Максим Горький - Том 5. Повести, рассказы, очерки, стихи 1900-1906
— Наяривай! Бог весёлых любит!
Гармоника захлёбывалась звуками, торопясь догнать звонкий голос сапожника, а он вперегонку с ней отчеканивал плясовой мотив:
И не пищи, что смолодуН-натерпелся холоду,Сдохнешь — в ад попадёшь,А там — будет жарко!
Каждый куплет частушки вызывал рёв одобрений, взрывы хохота.
А в маленькой конуре, отделённой от этой бури звуков тонкими досками, два мальчика согнулись над книгой, и один из них тихо шептал:
— «Тогда рыцарь стиснул чудовище в своих железных объятиях, и оно громоподобно заревело от боли и ужаса…»
После книги о рыцаре и драконе явился «Гуак, или непреоборимая верность», «История о храбром принце Францыле Венециане и прекрасной королевне Ренцивене». Впечатления действительности уступили в душе Ильи место рыцарям и дамам. Товарищи по очереди крали из выручки двугривенные, и недостатка в книгах у них не было. Они ознакомились с похождениями «Яшки Смертенского», восхищались «Япанчой, татарским наездником» и всё дальше уходили от неприглядной жизни в область, где люди всегда разрушали злые ковы судьбы, всегда достигали счастья.
Однажды Перфишку вызвали в полицию. Он ушёл встревоженный, а воротился весёлый и привёл с собой Пашку Грачёва, крепко держа его за руку. Пашка был такой же остроглазый, только страшно похудел, пожелтел, и лицо у него стало менее задорным. Сапожник притащил его в трактир и там рассказывал, судорожно подмигивая глазом:
— А вот вам, люди добрые, сам Павлуха Грачёв! Только что прибыл из города Пензы по этапу… Вот какой народ нарождается, — не сидя на печи, счастья дожидается, а как только на задние лапы встаёт — сам искать счастья идёт!
Пашка стоял рядом с ним, засунув одну руку в карман драных штанов, а другую всё пытался выдернуть из руки сапожника, искоса, угрюмо поглядывая на него. Кто-то посоветовал сапожнику выпороть Пашку, но Перфишка серьёзно возразил:
— Зачем? Пускай его ходит, авось, счастье найдёт.
— А ведь он, поди-ка, голодный! — догадался Терентий и, протянув мальчику кусок хлеба, сказал ему:
— Пашка, на!
Мальчик, не торопясь, взял хлеб и пошёл вон из трактира.
— Фи-ю-ю! — свистнул сапожник вслед ему. — До свидания, нежное создание!
Илья, наблюдавший эту сцену из двери своей комнаты, поманил Пашку к себе, но, прежде чем войти к нему, Пашка нерешительно остановился, а войдя, подозрительно оглядел комнату и сурово спросил:
— Что надо?
— Здравствуй!..
— Ну, здравствуй!..
— Садись!..
— А зачем?
— Так!.. Поговорим!..
Илью смущали сердитые вопросы Грачёва и его сиповатый голос. Ему хотелось расспросить Пашку, где он был, что видел. Но Пашка уселся на стул и с решительным видом, кусая хлеб, сам начал расспрашивать:
— Кончил учиться-то?
— Весной кончу!
— А я уж выучился!..
— Н-ну? — недоверчиво воскликнул Илья.
— У меня живо!
— А где ты учился?
— В остроге, у арестантов!..
Илья подошёл ближе к нему и, с уважением глядя на его худое лицо, спросил:
— Страшно там?
— Ничего не страшно!.. Я во многих острогах был… в разных городах… Я, брат, к господам прилип там… И барыни были тоже… настоящие! На разных языках говорят. Я им камеры убирал! Весёлые, черти, даром что арестанты!..
— Разбойники?
— Самые настоящие воры, — с гордостью выговорил Пашка.
Илья мигнул глазами и почувствовал ещё больше уважения к Пашке.
— Русские они? — спросил он.
— Некоторые жиды… Первый сорт народ!.. Они, брат, ого-го какие! Грабили всех как следует!.. Ну, их поймали да — в Сибирь!
— Как же ты выучился?
— А так… Говорю: выучите меня, — они и выучили…
— И читать и писать?
— Писать плохо!.. А читать — сколько хочешь могу! Я уж много книжек читал!..
Речь о книжках оживила Илью.
— И я с Яковом читаю!
Оба они наперебой друг перед другом стали называть прочитанные книжки. Вскоре Павел со вздохом сказал:
— Да-а, вы, черти, больше прочитали! А я — всё стихи… Там много было всяких, но хорошие-то только стихи…
Пришёл Яков, удивлённо выкатил глаза и засмеялся.
— Овца! — встретил его Пашка. — Чего хохочешь?
— Ты где был?
— Тебе туда не дойти!..
— Знаешь, — сказал Илья товарищу, — и он тоже книжки читал…
— О? — воскликнул Яков и тотчас же заговорил с Пашкой более дружески. Три мальчика уселись рядом, и между ними загорелся бессвязный, быстрый, удивительно интересный разговор.
— Я такие штуки видал — рассказать нельзя! — с гордостью и воодушевлённо говорил Пашка. — Один раз не жрал двое суток… совсем ничего! В лесу ночевал… Один.
— Боязно? — спросил Яков.
— Поди, ночуй, — узнаешь! А то собаки меня загрызли было… Был в городе Казани… Там есть памятник одному, — за то, что стихи сочинял, поставили… Огромный был мужик!.. Ножищи у него во какие! А кулак с твою голову, Яшка! Я, братцы, тоже стихи сочинять буду, я уж научился немножко!..
Он вдруг съёжился, подобрал под себя ноги и, пристально глядя в одну точку, — нахмуренный, важный, — скороговоркой сказал:
По улице люди идут,Все они одеты и сыты,А попроси у них поесть,Так они скажут — поди тыПрочь!..
Он кончил, взглянул на мальчиков и тихо опустил голову. С минуту длилось неловкое молчание. Потом Илья осторожно спросил:
— Это разве стихи?
— А ты не слышишь? — сердито крикнул Пашка. — Сказано: сыты — поди ты, — значит, стихи!..
— Конечно, стихи! — торопливо воскликнул Яков. — Ты всегда придираешься, Илья!
— Я и ещё сочинил, — оживлённо обратился Пашка к Якову и тотчас же быстро выпалил:
Тучи — серы, а земля — сыра,Вот приходит осенняя пора,А у меня ни кола, ни двора,И вся одёжа — на дыре дыра!
— О-г-го-о! — протянул Яков, широко раскрыв глаза.
— Вот это уж — прямо стихи! — в тон ему подтвердил Илья.
Лицо Пашки вспыхнуло слабым румянцем, и глаза его так сощурились, точно в них откуда-то дым попал.
— Я и длинные стихи буду сочинять! — похвалялся он. — Это ведь не больно трудно! Идёшь и видишь — лес — леса, небо — небеса!.. А то поле воля!.. Само собой выходит!
— А теперь что ты будешь делать? — спросил его Илья.
Пашка мигнул глазами, оглянулся вокруг, помолчал и, наконец, негромко и неуверенно сказал:
— Что-нибудь!..
Но тотчас же снова решительным голосом объявил:
— А потом — опять убегу!..
Он стал жить у сапожника, и каждый вечер ребятишки собирались к нему. В подвале было тише и лучше, чем в каморке Терентия. Перфишка редко бывал дома — он пропил всё, что можно было пропить, и теперь ходил работать подённо по чужим мастерским, а если работы не было — сидел в трактире. Он ходил полуголый, босый, и всегда подмышкой у него торчала старенькая гармония. Она как бы срослась с его телом, он вложил в неё частицу своей весёлой души, и оба стали похожи друг на друга — оборванные, угловатые, полные задорных песен и трелей. Вся мастеровщина в городе знала Перфишку как неистощимого творца разудалых и смешных «частушек», — сапожник был желанным гостем в каждой мастерской. Его любили за то, что тяжёлую, скучную жизнь рабочего люда он скрашивал песнями и складными, шутливыми рассказами о разных разностях.
Когда ему удавалось заработать несколько копеек, он половину отдавал дочери — этим и ограничивались его заботы о ней. Она была полной хозяйкой своей судьбы. Она очень выросла, её чёрные кудри спустились до плеч, тёмные глаза стали серьёзнее и больше, и — тоненькая, гибкая — она хорошо играла роль хозяйки в своей норе: собирала щепы на постройках, пробовала варить какие-то похлёбки и до полудня ходила с подоткнутым подолом, вся испачканная сажей, мокрая, озабоченная. А состряпав обед, убирала комнату, мылась, одевала чистое платье и садилась за стол к окну чинить что-нибудь из одёжи.
К ней часто приходила Матица, принося с собой булки, чай, сахар, а однажды она даже подарила Маше голубое платье. Маша вела себя с этой женщиной, как взрослый человек и хозяйка дома; ставила маленький жестяной самовар, и, попивая горячий, вкусный чай, они говорили о разных делах и ругали Перфишку. Матица ругалась с увлечением, Маша вторила ей тонким голосом, но — без злобы, только из вежливости. Во всём, что она говорила про отца, звучало снисхождение к нему.
— А чтоб в него печёнки зсохлись! — гудела Матица, свирепо поводя бровями. — Что ж? Забыл он, пьянчуга, что в него дитя малое зосталось? Гадка́ его морда, чтоб здох, як пёс!
— Он ведь знает, что я уж большая и всё сама могу… — говорила Маша.
— Боже мой, боже! — тяжело вздыхала Матица. — Что же это творится на свете белом? Что будет с девочкой? Вот и у меня была девочка, как ты!.. Зосталась она там, дома, у городи Хороли… И это так далеко — город Хорол, что если б меня и пустили туда, так не нашла бы я до него дороги… Вот так-то бывает с человеком!.. Живёт он, живёт на земле и забывает, где его родина…
