Алексей Смирнов - Замкнутое пространство (сборник)

В следующий миг Швейцер попытался открыть глаза, но не смог.

"Завтра открою", — подумал он равнодушно.

— … Спит! — удивленно прошептал Остудин. — Ему завтра кишки выпустят, а он спит. Похоже, что и вправду отравился.

— Попрошу встать, — голос отца Савватия был полон необычного подобострастия. — Позвольте представить вам господина Феликса Браго, члена тайного попечительского совета. Господин попечитель, рискуя жизнью и бессмертной душой, прибыл к нам с плановой инспекцией.

Что-то глухо обрушилось, но это класс, наоборот, встал. Таврикий, уступая власть, смиренно отошел в угол.

— Господь милостив, — почти пропел Савватий и вышел на середину. — Наша жертва пришлась Ему по душе. Господин Браго принес нам добрые вести: Враг терпит поражение за поражением. Кроме того, он привез нам сто пятьдесят пар солнцезащитных очков, и мы теперь сможем безбоязненно взирать на солнечное затмение.

Попечитель Браго слегка кивнул. Вид его заставлял вспомнить о Духе, Который веет, где хочет. Великой тайной казались мотивы, побудившие Духа веять именно в Браго. Господин попечитель отличался редкостным безобразием. Грузный, огромного — выше Савватия — роста, похожий на жабу не только обрюзгшими чертами лица, но самим его цветом — землистым, с зеленым оттенком, почти навозным. Не было в лице и здоровья: глаза попечителя, темно-карие и выпуклые, были обведены насыщенными черными кругами. Гладко выбритые щеки лишь прибавляли мерзости, все у него дрожало и колыхалось, а безупречный, тщательно отутюженный костюм казался неуместным и неестественным, словно Браго был страшной куклой, которую разрядила на свой вкус малолетняя шалунья-великанша. В ушах господина Браго рос можжевельник, а брови, напротив, почти напрочь отсутствовали. Попечителя не спасал даже внимательный, умный взгляд: мороз пробирал при одной лишь мысли о возможном предмете его внимания и действиях, которые он совершит с этим предметом.

Появление Браго было, конечно, крупным событием — гости извне бывали в Лицее редко. Но лицеисты его ждали: после таинства Устроения их неизменно навещали всевозможные инспекторы и дарители. Из тех одиннадцати, что помнил Швейцер, только три не сопровождались высоким визитом.

— Добрый день, господа, — улыбка у Браго была фальшивой. — Господин ректор слишком щедр на похвалы. На все воля Божья, но я не могу согласиться с его истолкованием моего приезда. Господин ректор усматривает в этом великий промысел, но, право слово, сто пятьдесят пар очков — такой пустяк…

Ответом ему было почтительное молчание. Попечитель, сказав свою речь, смешался и явно не знал, что делать дальше.

— Собственно говоря, — нашелся, наконец, господин Браго, — я пришел просто посмотреть на ваши лица. Заглянуть в ваши глаза. Почувствовать единство с теми, с кем нация связывает свою последнюю надежду. И вижу, что не обманулся: на всех вас лежит Божья отметина. Вы — действительно Золотой Фонд России, ее стратегический резерв. Наша измученная страна поднимется с колен и достигнет полного соответствия своему Божественному прообразу…

— Они такие, господин попечитель, да, — поспешно вмешался отец Савватий, поскольку увидел, что попечителя вот-вот занесет в сомнительную софиологию. — Кого ни возьмешь — орел! Но не будем нарушать занятия, прошу вас пройти в канцелярию. Отец Таврикий, вы можете продолжать…

— Ухожу, ухожу, — засуетился Браго. — Я так и знал, что помешаю. Храни вас Господь, мои юные друзья. Я верю, что мы еще встретимся в более радостной обстановке, в обновленной стране…

Ректор подхватил его под руку и повел к двери. Феликс Браго, когда шел, немного прихрамывал; отец Таврикий выждал, пока за ними закроется дверь, и занял свое привычное место.

— Сядьте, господа, — разрешил он лицеистам, которые встали опять, провожая попечителя.

… Оказавшись в коридоре, Феликс Браго остановился, достал из пластикового пузырька таблетку и бросил под язык.

— Все хуже и хуже, — пожаловался он Савватию. — Я уж боялся, что не доберусь до вас.

— Все образуется, — ректор лучезарно улыбнулся, что далось ему с трудом при общей бороде и генеральной направленности мыслей и чувств. — Пойдемте в наши хоромы. Подальше отсюда — если б вы знали, до чего мне надоели все эти феодальные моменты… Эта чертова ряса, — он захватил материю в горсть и с силой дернул. — Эта убийственная пропаганда…

— Но все окупается, верно? — заметил попечитель с некоторой насмешкой.

— Окупается. Но всех ведь денег не соберешь. Пора мне перевестись куда-нибудь поближе к людям, пожить в свое удовольствие — не подыхать же на сундуке со златом-серебром.

— Неужели так тяжко?

— Не то слово. Один, вообразите, пытался сбежать. Да бегали и раньше. Изловили на подступах к четвертой магистрали, еле успели.

— Вот как? — зажегся попечитель Браго и даже приоткрыл от любопытства рот. Все, что было связано с попытками урвать для себя нечто сверх отмеренного жизнью, вызывало в нем искренний интерес. — Что же с ним будет?

— Ну, это наше ноу-хау, — отец Савватий шутливо погрозил ему пальцем. Не спрашивайте, уважаемый, не скажу. Пойдемте вниз — отдохнете с дороги, закусите.

Они спустились на первый этаж, прошли мимо кабинета доктора Мамонтова и уперлись в железную дверь, которая никогда не отпиралась при лицеистах. Ректор полез под рясу, под которой оказались толстые брюки в елочку, вынул ключ, повернул. За первой дверью оказалась вторая, тоже железная, с шифрованным замком. Савватий убедился, что Браго не подсматривает, набрал номер и надавил на стальную рукоять. Дверь отворилась, и оба шагнули прямо в кабину лифта.

— У нас тут свой Лицей, — подмигнул Савватий, нажимая на кнопку под цифрой 2. Автоматические створки сомкнулись, и лифт бесшумно провалился под землю.

Через две секунды ездоки оказались в маленьком кабинете — неряшливом ужасно, хотя и богато обставленном. С полировкой обходились варварски, туша об нее окурки, пепельница в виде старинной чаши была переполнена. Резной, штучной работы стол, занимавший половину комнаты, пребывал в состоянии хаоса — не сам он, конечно, а то, что на нем находилось: распечатанные документы, сотовый телефон, все те же окурки, два пузатых бокала, компьютер, штук пять авторучек и столько же пластиковых карт, банковских и телефонных. Еще треть помещения отхватил диван, так что для пары глубоких кожаных кресел места почти не оставалось. В углу на полочке стояла видеодвойка, повсюду пестрели скользкие журналы, а воздух был многозначительный, сложный. На стене висел огромный календарь с одноклеточной девицей.

— У, с-сука! — отец Савватий сорвал с себя тяжелый крест и остервенело запустил им в угол. — Великое дело — расслабиться! Достал меня монастырь… Чувствуйте себя, как дома, здесь нас никто не услышит.

Браго брезгливо огляделся, колупнул ногтем кожу кресла, сел.

— А мне даже нравится вся эта старомодность… церемонии, выверты. Как-то неловко переходить на человеческий язык.

— Ну, стилизуйтесь… Простите за бедлам, но нора есть нора, она должна иметь жилой вид. Берлога, мать ее, логово! — ректор ухватил рясу и потянул через голову. Оставшись в гражданском костюме, он отпер дверцу встроенного в стену бара, достал мартини, коньяк, блюдечко с нарезанным лимоном, фисташки. Немного подумав, заменил бокалы.

— Не надо бы мне, здоровье совсем плохое, — вздохнул Браго, принимая коньяк. Он прищурился на ректора: — Какой ваш настоящий сан?

— Такой же, какой у вас, — Савватий сделал свирепое лицо и вылил свой бокал в бороду.

— Понятно. И как вам только удается? Ну, не буду, не буду. Я лишь одно хотел спросить, и все забывал: откуда такие странные имена? Я еще понимаю Гермоген, но Коллодий, Таврикий…

— Команда валяла дурака. Придумали для смеха.

— Неужели? Что же тут смешного?

— Можно, конечно, сочинить и позабористей, но выпили слишком много. Спеклись. Да и юноши не дураки, вмиг разберутся…

— Да-а, — причмокнул Браго и снова обвел взглядом кабинет. — Такая махина! Столько средств! Неужто анабиоз дороже?

— Во-первых, дороже, — отец Савватий закурил и загнул толстый палец. Во-вторых, воспитание и культура имеют огромное значение. Я сам с трудом верю в материальность мысли, однако это уже доказанный факт: сознание влияет на оболочку. Совершенство есть совершенство, оно не может не быть всесторонним. Правила поведения, религия, образование — всякая, как вы выразились, старомодность благотворно влияет на мозг. Кора больших полушарий — великая штука. Павлов знал, что говорит. Она не только управляет телом, но выполняет вдобавок трофические функции — питает мышцы, внутренние органы. И, конечно, наоборот. Танцы, письмо, гимнастика оказывают благотворное влияние на кору. Доктор Мамонтов практикует даже общий массаж… Короче, как сказали однажды всадники Апокалипсиса, все, что намечено Господом — выполним!