюба. На горизонте забрезжила столица и наконец, состоявшийся переезд дался Гордину нелегко, принеся невероятное множество хлопот, пустопорожней беготни и очередных щелчков по носу. Одно счастье, что в издательстве прознали о переезде слишком поздно и не смогли отозвать книгу из типографии, так и появился первый жалкий росток, первая ветвь на древе творческой потенции, словно магнитом притянувшего доброхотных пильщиков и лесорубов.
Столичная жизнь, несмотря на первоначальное проживание в коммуналке, скромную врачебную зарплату и нечастые, тоже скромные, гонорары, дала мощный толчок творческому развитию и духовному росту Гордина, пока наш бодливые овен не разбил себе лоб об очередные новые ворота, найденные собой же. Тут-то и вступил на арену судьбы многолетний враг и гонитель Владимира Михайловича, носящий имя... Как бы вы думали? Конечно, Николая. Чтобы раз и навсегда освободиться от тягостного и возможно нудного для читателя рассказа об этом изверге рода человеческого, стоит заметить, что по мнению самого Гордина, выбор именно его в качестве жертвы этим мерзавцем и клеветником непостижим, если не брать во внимание неминуемость прорицания. Не был бы этот Николай, нашелся бы другой, на другой стезе, в другое время.
Будучи знаком с новонайденным ненавистником Н. несколько лет, даже состоя с ним во вполне дружелюбной переписке, которая до сих пор пылится в архиве, и не питая к нему совершенно никаких особых, неприятных чувств, бедный Гордин ни сном ни духом не думал о возможности стать чуть ли не главной точкой приложения уничтожающих его методично в течение двадцати восьми лет сил достаточно влиятельного в силу служебного положения и псевдофронтового прошлого Н., вполне заурядного литератора, естественно, снедаемого постоянно комплексом творческой, а может и иной, Гордин не вдумывался, неполноценности, бывшего алкоголика, брошенного в том числе и поэтому знаменитой женой, нашедшей ещё более знаменитого мужа, которому невозможность жить нормальными мужскими радостями и заниматься в первую очередь самим собой, а может и вампирская сущность приводила-таки в звериную ярость. А может быть, внутренне понимая талантливость и возможную творческую потенцию молодого коллеги, хотел подпитаться его энергией раздражения, а может быть, чем черт не шутит, хотя бы таким путем остаться в литературе - гонителем молодого таланта, раз уж собственным творчеством не суждено. Думается, последняя догадка Гордина не лишена основания. Творческая живучесть вроде бы доступной жертвы привела Н., типичного совкового вурдалака, в бессильное бешенство. Жаль, не довела до апоплексического удара или шизофрении, избавив нашего безвинного страдальца от многих будущих бед и переживаний. А впрочем, нет худа без добра! И возможно, не будь сержантовско-ниухомнирыльского прессинга - не было бы и героического сопротивления литератора средней руки, которым всегда готов был считать себя отнюдь не одержимый нобелиатством Гордин. Не было бы всего этого жалкого лягушачьего сучения ножками в молоке и слизи обыденной жизни, чтобы выпрыгнуть, наконец, из крынки за её тюремные стенки туда, где на деле не менее опасно и бессмысленно жить. Но это уже тема другой истории. Здесь же следует констатировать, что гадалка, несмотря на явную молодость, оказалась профессионально точна и с обозначением главной проблемы попала в точку. Остается только, чтобы сбылось и более благое пожелание, и Владимир Михайлович ещё вкусил-таки жизненного меду, чтобы на смертном одре, уже бессмысленно, хрипя, не размышлять в предпоследнее мгновение о том, "вкусих" или "не вкусих"...
Пора, наверное, поведать и историю появления у начинающего сегодня прозаика щедро цитируемой, хотя и переработанной его набитой рукой давнего редактора и многолетнего толмача-перелагателя, рукописи об удивительной могиле с загадочной надписью на плите, находящейся на затерянном ныне кладбище его родного города П. Сам Гордин, к сожалению, не удосужился разыскать живописно обыгранную могильную плиту ни во время постоянного обитания в городе П., ни в свои редкие наезды из столицы. Более того, абсолютная правда то, что он целых долгих двадцать восемь лет хранил эту рукопись под спудом, в своем архиве, сам ни разу не дочитав её до конца, отнесясь высокомерно к романтически-пошловатому сюжету и к трафаретно-прошловековому стилю изложения, занятый любострастным чтением Пруста, Кафки, Сартра, наконец, Набокова, совершенно не предполагая самому когда-нибудь заниматься прозой профессионально и, самовыражаясь достаточно в стихах, переводах, которые через двадцать восемь лет сподобились антологических переизданий, и, на худой конец, в мелкой рецензионной работе. По счастью Бог хранил его и от показа рукописи его давним друзьям-соперникам Наташевичу и Кроликову, которые в благодатное застойное время обязательно бы скоммуниздили, если не полностью, то по клочкам мысли и чувства да и что греха таить фабулу бессмертного произведения. Когда-нибудь литературоведы, возможно, будут сшибать копья и перья в отношении подлинных источников гординской прозы. Конечно, до полемики, как вокруг "Тихого Дона", далеко, но отнюдь не тихие дон-жуанские достижения также пока неизвестного поэта получат свою самую полярную оценку от неприятия до приятия. Но вот его приятелям дарить надо уже изданные книги, в этом Гордин убедился давно. Нет правды на земле, но нет её и выше.
