Асар Эппель - Чернила неслучившегося детства

Эппель Асар

Чернила неслучившегося детства

Асар Эппель

Чернила неслучившегося детства

Эта самописка взялась невесть откуда.

В школьном обиходе пока что деревянные ручки "Киров Кутшо". Круглые крашеные палочки с жестяночным, куда суется перо, оконечьем.

Перо бывает или "восемьдесят шестым", то есть - поскольку пишет с нажимом - безупречнейшим орудием чистописания. Или "гусиной лапкой". Но "лапку" разрешается применять только с пятого класса. Эта - без нажима и придумана в старое время, чтобы в присутственных местах (при составлении, скажем, купчей или в почтовой конторе) посетителям с разной рукой одинаково хорошо писалось.

Еще есть "рондо" - но им особо не попишешь: буквы то получаются, то их не нацарапать. И бумага ездиет.

А все потому, что для "рондо" полагаются чернила, каких сейчас нету.

Фиолетовые чернила теперь или самодельные из чернильного карандаша, или густые порошковые. На густых в дырке чернильницы виднеется золотая пленка, вернее сказать, золотистая обманная поволока.

Их ловчей макать, а еще они здорово налипают на воронку карболитовой непроливайки, где наслаиваются, точно черно-лиловые сопли, которые хоть и присыхают к изнанке ноздрей, но все-таки скользкие, так что выковыривать их нетрудно - сами к пальцу липнут; фиолетовым же носовое содержимое бывает по причине ковыряния, после того как убирал с пера что-нибудь пальцами.

Можно очищать его и об штанину, но заругают дома, а набитая бумажными квадратиками коробочка, куда пером для очистки тыкали, имеется только в музейном кабинете вождя.

Зато в старых чернильных приборах симметрично чернильнице расположена чернильница не чернильница, а словно бы перечница, в которой содержали сушильный песок. Им посыпалось что написано, а потом сдувалось. Такие приборы имеются еще у многих. У моих соседей даже фарфоровый, но песка сейчас одинаково не достать, да и негде спросить, какой полагается.

Песком больше не посыпают и впредь не будут, а вот промокашки - в ходу. И еще - прессы. Можно, конечно, промокнуть и пальцем, но это если палец пористый. Непористым размажешь. Можно, если бумага никуда не годная и сама вбирает чернила, не промокать вообще, но буквы выходят расползшиеся. За это, конечно, тоже ругают.

Непроливайка старая. Скопившаяся на ее дне пыль, довоенные козявки и мухи, а также гуща предыдущих чернил создали вязкие наслоения. Тина эта никогда не просыхает. Ткнешь пером - и оно выносит неописуемую гадость, причем ординар макания едва заметен, зато на кончике торчат какие-то исчернильненные ворсинки.

Если этими нечистотами пользоваться, написанное ложится густо - даже промокашка всё размазывает, причем, пока писал, обязательно подцепилось какое-нибудь волоконце с плохой тетрадной бумаги.

Так что самописка, о которой сказано, и в самом деле редкость.

Сделана она, когда их называли еще "вечным пером". Именование "авторучка" тоже, конечно, употреблялось, но у нас в основном говорили "самописка".

В карман ее не вставишь - течет. С зажима сползло серебрение, и виднеется подмедненная основа. В зажимный узор чего только не забилось. Сидишь выковыриваешь английской булавкой.

Эбонитовый закрывочный колпачок треснул и стянут медной проволокой. Верх корпуса, куда ввинчивается перьевой конец, обмотан толстыми нитками десятого номера. Он тоже треснутый. Концы ниток связаны выступающим зачернильненным узелком. Тут - кроме пера - главное место протекания, а поскольку треснуто не в одном месте, поверх ниток накручена тонкая медная проволока. Намотка эта туго насаживаемый колпачок распирает. Он потому и треснул.

На пишущий конец, как на воронку непроливайки, тоже налипли засохлости, имеющие внутри себя (поскольку прежние владельцы применяли фиолетовые чернила) размазываемую тину. Владельцам этим, как сейчас тебе, казалось, что как-нибудь попишем. Но ручка оставалась согласна только на чернила положенные, а где они есть, было, как было сказано, не найти.

Они появятся, когда наша самописка куда-то запропастится или просто исчезнет под нитками и проволокой, обратясь этаким коконом, из которого вдруг потянется черная шелковинка строчки "февраль, достать чернил и плакать..." Как же! Достал один такой! Где ты их, Пастернак, найдешь?

Так что про "достать и плакать" припутано для красоты. Тем более что прочесть это приведется только через полвека.

Вот она и писала, или текя на бумагу, или не писала совсем. И тогда ее следовало промыть.

Были два способа: первый и второй.

Первый - это когда суешь перо в воду, а сам жмешь на пипетку, которая, чтоб не подтекала, тоже примотана. Пипетка - главнейшая часть. Если ее нет, нет и ручки. Вон их сколько, оставшихся без пипеток, и я их не выбрасываю. Вдруг попадется когда-нибудь пипеточка годная...

Второй способ - медленный. Сперва вытаскиваешь из гнезда перо, потом эбонитовый, который под ним, столбик, и на всем обнаруживаешь наносы, аналогичные подноготным, но гуще и пропитанней черным. Все это чем-нибудь счищается, а протирается газетными клочками, причем удаляемое пачкает руки. Потом, воткнув столбик, втыкаешь перо, и сразу видно, что оно разболталось, и ты заталкиваешь перо глубже, отчего столбик перестает с ним правильно совпадать. А это на тетрадной странице отразится обязательно.

Но тут пора переходить к первому способу. Начинать промывку.

Берем граненый стакан с водой. Дома холодно. Декабрь. Темный вечер и война. Суем перо в военную воду. Нажимаем пипетку - в стакан идут пузыри. Отпускаем пипетку - она воду втягивает. Потом, следя, чтобы перо из воды не вынулось, пипетку снова сдавливам - в воду исторгается черное облачко. Затем еще несколько раз. Нажал - пузыри. Вобрал, нажал - черное пошло. Вобрал нажал - черное пошло. И прозрачная вода стала чернофиолетовой.

...Такие же стаканные сумерки, с сереющими по краю сгущениями вклубляются в класс, в отворенную из школьного коридора дверь: в коридоре ведь полуспущена маскировка. Хотя зачем? Все равно свет не зажжется. Его не дают. И лампочки все перегорели. И все из школы давно ушли.

В классе гуашевые растушевки. Темные парты. Тусклеют их лоснящиеся изрезанные черные крышки. Воздух серый. Но по-разному. Под партами гуще там почти тьма. Возле окон посветлее, но и тут сумерки вовсю, точь-в-точь клубящееся в воде, когда промываешь самописку, облачко.

А ее как ни промывай, вода всегда будет непрозрачная. Можно промывочной этой водой даже писать. Хотя получается едва заметно. Зато мараются руки вода из-под напипеточной нитки здорово сочится и, конечно, на них попадает...

...Видны разные серые очертания. Которые не видны, тоже серые. Вон там, что это? Серый глобус на черной ноге? Да. Скособоченный. За большими окнами нет города, хотя на самом деле, поскольку окна городские, он там обязательно есть. Но в окнах сейчас тоже потемки, потому что война, декабрьская темень и не горят фонари. В войну они всегда не горят. Никакие еще ближние или дальние окна тоже не светятся - везде маскировка. И вообще, как сказано, света нету. Есть керосиновые лампы и коптилки.

Свет возможен от проезжающих машин. Хотя тоже невозможен. Машины проезжают редко. Фары включать нельзя. Вдобавок фары забраны крышками с узкой щелью, над которой и под которой маленькие козыречки. Но такие тоже в городе не включают. Только на полевой дороге. И в местах боев.

...Когда промываешь самописку, воду в стакане надо менять. Меняешь, выплеснув использованную в помойное ведро на выстуженной кухне, набираешь ковшом из ведра чистую, наливаешь в стакан, проливая, конечно, малость на сразу захолодевшую руку.

Теперь в воду уходят облачка серые: одно темней, другое светлей, а одно опять темней - это если сунул перо глубже. Они между собой плохо смешиваются и видны по отдельности - точь-в-точь выхлопы невидимых каракатиц или дымы маленьких разрывов.

А в классе темнота уже совсем, хотя в ней вроде как шевельнулась черная фигурка.

- Испугался?

- Н-не... То есть... Вы неожиданно...

- Один? Так поздно?

- Где ж поздно? Вторая смена час назад кончилась.

- Темно. Иначе и быть не может - декабрь и война. Улицы в снегах.

- В декабре всегда темно... А война - само собой. Вы инспектор?

- Да нет... Просто взял и зашел. Ты-то что тут делаешь?

- А вы в окно поглядите...

Облокачиваемся на подоконник и глядим. Внизу - темный снег и тусклые сугробы. Меж сугробов черные пеньки. За пеньками позади снеговой дороги низкие строения. На крышах снег. Но тоже темный. Пеньки точь-в-точь как по железнодорожным косогорам. Поезд встал намертво. Уткнулся в заносы. Огни в его топках совсем не горят. Пассажиры разбежались. Машинист с проводниками ушли к Махно. Косогор. Потухший поезд. Однако пеньки шевелятся! Это маленькие люди!

- Почему они там?

- Ждут.

- Кого?

- Наверно, меня.

- Зачем?

- "После уроков не выходи" сказали...