Олег Павлов - Антикритика

Павлов Олег

Антикритика

Олег Павлов

Антикритика

(полемические статьи девяностых годов)

Сборник литературно-критический статей. В состав сборника вошли полемические выступления писателя, публиковавшиеся в отечественной периодике 90-ых годов и ставшие заметным явлением в литературной жизни этого десятилетия. Публикуется в полном содержании.

Между волком и собакой

Антикритика

О Литинституте

Взгляд на современную прозу

Отношение к войне и военной прозе

1995 год

О литературных штатах

1996 год

Газетный Хам

Молодильные яблочки

Рассмеялись смехачи

Дым отечества

Юбилейщина

Милый лжец

И плывет корабль

Господин Азиат

Приглашение на политинформацию

Мертвый сезон

Особенности литературной охоты

Всадники своего апокалипсиса

МЕЖДУ ВОЛКОМ И СОБАКОЙ

Конформизм - явление трагическое. В литературе это изувеченные писательские судьбы, растраченные таланты. Морализировать на эту тему всегда поздно, неуместно. Нет острой нравственной необходимости из судорог выживания, из этой мертвой воды, переливая из пустого в порожнее, добывать какой-нибудь назидательный смысл.

Но конформизм - еще и исчерпанная, закрытая тема. Трагическая почва-то ушла. Теперь порядки сделались до того мягче, что выбор между творчеством или приспособлением под публичные вкусы есть выбор свободный. Но удивительно видеть, что многие сами ж отказываются от этого выбора, да с такими стенаниями, будто на какое-то мучение их обрекли. И это уже не конформизм. Трагедия бессилия и страха превращается в трагедию безответственности. Хотя какая это трагедия, если в живую кровь этих мучений не верится, уж очень напоминает клюквенный сок!

Быть может, извечное русское несчастье бездействия? Но тут есть даже воинственность и страдальческий образ - это что-то новое, иное... Помесь собаки с волком. Ягнят грызть не хочет, тут принципы - мы художники. Но и служить истово, слепо своему призванию не желает, возмущается, против судьбы своей восстает. И громко кричит о гибели очередного своего литературного поколения; о бездуховной промышленной стихии, которая накатывается на искусство; о том, что ждали свободы, а свобода ничего не дала, хотя им много чего получить полагается.

Но разве это литература гибнет? Гибнут мифы, в которых сладко и удобно было жить. Не стало литературного процесса в его советском ущербном понимании как движения обезличенного писательского коллектива от одной насущной темы к другой, когда в действительности мировоззренческие и художественные сдвиги совершались усилиями самоценных писательских личностей, от Солженицына до Аксенова.

Литературные поколения - это тоже миф. Поколения выплывают тогда, когда нет личностей. А они были и есть. Если ж подразумевать под поколением людей с общей исторической судьбой, то в искусстве их судьбы опять же оказываются разными, личными. В конечном счете и молодая литература - это такой же миф. Но в советское время это понятие было одним из основополагающих. Оно создавало видимость поступательного движения литературы через преемственность, хотя она и тогда скорее противопоставлялась настоящей эволюции, которая происходила в смене и борьбе. И боролись, сменяли художественные представления друг друга опять же личности.

И что теперь? Ожидание свободы превратилось в ожидание чего-то от свободы. Кажется, потому и нужда в ней имелась, чтобы потребовать: дай все, чего у нас нет. А кто даст? Что посеял, то и пожинай. И сеятелей на поверку оказалось куда меньше, чем жнецов. Последние возводят свои частные практические затруднения до значения общелитературных: сначала под видом литературной борьбы шла борьба мировоззренческая, затем под видом мировоззренческой борьбы - имущественный раздел. А у тех, кого перемены застали только на подступах к литературе, свои затруднения и приемы борьбы, но ясно обнаруживается желание перенести тяжесть ответственности за свой выбор на некие враждебные творчеству силы. Выбравшие судьбу писателя жалуются, что судьба эта невыносима, что творчество все больше теряет практический смысл. Не издают, не критикуют, не читают, а в конечном итоге следует возглас, что мы обречены на гибель и никому не нужны. Ну, а себе-то самим?

Cчастье, когда судьба твоих сочинений складывается успешно. Но требовать этого успеха и биться в падучей, если его нет, - что это? У творчества есть только духовный смысл. И если оно необходимо по этому своему извечному смыслу, то поставим точку. Духовная или творческая победа в этом мире может и не найти отклика, и не означает победы реальной, скорее, наоборот. Реальные победы - всегда случайность, так и обыкновенная удача сама находит людей. И хотя реального успеха можно и нарочно добиваться, это все равно мытарств стоит и труда. Стыдно угождать чьим-то вкусам? Но стыдно и кричать о том, что не можешь угождать и, превращая житейские тяготы в зрелище, развлекать себя и других, вместо того, чтобы делать свое дело. И почему не останется читателя, которому от литературы захочется больше, чем развлечения? И почему тогда не останется хоть один издатель с каким-нибудь своими идеалами, который ради этих-то идеалов возьмет да издаст? Или критик, который тоже останется верен себе? Только всех вместе их будет немного, но и зачем подсчитывать, сколько. Важно, что каждый из них сделает свой единственный бесповоротный выбор - и литература останется литературой. А они - самими собой.

АНТИКРИТИКА

Cовременное состояние отечественной литературы таково, что требует исследований. Необходимо исследовать - и если не научно, то хоть бы с долей учености. Оказалось, что именно прошлое не только малоизученно - оно и вовсе неизвестно нам. Целые художественные течения зарождались и развивались в условиях подполья или же творческой безвестности, не были преданы гласности ведущие произведения второй половины века, оказалось отлучено от литературы и богатейшее наследие. Таким образом, достоянием современности стали различные по задачам и значению произведения, задержанные цензурой, журнальной редактурой в различное же время - как в далеко отстоящее от современности, так и в приближенное к ней, - но корнями своими уходящие в другое время, в прошлое. И когда это прошлое стало наконец доступным для исследования, то соотноситься по своей проблематике должно было с проблематикой того литературного времени, в котором зародилось и осуществилось.

Но таких исследований мало. Странным образом критика прошла мимо целых писательских громад. Так невозможно представить литературу без имени Солженицына. Но и в конце восьмидесятых, когда год за годом едва ли не во всех ведущих журналах печатались его произведения, значение их художественное осмыслено не было, а имела место только праздная хвалебная риторика. Без исследования мы не поймем ни прошлого, ни настоящего литературы. Сколько возможностей открылось у критики, сама наша современность стала перекрестком судеб литературы, ее путей. Но верно, что именно критика и оказалась к этому не готовой. Прежняя советская критика не изучала, а толковала литературу. Хотя и толковать возможно с пользой, когда ставишь целью представить то или иное художественное явление читателю, но хорошо изучив его. Это особый род критической беллетристики, в котором есть настоящие мастера. Но большинство советских критиков потому и толковало литературу, что не доходило до глубин ее художественных. Литература представала как бездвижная система, в которой все места поделены, художественные величины раз и навсегда заданы, а если ее и размежевывали, то непременно по тематическим областям.

В советское время критика вырождалась как литературный жанр. Официальное литературное движение происходило без сколько-нибудь значимых художественных конфликтов. Критика задыхалась от бестемья, но все-таки обзавелась кое-какими убеждениями. Многие их сохранили. Многим не удалось. С наступлением свободы критические вклады в советскую литературу, сделанные с особой безоглядностью, прогорели. Надо было обзаводиться новыми. Одни переходят на положение партийных деятелей демократического либо консервативного толка. Другие пришпоривают перья, погоняя уже литературу, а не себя самих, точно б загнанную никудышную клячу. Самые простодушные, засучив рукава, берутся со всегдашним ремесленным усердием за новое дело, за поиски новой литературы. Именно новой, а не какой-нибудь другой, она и представляется среднему поиздержавшемуся в советской литературе критику эдакой золотоносной жилой.

Однако Петр Вайль и Вячеслав Курицын рассудили на страницах "Литгазеты", не сговариваясь вроде бы, что изучение литературы - это шарлатанство; изучают за деньги, а про про себя-то знают, что законов в литературе нет, потому как - не наука. Вайль выговаривал себе место свысока - парить над всеми. Ему от прогнозов скучно и дальше аж на восемь пунктов тошнит - кончается где-то на "мессианском призвании русской литературы". Но неужто Вайль всерьез отрицает, так сказать, величие и многосложность литературы? Мы же знаем его эстетство, умозрительность. И знаем Курицына, громоздящего идеологемы с теориями, будто лестницу в небеса.