Николай Лейкин - Сцены

Н. А. Лейкин

Сцены

В СКВЕРЕ

Петербургская ранняя весна. Восемь часов вечера, а на дворе еще свет белый. Косое солнце золотит верхушки домов. Смолкает мало-помалу городской шум. Бегут домой гостинодворцы, покончившие торговлю, бегут мастерички, двенадцать часов кряду гнувшие спину за шитьем, по дороге заходят отдохнуть в скверы. Михайловский сквер более других переполнен публикой. По дорожкам шныряют уличные фланеры с папиросами во рту и заглядывают под женские шляпки. Скамейки почти все заняты. Дорожки перед скамейками исчерчены зонтиками и палками. Вот какой-то юноша вперил взор вдаль и с нетерпением посматривает на часы. Тут же приютилась и дамочка под вуалью и с книгой. Она делает вид, как будто читает, но на самом деле даже и книгу-то держит кверху ногами. На голых прутьях кустарников чирикают воробьи. По дорожке около калитки бродит военный писарь в фуражке набекрень и насвистывает арию «Все мы жаждем любви, это наша святыня».

— Дай Христа ради рубль серебра до завтра. Глафира Ивановна просит угостить ее шоколадом, а у меня ни копейки, — шепчет серая поярковая шляпа своему товарищу. — Не угостить — вся интрига полетит к черту.

— Притворись холодным и разочарованным. Это иногда лучше бывает. Вместо шоколада заведи разговор о смерти. Сразу на сердце подействуешь.

— Да неужто ты мне не можешь поверить рубля серебром!

— Чудак! Ну как я тебе поверю, когда у меня его нет? Я сам занял у хозяйки восемь копеек на апельсин Марье Ивановне…

— Ах ты господи! Вот история-то! — восклицает франт. — Тут любовь разыгрывается, а в кармане ни копейки! Она и записку любовную приняла, вздыхает, начертила зонтиком мой вензель на песке…

— Говорю, заведи разговор о смерти, и она сейчас о шоколаде забудет.

— Ну тебя к черту!

Губастый старичок подсел на скамейку к молоденькой мастеричке с зеленой коробкой в руках, оперся подбородком на палку, скосил на девушку глаза и начинает с ней разговаривать.

— Погода, душечка, какая прекрасная… Так и веет эфиром любви…

— Это даже можно сказать совсем напротив! — отчеканивает девушка.

— Все благоухает: как природа, так равно и вы…

— Это до нас не касается.

— А что, ангелочек, есть у вас папенька или маменька?

— Не в ту центру попали.

— Коли нет родственников, и чужой старичок приголубить может. Старенькие-то лучше, хе, xe, хе!

— Ах, оставьте пожалуйста…

— А братец… например, эдак, двоюродный?..

— Пожалуйста, без интриги…

— Верно, приказчика из Гостиного ждете или чиновничка махонького. У меня их, барышня, целый десяток под началом, этих чиновников-то.

— Подводите ваше коварство под самого себя.

— Хотите, купидончик, я вам виноградцу куплю, яблочков? Или, может, пряничного гусарика?

— Совсем в нас не та политика, ошибаетесь…

Девушка встает с места, идет по дорожке и садится на другую скамейку. К ней подходит молодой человек в серо-голубом галстуке и с маленькими бакенбардами, напоминающими клочья пакли.

— Петя!.. Петя! Ну что ты так долго? Как тебе не стыдно! — восклицает девушка. — Сейчас ко мне какой-то старичишка приставал и разные интересы насчет любви заводил!

— Ах он мерзавец! И ты не могла его сразу отчалить? Где он? Покажи мне его.

— Да вон на той скамейке… Вон палка и шляпа виднеется… Глаза по ложке и зубы, как у верблюда дикого. Такой противный!

— Ах он скот! Да я его в три дуги! Три ребра высажу! Переносье вывихну!..

— Оставь, Петя! Теперь уж кончено. Он не пристанет!

— Не могу я, мой ангел! Должен же я тебе любовь мою доказать! Ах он леший анафемский! Что ни на есть сквернецки выругаю! Да что тут! Просто два зуба вон и делу конец!

Молодой человек засучивает рукава пальто и бежит к указанному месту. Девушка бросается за ним.

— Петя! Петенька! Брось! Ну что за радость в часть попасть? — кричит она.

— Оскорбление женщины! Нет, это я так не оставлю!..

Он останавливается за спиной старика, скрещивает на груди руки и, подняв кверху голову, говорит:

— А позвольте вас спросить, господин дерзкий нахал, по какому праву?..

В это время старичок оборачивается, взглядывает на молодого человека, и тот мгновенно превращается как бы в соляной столп. Руки опустились как плети, огненный взгляд превратился в какой-то телячий…

— Ваше… ваше… ваше… превосходительство! Виноват, ваше…

Картина. [1]

НА ИМЕНИНАХ

Купец Иван Панкратьевич Настегин — именинник, вследствие чего, по выражению жены, с утра уже ходит в каком-то хмельном обалдении. Вечер, Собираются гости. В прихожей раздаются звонки за звонками. Сам именинник суетится в прихожей. Слышен кашель, плевки и возглас «с ангелом». Лавочные мальчишки протаскивают через залу гостинные приношения в виде сладких пирогов и кренделей и складывают все это в спальной. В зале в углу уже накрыта закуска. Гости входят, крестятся на висящий в углу образ и тотчас же привлекаются хозяином к закуске. Мужчины глотают, не отказываясь, что попало; дамы жеманятся и пьют только сладенькое; девицы, здороваясь друг с другом, целуются так звонко, что будь тут извозчичья лошадь, она наверное приняла бы эти поцелуи за понукание и тронулась бы с места. Ломберный стол давно уже раскрыт. Хозяин усаживает мужчин сразиться в стуколку, дамы отправляются с хозяйкой в спальню, девицы, взявшись под руки, мотаются из угла в угол по зале.

У играющих за ломберным столом начинаются разговоры.

— Вы, купец из лоскутного ряда, что скажете?

— В кусты.

— А вы, мусорное очищение?

— Мы стукнем, потому у нас все, кроме осетра и стерляди!

— Эй, господин подрядчик, не радуйся первому кону! Как бы дышлом в затылок не заехали! Ну, где наше не пропадало. Попробуем вразрез купить.

— Не посрамитесь насчет посрамления-то! У нас тоже карты супротив ледохода выдержат! Ходу!

— А вот марьяжной карточкой пройдем. Ну-ка, вались, комар и муха!

— Купцом Овсянниковым прикроем.

— Не выгорит. Пиши письмо к родителям, потому у нас только и живота, что туз. Хлоп его! Не ходи один, а ходи с провожатой.

— А здесь мать Митрофания с девяткой в петличке. Умыли купца! Ставь, ставь, Петенька, ремиз-то, не стыдись!

Девиц занимает совсем другое.

— У вас, Анинька, в Ямской нынче постоя не было? — спрашивает хозяйскую дочь розовенькая гостья в розовеньком платье.

— Нет, душечка, нет. Такая досада! Разве перед майским парадом что бог пошлет, а то из военной нации только одних городовых и видим. Вчера, впрочем, мимо окон казак с книгой проехал. В Марии Египетския у Ивановых были на именинах, так там были два телеграфиста, да разве это настоящие военные? Они и деликатного обращения-то не понимают.

— Берейтора насчет деликатности хороши. Совсем за офицера отвечать могут.

— Ах, нет, нет, Машенька, не говорите! Совсем уж не то! Разве берейтор напишет вам такое письмо, какое мне один офицер написал?

— Ах, Аня, Аня, покажи скорей! Где оно?

— Ни за что на свете. Я его храню как бы на дне моря. Во-первых, оно у меня от маменьки в старом чулке спрятано, чулок в альбоме, альбом в коробке, а коробка в нижнем ящике комода. Да я его и наизусть помню. Начинается так: «Земной купидон, окрыленный ореолом безумной любви, Анета!», а в конце стихи:

   Лишь только солнце закатится,   Как я пойду в реку топиться,   А что с тобой может случиться,   Мне там, коварная, приснится!

— Аничка, Аничка! Расскажи, что же в середине-то письма было? — пристают к девушке подруги.

— Ах, нет, нет! Ни за что на свете! Там были самые ужасные любовные слова!

— Голубушка, хоть на ушко шепни, ведь ты меня своим другом считаешь!

Девушку окружают и целуют.

Теперь дамы… Дамы в спальной больше молчат, пьют киевскую наливку, дремлют, но по временам щупают друг на друге платья и спрашивают: «Почем покупали?»

— А что, бывает ли град с гусиное яйцо? — задает кто-то вопрос. — В древности это случалось в виде наслания за грехи…

— Не думаю. С куриное бывает, а про гусиное не слыхать. Да ведь сейчас бы и в ведомостях написали.

Молчание. Кто-то икает и крестит рот.

— Тоже уж это и ведомости нониче, — начинает полная дама с десятком колец на пальцах. — Так хлещут, так хлещут народ, что беда! Слышали вы, как Герасима-то Степаныча отщелкали в этих ведомостях?

— Нет, не слыхали. А что?

— Вдруг пишут, что у него волчий зуб во рту, что будто он своей жене ухо оторвал и что у него вместо бороды перья.

— Ах, боже мой! Вот срам-то! Неужто так и сказано: у Герасима Степаныча перья?.. И фамилия выставлена?

— Нет, фамилия-то, говорят, не выставлена, только он сейчас догадался; потому пропечатано, что это тот самый купец которого в рынке Скипидаром дразнят. Тоже и про Марьи Дмитриевны свекровь…