Алексей Толстой - Туманный день

Толстой Алексей Николаевич

Туманный день

Алексей Николаевич ТОЛСТОЙ

Туманный день

Рассказ

1

В Петербурге между Крюковым каналом и Екатерингофским, в одной из улиц стоят желтые четырех-пятиэтажные дома, не старые и не новые, построенные, должно быть, архитектором, у которого всегда болела голова.

Низкие ворота в домах этих ведут в глухой двор, точно колодец, из которого ушла вода, оставив плесень и гнезда крыс. Здесь все желто, облуплено, окна изъедены сыростью. Население двора отлично знакомо паспортисту, и это его тайна; всякий же посторонний, сколько бы ни вглядывался в окна, где все занавески похожи одна на другую, так же как бутылки с молоком и подвешенная колбаса в бумажке, ни за что не узнает: чем занимаются люди за этими окнами... Да уж и люди ли здесь живут?

Так думал Прошка Черемисов, обходя внутри двора подъезды, чтобы найти нужный ему номер квартиры - 113-й.

Не найдя, поправил пенсне, отошел на середину и, задрав голову, оглянул на облупленных стенах все пять рядов окон; в одном окне, нарушая однообразие, высовывался углом тюфяк.

Но Прошка видел все это неясно, и двор казался ему особенно желтым, потому что над крышами и трубами клубился густой и душный туман.

Туман ел глаза, забирался под пальто и разгонял грязь по камням, на которые, с чмоканьем, ступали Прошкины башмаки.

- Найдешь тут черта, - сказал Прошка и, сунув руки в карманы, повернул было назад, но заметил стоящего около него дворника в романовском полушубке...

- Сто тринадцатый - под вторые ворота направо, - сказал дворник, сплюнув на пробежавшую собачонку, и вдруг заглянул в самые зрачки. Прошка сейчас же отвернулся и пошел, куда ему сказали, думая:

"Обо всем дворники знают; поди от них скройся, ничего не скроешься".

На крутой лестнице, ведущей в 113-й, из отворенных дверей вылетал капустный и луковый чад; но Прошка, пробегав с утра за поисками комнаты, был даже очень доволен теплым запахом кухни.

- Довольно уютная лестница, вот только бы хозяева подошли: кабы попались сердечные люди...

На последнюю площадку открывались две двери; на одной Прошка прочел жестяную вывеску: "Редакция юмористического журнала", на другой же был прибит номерок 113-й, и под ним по желтой краске чернилами выведено: "Фалалей Мущинкин и портниха", причем портниха - подчеркнуто мелом. Половинка двери около ручки заерзана дочерна и к звонку привязана веревка с узлом.

"Что за чушь, - подумал Прошка, прочтя все это. - Ну, дай бог", - и позвонил.

Дверь тотчас же отворилась, кто-то (в темноте прихожей не было видно) шаркнул ногой, сказал: "Пожалуйте", и хихикнул.

- Я насчет комнаты, - проговорил Прошка робко и пошел по узкому коридору вслед за тем, кто затворил впереди боковые двери и отворил в конце последнюю. Здесь он сказал любезно:

- Вот понравится - помещайтесь, как дома, у нас тепло и весело. Пропустил Прошку вперед и повернулся к свету.

Тогда Прошка увидел светлую бороду у этого человека, расчесанную по-жандармски на стороны, длинные волосы и открытое, с бодрым взором и улыбкой, очень бледное лицо.

- Фалалей Мущинкин, - воскликнул человек и тотчас же вышел, причем за дверью опять принялся тихо смеяться - или показалось это только Прошке.

Комната была длинная и узкая с окном в конце и плюшевым красным диванчиком; а против двери стояла кровать, в ногах ее круглая печка. Вот и все. Но Прошке это понравилось и, потирая руки, он сел на диван, поглядывая, как догорали в печке дрова.

"Однако, - подумал Прошка, - устал же я, или здесь очень жарко в пальто сидеть. Отличная комната, уютно, как дома".

Он облокотился, подперев щеку, и устало вытянул ноги.

- Сейчас за чемоданом съезжу, - сказал он, - вот только бы не заснуть. - И, мотнув головой, заснул.

2

Проснулся Прошка от шума и топота, но, открыв один глаз, увидел, что все по-прежнему тихо, только, присев у печки, возится железной кочергою Фалалей, одетый в желтый пиджачок.

Прошка не сразу узнал Фалалея; сначала показалось ему, что сумерки эти - в деревне, печь топит нянька, на дворе лютый мороз расписывает стекла, неслышно по снегу бегают собаки, нюхая мерзлый помет, и вечер будет, как все вечера, беспечальный, однообразный.

Но Фалалей повернулся, куцый пиджачок залез ему на затылок, лицо, красное от углей, усмехнулось.

- Все еще спит, - тихо сказал он.

Тогда Прошка, будто стряхивая чары, потянулся, потер лицо.

- Кажется, я заснул. Вот штука, устал очень.

- Спите, спите, я люблю, когда спят; самому-то мне мало приходится, продолжал Фалалей и, присев на диван, улыбнулся так простодушно, подмигнув при этом, что Прошка, еще теплый от сна, потянулся к нему и сказал радостно:

- Мне ужасно здесь нравится, - знаешь... - сказал он, - если не выгоните, я долго проживу.

- Это хорошо, что вам понравилось. У нас подолгу живут, - ответил Фалалей. - Я люблю жильцов тихих, сонных. Курсисток, например, терпеть не могу: они меня вопросам учить хотят, а я, извините, политики терпеть не могу. Еще один музыкант прижиться хотел; да выдумал ни свет ни заря играть на корнет-а-пистоне. А у меня сестра-с.

Фалалей говорил очень быстро, вскидывая волосы и хлопая по коленке не только себя, но и Прошку.

- У меня сестра-с, шитьем занимается на балерину Першинскую, - иных заказов и не берет: балерине еженедельно вечернее платье надобно и каждый день новые юбки-с; как придет примерять, я ее и вижу в натуре-с, и, знаете, больше через это страдаю. Они в императорском театре играют; а я только мелкий чиновник, и даже совсем без чинов, занят до шести, а после шести что прикажете делать? В особенности по праздникам. Так я в остальное время жильцов своих развлекаю и через это сам весьма веселюсь.

Фалалей поднял обе коленки и, закатившись смехом, проговорил:

- Рядом с вами Валерьян Семиразов живет - литератор. Да нет, лучше я его самолично представлю.

И Фалалей убежал, шаркая ногами. Прошка стал потягиваться и кряхтеть, думая, как приятно будет жить в этом тепле с таким добряком Фалалеем... Представить только - какую благодать можно найти в туманном Петербурге!

- Сбор друзей! - закричал Фалалей, втаскивая за руку Семиразова. На этом еще молодом человеке от худобы болтался коричневый, в клеточку, сюртук, спереди срезанный. - Знакомьтесь. И знаете что? На радостях слетаем-ка в кабачишко...

- Здравствуйте, - проговорил Семиразов, гнусавя. - Извините, что он меня притащил; вам, быть может, неприятно видеть меня? - Криво усмехнувшись, он заложил руку за борт и попятился.

- Что вы, - забормотал Прошка, - я ужасно рад и вообще доволен. - Он поглядел на Фалалея и вдруг радостно хлопнул его по спине: - Ей богу выпьем, а?!

Но Фалалей, вместо радости, как-то очень странно, пристально поглядел на Прошку и проговорил:

- Это я припомню.

- Ладно вам, - молвил Семиразов уныло, - спина не отвалится.

Но прошло довольно времени, пока восстановилась прежняя веселость. Наконец Прошка надвинул на уши студенческий картуз и кинулся к двери: - Вы меня подождите, я за единый дух в клинику за чемоданом слетаю. - Побежал по коридору и запутался в дверях. Но здесь случилось приключение, которое и затемнило сознание его до самого конца.

3

В коридор выходило много дверей; одна из них была полуоткрыта; думая, что она-то и ведет в прихожую, Прошка распахнул ее совсем и остановился, от удивления вытянув шею.

Перед ним была небольшая и затхлая комната; под потолком в ней горела лампа, освещая две странные фигуры, неподвижно сидевшие у стола, они держали в руках по стакану. В одной из фигур, которая сморщилась, как бы готовясь чихнуть, узнал Прошка Семиразова; другой же был Фалалей. Закинув голову, он смеялся; но движений не было, звуков не было слышно, будто все застыло.

Ничего не понимая, Прошка зажмурился, а его в это время схватили за плечи, вытащили в коридор, хлопнули дверью, и голос Фалалея над ухом прошипел:

- Что вы за нахал такой, в самом деле... Говорю вам, что я это припомню...

Молча высвободился Прошка из его рук, поспешно ушел на лестницу и, уже на дворе, набрал полный рот желтого туману, закашлялся, пробормотал:

- Вот неприятность.

Действительно, все, чего не понимал Прошка, казалось ему неприятным и враждебным. Читая, например, современные стихи, чувствовал он неудобство и сердился, словно автор водил его, завязав глаза, по улице, где лягались лошади.

Но книгу стихов бросить можно под стол, а от Фалалея и Семиразова так просто не отделаешься. "Нет, это, видимо - ловкачи..."

Прошка сел на извозчика и, согнувшись, стал думать: зачем это его путают и морочат, когда и так все вообще запутано и заморочено. Никогда, например, не догадаться, куда это бежит толстый офицер, гремя саблей, или что означает на вывеске слово: "Пеклие"; извозчики, вертлявые дамы, зеленые дураки с афишами на палках - все это плывет мимо глаз, и не успеешь ни понять ничего, ни разглядеть, словно весь туманный город обман, все собрались дурачить Прошку, туманить и без того некрепкую его голову... Совсем было не то в деревне, в снежной степи, где понятен каждый куст, и если бежит собака - значит - по известному делу...