Захар Прилепин - Санькя
— Я тебе лучку соберу с собой. И яичек… — сказала бабушка негромко.
Глава третья
Дома на столе по-прежнему лежала записка.
Мама, не знавшая, куда он уехал и надолго ли, написала на ней же ответ: «К тебе приходили в штатском с красными корочками и участковый что же ты делаешь сынок».
Написанное было лишено знаков препинания, и оттого Саша еще острее угадывал горькие материнские интонации. Он убрал записку с глаз долой.
Держа горящую спичку над конфоркой, механическим движением поднося чайник к огню и уже оценив по весу его достаточную заполненность, Саша пытался решить, что теперь делать, и так и застыл с чайником в руке, когда раздался звонок в дверь.
Тело охватила дурная вялость, во рту откуда-то взялось сразу много кислой и холодной слюны, и вновь засаднела поджившая уже губа.
Квартира располагалась на четвертом этаже, поэтому сбежать через окно было нельзя.
«А если я их просто не пущу? — мелькнуло в голове. — Нет, они знают, что я здесь… Наверное, видели, как я входил… И что, будут ломать дверь? Для этого нужно разрешение какое-то… Или участковый имеет право? Если ФСБ пришло с участковым, сейчас взломают… А что же они меня на улице не взяли?»
Саша, наконец, бережно поставил чайник на огонь и на цыпочках подошел к двери.
Постоял около, прислушиваясь. Тихо.
Предваряемый шипом, прозвенел еще один звонок, настолько громкий, что он, кажется, отозвался в посуде, стоящей в шкафу.
Саша сделал твердый шаг и приник к глазку.
Стой стороны двери стоял Негатив, молодой, семнадцати лет парень из местного отделения «Союза созидающих».
— Привет… — сказал он, едва Саша приник к глазку.
— Ты один? — глухо спросил Саша.
— Один.
Саша открыл дверь, Негатив вошел и пожал ему руку, как обычно, глядя куда-то в сторону и вверх, словно выискивая или разглядывая что-то — на этот раз, по всей видимости, лампу на потолке, на которой он брезгливо остановился взглядом.
— Надо свет выключать в прихожей, — сказал он хмуро. — А то видно, что в глазок смотришь.
Негатив был на пять лет моложе Сашки, но разница эта почти стерлась, может, оттого, что выросший в интернате Негатив был разумен и жесток в поведении, не по годам крепок, хоть и невысок.
Передний зуб его был обломан, и это придавало еще больше суровости и без того неприветливому, с низким лбом и широко расставленными глазами лицу Негатива.
Негативом его прозвали за вечное недовольство всем и вся. Нет, он был не брюзгой, но, скорей, упрямцем, со своими однозначными представлениями о жизни. Недовольство его было не по-мальчишески мрачным, молчаливым, и часто могло показаться равнодушием, таковым не являясь.
Еще он не улыбался и тем более не смеялся. Почти никогда. Очень редко.
— Ты откуда знаешь, что я дома? — спросил Саша.
— Ниоткуда, просто зашел.
— Как дела у вас? — сразу отправившись на кухню, громко спросил Саша.
— Ну, вы там натворили в Москве, — не стал отвечать на заданный вопрос Негатив. — Надо было тоже съездить. Красиво. Ты видел себя по ящику?
— Себя? — Саша выключил подрагивающий раздраженно чайник, обернулся к разувшемуся и вошедшему на кухню Негативу.
— Не видел? Сначала ты там в первой колонне засветился, и кто-то из вас мента охерачивает палкой, потом все куда-то бегут, витрины крушат, на земле валяется мент, а ты прыгаешь ему на фуражку. Отличный кадр. А что на фуражку, я думаю? Прыгнул бы ему на голову? А?
Сашу передернуло. Это не очень приятно, когда несколько тысяч, быть может, сотен тысяч людей наблюдало твои… забавы…
— И что… меня там хорошо видно? — тихо спросил Саша, отчего-то немного осипнув.
— Так, не очень… Но я узнал… Курить можно? Саша некоторое время смотрел на Негатива.
— Кури. И мне…
— Тут, короче, друзья твои приехали, — продолжил Негатив, затянувшись.
— Какие еще друзья? — Саша тоже прикурил и опять вперился в Негатива.
— Веня московский и Рогов из Сибири.
Сашу опять передернуло, правда, на этот раз полегче.
— А они-то по кой черт?
— Они говорят, что в Москве сейчас все шхерятся, по нашим хатам обыски идут. Веня, он вообще бездомный, ему жить негде, а Рогов сказал, что на поезде ехать в его Сибирь стремно — паспорт все-таки надо показывать, когда билет покупаешь, а на электричках… сам пойми: озвереешь, пока доедешь. Поэтому они к нам, — Негатив глубоко затянулся, выпустил дым, проследил его путь глазами, — к нам приехали. А чего ты так всполошился?
— Ко мне мусора уже два раза приходили.
— Ты их не пустил?
— Нет, меня не было. Они к матери приходили.
— И ко мне, — сказал Негатив.
— И чего?
— Я им не открыл. Они постучали два часа и ушли.
— А ты в это время сидел, пришипившись.
— Не, мы с ними душевно общались через дверь. Обещали, что меня выебут и высушат.
Саша посмотрел на Негатива, и в который раз оценил его крепкое, прозрачное, не показное мужество. Негатив действительно не боялся быть избитым, и даже избитым жестоко, и вовсе равнодушно относился к угрозам. Его несколько раз от души стегали дубинками за нанесение черной краской на стены здания администрации наглых надписей, вроде «Губернатор, сдохни!», и за то, что он влепил этому самому губернатору в лицо торт. Около полугода назад Негатива повязали, и в течение двух дней из него конкретно выбивали показания на товарищей — за неделю до этого местное отделение «Союза…» бутылками с зажигательной смесью подожгло офис сайентологов.
На пожар вовремя подоспело «01», но скандал получился немалый. После двухдневных пыток Негатива отпустили. Полтора месяца ему помогал есть, одеваться, завязывать шнурки младший брат, Позик, — полная противоположность Негативу, разбитной одиннадцатилетний малец, с вечной улыбкой на наглой рожице, самый младший из местных «союзников»…
Ну да, они называли себя «союзники». Это, поначалу бессмысленное, слово обрело со временем плоть, и звучание, и значение.
Впрочем, с нелегкой руки журналистов, их часто называли «эсэсовцы» — по первым двум буквам наименования партии, а порой, когда хотели унизить или указать на молодой возраст пацанов, состоящих в «Союзе созидающих» — «отсосы».
Негатив никого не выдал из «союзников», и себя в том числе. Бутылки ведь он тоже кидал. Хотя не он один, конечно.
— Но дверь они не стали ломать? — спросил Саша, глядя на отбитый в какой-то глупой драке верхний зуб Негатива.
— Не стали.
— А чего не открыл?
Негатив раздраженно посмотрел на Сашу.
— Тебя ничем не вдарили в Москве, нет? Я же тебе сказал, Веня и Рогов у меня. Сначала лежали под диваном. Потом Веню мы скрутили в ковер, в угол поставили, а Рогов в шкаф влез… Короче, веселились все два часа…
Саша быстро выпил чай. Вроде есть хотел. Расхотелось.
— Они где? — спросил.
— В кафе напротив сидят. Одну чашку кофе на двоих пьют. Пошли?
Саша прихватил денег из заначки, кусок сыра, лучку деревенского, хлеб и банку консервов, хотел было вернуться, чтобы написать несколько слов матери, — и махнул рукой. Еще раз написать, что «все нормально». Куда уж нормальней.
* * *— Ага, вот они! — Саша вдруг понял, что очень рад видеть и Веню, шмыгающего еще не поджившим носом, и подтянутого Лешку. Обнял и того, и другого.
Теперь надо было что-то делать, куда-то вести пацанов.
Звонить по знакомым из дома Саша не решился — телефон прослушивался, по этой причине он в свое время пропалил одну партийную акцию.
И знакомых-то у него не было таких, чтобы завалиться ночевать втроем.
«И даже одному», — вдруг подумал Саша удивленно, но безо всякой грусти.
Так сложилось в последние годы, что круг Сашиного общения ограничился партийцами. Не то чтоб на иные дружбы не хватало времени, хотя, да, не хватало, но главное — что это было уже не нужно, незачем, неинтересно. Идти на квартиры к местным «союзникам» тоже не стоило — по ясным причинам: могли нагрянуть люди в штатском.
На улице начало моросить, но они, оставившие прокуренное, с навязчивой музыкой и неприветливыми ценниками кафе, шли бодро, с удовольствием и наперебой вспоминая, как все было в Москве…
Негатив с интересом слушал, иногда внимательно заглядывая в лицо тому, кто говорил.
Остановившись у ларька, Саша купил бутылку водки и три пластиковых стаканчика — Негатив не пил, потому что натурально зверел от алкоголя. Рогов не выказал протеста покупке, Веня выказал радость.
Они зашли на детскую площадку, где Саша провел в ранней юности много часов, потребляя разной крепости алкоголь, исследуя податливых или неподатливых сверстниц.
Присели в теремке, Саша вытащил из карманов сыр, хлеб.
— А ножа-то нет, — сказал он, вертя в руке банку консервов.
Рогов молча вытащил из рюкзака перочинный ножик. Ловко вскрыл банку. Разлили, чокнулись…
