Алексей Толстой - Необычайные приключения на волжском пароходе

- А что ж им рот-то затыкать? - вступается заросший мужик. - Ты, друг фабричный, всем бы приказал молчать... Губернатор, - портфель тебе под мышку...

Губастый парень засмеялся, будто у него лопнули губы.

Рабочий строго - на него: - Дурака-то и насмешил: вот и агитация...

- Агитаторы не мы: ты, друг фабричный, - говорит заросший мужик.

Губастый качнулся к рабочему, закричал со злобой:

- Ты скажи, сколько мне надо работать? Я еще молодой...

Заросший мужик: - Ответь по своей науке-то...

Рабочий оглянул парня, мужика, ответил тихо, но важно: - Всю жизнь...

- Сто лет работать, - пробасила одна из личностей, сидящих на ящиках, плотный мужчина, лет пятидесяти, в рыбацкой соломенной шляпе.

- Правильный ответ, - обрадовался заросший мужик.- И за сто лет у них лаптей не наживешь...

- Кулачище! - закричал на него колхозник. - Зверь матерый! Одна идеология - работать, нажить! Ты работай для общего...

- Постой, я ему объясню, - перебил рабочий, - Весь вопрос - в культурной революции... Сейчас работаем восемь часов... В будущем станут работать, может быть, два часа...

Заросший мужик ударил себя по бедрам:

- Врет, ребята, ей-богу, врет... Два часа работать - лодырями все изделаются... Водки не хватит... Окончательно пропала Расея...

Рабочий повысил голос:

- К тому времени люди будут перевоспитаны. Мы добиваемся увеличения потребностей человека, хотим, чтобы он стремился к высшей культуре и не жалел для этого сил... У тебя, папаша, дальше четверти водки фантазия не распространяется... А мы хотим, чтобы вот он (указал на губастого парня) имел чистое жилище с ванной, одевался бы не хуже американцев, которые в буфете морду намазывают... Посещал театр, библиотеку, - так его переплавить, чтобы жил мозговым интересом, а не звериным...

Парень вдруг заржал радостно: - Мозговым...

- Жеребец! - проскрипел заросший мужик с отвращением...

Личность в соломенной шляпе: - Дешевая агитация...

- Вот тогда, - рабочий отрубил ладонью воздух, - труд ему - в радость, и хоть два часа работать, - не сопьется... Лодырей, пьяниц к тому времени будут в музеях показывать, да и тебя, папаша...

- Истинно, так, товарищ, - до крайности взволнованный, встрял в разговор болезненный мужик. - Кабы мы в это не верили... Нам бы тяжело было... У меня - кила, лишай, я, вероятно, не доживу до этого... Но хлеб есть слаще, раз - я около науки...

Незаметно во время разговора к двум личностям на ящиках подошел Ливеровский. Ухмыляясь, копая спичкой в зубах, слушал. Рука за его спиной протянула записку; ее осторожно взяла вторая личность, сидящая на ящике... Прочел, разорвал, сунул обрывки в рот.

Обе личности встали и отошли в тень. Ливеровский - обращаясь к рабочему: - Питаетесь мечтами, товарищ? Дешево и сердито.

Рабочий нахмурился... Колхозник ответил с горячностью:

- В первом классе лопаете чибрики на масле, а мы сознательно черный хлеб жрем... А мы не беднее вашего... Вон, посмотри, чибрики-то наши как перевертываются...

Он указывает на пролет нижней палубы, - пароход плыл недалеко от берега, там видны электрические огни, дымы, очертания кирпичных построек в лесах...

Появились капитан, Парфенов и Гусев. Парфенов - Ливеровскому:

- Цементный завод, продукция полмиллиона тонн. А полтора года назад на этом месте - болото, комары...

Пароход короткими свистками вызывает лодку. Капитан кричит в мегафон:

- Эй, лодка!.. Лодка!.. (С воды доносится: "Здесь лодка".) Принять телеграмму... - Отпускает мегафон и - Гусеву: - Давайте телеграмму...

- Срочная, - говорит Гусев и, обернувшись к Ливеровскому, странно усмехается...

Все, на минуту бросили спор, смотрят, как под бортом парохода из темноты выныривает лодка с фонарем с двумя голыми парнями в одних трусиках.

Зинаида давно уже была вручена матери и спала на подушке. Нина Николаевна постелила себе старое пальтецо около свертков канатов, но еще не ложилась. На корме - два-три спящих человека. Внизу кипит вода. Высоко вздернутая на кормовой мачте лодка летит перед звездами.

Профессор Родионов появился на корме с чайником кипятку:

- Принес чаю... Зина спит? - Он поставил чайник и сел на сверток канатов. - Я тебе не мешаю? Ведь подумать, - на воде, и не сыро, удивительно... Нина... Я очень несчастен...

- Ты сам хотел этого.

- Не говори со мной жестоко.

- Да, ты прав... (Концы ее бровей поднялись. Глядела в темноту, где плыли огоньки. Руки сложила на коленях. Сидела тихо, будто все струны хорошо настроены и в покое.) - Не нужно - жестоко...

- Во сне бывает, - бежишь, бежишь и никак не добежишь... Так и я к вам с Зиной - не могу... Ты суха, замкнута, настороже... А я помню - ты, как прекрасно настроенный инструмент: коснись - и музыка...

- Говори тише, разбудишь Зину.

- Ты вся новая, я тебя не знаю.

- Знать человека - значит любить, это так по-нашему, женскому, сказала она, наклоняя голову при каждом слове, - а по-мужскому знать значит надоела... Ты пытаешься меня наградить какими-то даже струнами... Не выдумывай: я - прежняя, та, которая надоела тебе хуже горькой редьки... Покойной ночи, хочу спать.

Он кашлянул, пошел к выходу с кормы: Остановился, не оборачиваясь, развел руками:

- Ничего не понимаю...

Нина Николаевна смотрела ему вслед. Когда он, бормоча, опять развел руки, позвала:

- Валерьян.. У тебя что - нелады с Шурой?

- Удивляет только ее торопливость: понимаешь - ночью сели на Пароход, а утром у нее неизвестный любовник...

Он торопливо вернулся, ища сочувствия, но брезгливая усмешка Нины Николаевны не предвещала утешения. Сказала:

- Представляю, что тебе должно быть хлопотливо с молодой женщиной...

- Нина, - противно... Но развязывает меня морально... И втайне я даже рад...

- Что же, - еще какая-нибудь новенькая на примете?

- Жестоко, Нина!.. Так не понимать! Во всем мире ты одна - родная... Ты одна разделяла мои радости, огорчения, усталость... Теперь - я измучен, и не к кому прислонить голову...

- Фу! - вырвалось у Нины Николаевны.

- Нина, прости меня за все... Я прошу у тебя жалости... Только...

Тогда она встала в крайнем волнении, ногой задела подушку со спящей Зинаидой. Потемневшим взором глядела на мужа:

- Жалости! Этого, милый друг мой, .теперь больше не носят... Поживи без жалости... Знаменитый ученый, работы - сверх головы и столько же ответственности... Перестань над собой.хныкать, жалеть, забудь о себе: поел, попил, пожил со свеженькими мордашками - довольно... Работай, черт тебя возьми, работай.,. А устал - протягивай ноги, только и всего... Другой встанет на твое место...

Она хрустнула пальцами. Профессор громко прошипел:

- Остается - в воду головой...

- Лучше выпей водки... Успокоишься... Уйди...

Он взялся за волосы и ушел. Зинаида, не поднимая головы с подушки, проговорила:

- Мама, чего-то папу жалко...

- Зинаида, спи, пожалуйста.

- Он добрый...

- Понимаешь, мне тяжело, так тяжело, как никогда не бывало. Скажи могла я иначе ответить?

Зинаида вздохнула, поворочалась. Нина Николаевна села на сверток канатов и глядела на темную воду.

Профессор шел по четвертому классу, спотыкаясь о спящих. Губы у него дрожали, глаза побелели. Приступ неподдельного отчаяния схватил его мозг свинцовым обручем .

Ему преградили дорогу четыре человека, стоявшие у тюков с шерстью, два грузчика (те, что в начале этого рассказа слушали грохот бешеной пролетки Ливеровского); один - рослый, со спутанными волосами и бородой, похожий на дьякона, другой - кривой, с покатыми плечами и длинной шеей, и две неопределенные личности. Тот, кто был в соломенной шляпе, угощал грузчиков водкой, товарищ его (проглотивший записку Ливеровского) говорил, зло поглядывая из-под козырька рваной кепки:

- ..Жить нельзя стало... Всю Россию распродали...

- А, глядите - кто сейчас у буфетчика осетрину жрет... Вы за это боролись?

- Вообще не принимаю коммунистического устройства Мира сего, - пробасил рослый грузчик. - Я бывший дьякон, в девятнадцатом году командовал дивизией у Махно. Жили очень свободно, пили много...

- Пейте, не стесняйтесь, у меня еще припасенo.

Бывший дьякон спросил: - Кто же вы такие?

- Мы бандиты.

- Отлично.

- Помогите нам, товарищи.

- Отлично... Грабить сами не будем, не той квалификаций, но помощь возможна.

Злой в кепке:

- Мы работаем идейно. Вы, как борцы за анархию, обязаны нам помочь...

Подошел профессор. Сразу замолчав, они расступились, нехотя пропустили его. Под их взглядами он приостановился, обернулся: - В чем... делo?

В то же время в буфете шум продолжался. Хиврин кричал буфетчику:

- Не шеешь закрываться! Джек! Хам!

Педоти вяло помахивал рукой: - Тише, надо тише...

- Не уйдем! Зови милицию. Джек, хам!

Лимм вопил: - Хочу лапти, лапти, лапти.

- Джек, хам, - кричал Хиврин, - достань американцам лаптей.

Ливеровский хохотал, сидя на прилавке. Когда появился профессор, голова опущена, руки в карманах, - Ливеровский преградил ему. дорогу: