Народный совет - Дарья Селиванова

Дарья Селиванова

Народный совет

РЕНОВАЦИЯ

8 июня 2017 года в девять часов вечера я вышла из здания московской международной гимназии другим человеком. Ни одно учебное заведение не оказывало еще на мою судьбу и мое мировоззрение столь глубокого влияния за столь короткий срок. Пыльная улица веяла прохладой. Томно ползли в сумерках машины по проспекту, прерываясь на короткие передышки у светофоров. Я брела в сторону дома. За спиной мой муж тихо, но отчаянно спорил с Вероникой Леонидовной, нашей соседкой.

— Почитайте закон, — убеждал он ее терпеливо, — там ничего не сказано о том, что дом нам построят не выше девяти этажей.

— Но мэр и пресса об этом говорят, — возражала Вероника Леонидовна.

— Это может быть ложью. Правда в нашем случае написана только в законе, — мягко ответил мой терпеливый муж.

— Но как же! Их тогда поймают за руку!

Я сразу зашла в подъезд, а они еще долго стояли и разговаривали во дворе. Обрывки их фраз доносились до меня через приоткрытое окно. Мы жили на первом этаже. Окна нашей квартиры выходили на три стороны и казалось, что это не квартира вовсе, а вполне себе частный дом. По утрам я просыпалась под ласковый шорох сирени и яблонь. Шла через узкий, как хребет, коридор, поделенный на изгибе пополам еще более узким и низким, будто прорубленным в толстой стене романской крепости, проходом. Не знаю, как кусок средневековья вклеился в кирпичную пятиэтажку, построенную рабочими завода "Серп и молот" для своих семей в 60-х годах прошлого века.

В маленькой светлой кухне я пила чай и готовила завтрак. Ждала, когда муж выйдет из ванной, и наблюдала в окне, как просыпалась наша улица, слушала ее волнами нарастающий будничный гул. Днем я работала в гостиной, устроившись с ноутбуком на огромном, как скала, темно-сером мягком диване в пятне света от изогнутого дугой торшера. Ближе к вечеру гуляла по парку рядом с домом. У меня был фотоаппарат и под настроение я фотографировала птиц, белок и пейзажи. К шести вечера я возвращалась домой готовить ужин и ждать мужа с работы. Я любила эти стены.

Потребовалось пять с лишним лет экономии на всем, чтобы привести квартиру в порядок. И она, до поры напоминавшая замызганный барак, отвечала нежным, обволакивающим уютом. Бушующий шторм столичной повседневности не мог прорваться в мой уединенный домашний угол. Мои стены меня берегли.

— Программа реновации! — рычал диктор по радио, — москвичей наконец выселят из их ветхих, убогих домов в новое комфортабельное жилье!

Стоя у окна, я протирала от пыли маленькие восковые листочки фикуса. На подоконнике остывала кружка с чаем, а под ногами кошка, грызя свой корм, все норовила, чтобы на нее наступили.

— Москвичи всегда жили грязно… — гудело радио, но слова текли мимо меня, не касаясь сознания, прямо в разгоравшееся бледно-зеленой дымкой майское утро. Я цеплялась взглядом за прохожих, провожала их яркие от предвкушения скорого лета наряды.

"Тебя будут сносить?" — тревожно забулькал телефон. Мне написала моя давняя подруга Лена.

"Мой дом попал в список!"

"У нас тут целое сопротивление".

Я залезла в ноут и нашла карту с отмеченными на ней домами под снос.

"Нет, не вижу," — ответила я.

"Повезло!"

От плиты раздалось резкое шипение. Кофе убежал. Запахло горелым.

Мне стало совсем нечем дышать и я испугалась, что сейчас упаду в обморок. Солнце светило невыносимо ослепительно и воздух стремительно нагревался. Тело разбила слабость.

— Давай выйдем из толпы! — попросила я Лену, пытаясь перекричать грохот со сцены.

"Мы не позволим нарушать наши конституционные права!" — подрагивая, визжал искаженный динамиками высокий женский голос. Лена взяла меня за руку и некоторое время мы петляли в плотном, разноцветном потоке людей с плакатами и транспарантами. Иногда натыкались неожиданно на знакомых, здоровались. Смех и лозунги летели вверх, в высокое голубое небо. Все было похоже на народные гулянья по случаю большого праздника., а не митинг возмущенных горожан на проспекте Сахарова.

На нас прошагала шеренга крепких девиц в белых облегающих футболках с гербами разных районов Москвы и в красных пионерских галстуках.

— Руки прочь от наших домов! — скандировали они, размахивая белыми флагами. Обойдя их, мы уперлись в железное заграждение.

— Выпустите нас, пожалуйста! — обратилась я к молодому полицейскому в черной форме.

— Выход там, — флегматично ответил он и указал обратно в толпу.

Из-за его спины нас снимали на телефон какие-то люди. Они тотчас отворачивались, стоило только обратить на них внимание.

Проспект Сахарова перекрыли железными ограждениями и оцеплением. Единственный способ выбраться — это вернуться туда, где мы заходили. Народ все прибывал — самые разные люди группками и по одному тянулись в сторону сцены. Мимо них шныряли журналисты, операторы и фотографы.

"Митинг 14 мая против программы реновации собрал шесть… десять… пятнадцать тысяч человек!" — бодро рапортовали телеграм-каналы.

— Ну, главное — мы сходили поддержать протест, — выдохнула Лена, когда мы сели в забегаловке на Китай-городе и заказали себе по кофе с ливанскими сладостями.

Последняя неделя у нее была насыщенной. Лена раскидывала листовки, участвовала в нескольких местных протестных сходах жителей и даже завела роман с соседом-активистом.

— Мне нравится твоя квартира, — я пыталась как-то ее утешить.

Лена жила в четырехэтажном сталинском доме на окраине парка. Ее двушка со сквозными проходами между комнатами выглядела богемно и модно. Принты современных художников на темных стенах, подушки на полу вместо кресел, мало мебели, много цветов в горшках и дискошар на потолке.

Летом мы грелись на балконе и пили вино за долгими беседами, а зимой сидели на кухне и придумывали гадкие прозвища толстым серым голубям, облеплявшим дерево, растущее за окном.

Два дня назад у Лены во дворе случилось общее собрание собственников. Соседи пытались исключить дом из списка на снос.

— Бабки так громко кричали друг на друга, — рассказывала она, — что приехала полиция. Грозили забрать всех за несанкционированный митинг.

Я кивнула. Видела несколько эпизодов у нее в инстаграме.

— Была даже драка, — тихо сказала Лена с улыбкой.

Поздно вечером я шла безлюдными и прохладными дворами от метро домой. Гул проспекта сонно приутих вдали. Под фонарем у второго подъезда стояли три женщины и что-то вполголоса очень живо обсуждали. Одна из них трясла какими-то бумагами. Движения их рук были нервными и суетливыми.

"Тоже, наверное, против…" — нырнув в свой первый подъезд, подумала я, но ошиблась.

— Меня зовут Вероника Леонидовна, я ваша соседка, —